Долгое время попытки воплотить утопические мечты в реальность оборачивались крахом. И только XX век обеспечил мечтателям возможность переносить замыслы с бумаги в саму действительность.

В русской литературе существует немало антиутопий: «Мы» Е. Замятина, «Ада» В. Набокова, «Жёлтая стрела» В. Пелевина. В этой исследовательской работе мы рассмотрим повесть «Котлован» А. Платонова.

 

Научно-исследовательская работа
«Котлован» Андрея Платонова — «ключ» к общественному сознанию

     
                                                                                          Руководитель:
Шумакова Татьяна Владимировна,
учитель русского языка и литературы
МБОУ «Лицей № 21»

Оглавление

1. Введение

Глава 1. «Котлован» Платонова — реквием по утопии

Глава 2. Уникальность платоновского языка

Глава 3. Место Платонова в мировом литературном сознании

Глава 4. Платонов как уникальное явление в русской литературе

2. Итоги исследования

3. Список источников

 

Введение

 

Стремление к более совершенной жизни и безостановочному прогрессу заложены в человеке самой природой. В далёком прошлом мыслители разных эпох создавали Миры, где каждый был бы счастлив, а всякая деятельность служила единственной цели – созданию всеобщего благополучия, воплощению мечты об утраченном рае небесном.

Несмотря на фантастичность замысла, произведения сохраняли строго выверенную социальную структуру государства. С лёгкостью можно проследить роль каждого члена общества в гигантском механизме создания всеобщего счастья.

С зарождением гуманизма в Европе появился жанр утопии. Философы прошлого изображали счастливый мир будущего, где нет войны, болезней, а все сферы жизни общества подчинены законам разума. Ещё Платон размышлял над образом идеального города-государства, в некоторой степени его идеи поддерживали Томас Мор, Фрэнсис Бэкон и Иоганн Валентин Андреэ.

Чаще всего в утопиях разрешаются именно проблемы современного общества, они (как любое политическое выступление) злободневны. Создание всеобщего счастья казалось делом несложным: достаточно лишь «подкорректировать» уже существующий «неразумный» миропорядок, расставить всё по своим местам – и земной рай затмит рай небесный. Классический пример человеческого тщеславия – Вавилонская башня.

Прошли века, и утопия сменилась антиутопией – изображением «будущего без будущего», кризиса исторической надежды, мёртвого механизированного общества, где человеку отведена роль обычной социальной единицы. На самом деле антиутопия не является полной противоположностью утопии: антиутопия развивает основные принципы утопии, доводя их до абсурда. XX век стал веком воплощенных антиутопий – в жизни и литературе.

Первыми опасность трансплантации буйных творческих фантазий из мира вымысла в реальность, опасность превращения самой жизни в огромное утопическое произведение почувствовали писатели: в эпоху торжества утопических проектов, когда только мечта вдруг перестала удовлетворять ищущий разум человека, появляется новый, великий спорщик – антиутопия.

Она, возможно, не без подсказки самой действительности, превосходящей все вымыслы, постепенно открывает, что несвобода, как один из признаков утопии, не гарантирует райского изобилия и комфорта – она не гарантирует ничего, кроме убожества, серости и нищеты повседневной жизни. То, что со стороны представляется среднестатистическому ипсилону торжеством порядка и справедливости, – на самом деле оказывается вовсе не столь совершенным, являя рядовым членам утопического общества свою неприглядную изнанку.

Главное отличие всякой антиутопии от утопии: антиутопия личностна, мнение одного человека является достаточным критерием подлинности, когда утопия довольствуется утверждением безличного «всеобщего счастья», за которым незаметны переживания отдельных обитателей утопического государства. Именно личность становится камнем преткновения и предметом ненависти для любых утопистов, боящихся любых проявлений свободного «Я». Поэтому конфликт личности и тоталитарной системы становится движущей силой любой антиутопии, позволяя опознать антиутопические черты в самых различных, на первый взгляд,  произведениях.

Творчество Андрея Платонова помогает современному читателю разобраться в событиях, происходивших в России в 20—30-е годы XX века, в период укрепления в нашей стране Советской власти. К числу произведений, правдиво отразивших события этого времени, относится его повесть “Котлован”.

На исходе социалистической эпохи в России произведения Андрея Платонова воспринимались как безусловная критика советского общественного проекта. Весь ужас человекоубийства, бессмысленность созидания рая на земле легко укладывается в смысловые ниши платоновской прозы.

Платоновский «Котлован» вдруг оказался путеводителем к русскому бытию, как в своё время «Евгений Онегин» А.С. Пушкина считался энциклопедией русской жизни, и поверхностные социальные утверждения отошли на второй план, а то и вовсе скрылись из виду. Социальность платоновского мира, неожиданно уступив центральное место бытийности, стала казаться плоской и ненужной. Теперь уже мы говорим о вневременном у Платонова, о жизни и смерти вообще, забывая, что Платонов — художник и что все его образы привязаны к людским именам, лицам и реалиям.

Что может означать такая смена исследовательских акцентов и какой следующий шаг будет сделан нами в понимании феномена Андрея Платонова?

Сегодняшний русский человек — это человек, у которого отнята давняя память и отбирается память ближняя. Угроза потери исторической правды стоит перед нами теперь как сумрак, медленно надвигающийся на русскую равнину. Опороченное советское время названо никчемным, однако в те годы жили, любили, трудились наши деды и отцы. Они создали великую страну, победили в страшной войне и дали такой задел крепости своей социалистической державе, что и в руках менял, ростовщиков, торговцев краденым наша родина ещё жива и сильна.

Всякое объяснение нашего прошлого, исходящее из логической посылки, будет угнетённым по отношению к другому, которое станет опираться на факты, на память сердца, какими бы они ни были ужасными или драгоценными. Это тупик потому, что практически невозможно найти носителя нашего рассуждения, который бы взял и взвесил это отошедшее русское бытие в его полноте.

А отголоски невнимательности, массового забвения, вызванного коммунистическими пережитками, сохранились и действуют по сей день. Поэтому именно сейчас важно понять, что светлое будущее не может быть оправдано уничтожением прошлого и настоящего. Можно ломом разбивать каменно-исторические породы на дне котлована, лишать жизни все живые организмы, обитающие в его недрах, но ни до чего, кроме гробов, заготовленных «изжившими» себя элементами, не докопать. И в гробы эти предстоит лечь тому самому будущему, той надежде, мечте, ради которой всё зачиналось.

Гипотеза литературоведческого исследования: «ключ» к историческому общественному сознанию был подобран, но остался без внимания...  Этим ключом стало творчество Андрея Платонова и, в первую очередь, его повесть «Котлован».

Таким образом,  цели нашего исследования:

1) Доказать, что «Котлован» Платонова не производственный роман, а глубокая  философская повесть, реквием по утопии.

А) Рассмотреть символические образы в повести.

Б) Обозначить религиозное мышление автора.

В) Доказать, что «Котлован» — колоссальная метафора.

2) Рассмотреть уникальность платоновского языка.

А) Доказать, что язык в повести является самостоятельным героем.

3) Рассмотреть место Платонова в мировом литературном сознании. 

А) исследовать причины непризнанности в России.

Б) рассмотреть культурное влияние творчества А. Платонова как положительный прогноз для массового признания.

 

Глава 1

 

Творчество Андрея Платонова помогает современному читателю разобраться в событиях, происходивших в России в 20—30-е годы XX века, в период укрепления в нашей стране Советской власти. К числу произведений, правдиво отразивших события этого времени, относится его известная повесть “Котлован”.

Платонов начал писать её в декабре 1929 года, в самый пик “великого перелома”, или, как говорится, в самой повести, в “светлый момент обобществления имущества”. Работа писателя над “Котлованом” была закончена в первой половине 1930 года. Эта своеобразная повесть — и социальная притча, и философский гротеск.

В самом общем виде события, происходящие в «Котловане», можно представить как реализацию грандиозного плана социалистического строительства. В городе создание «будущего неподвижного счастья» связано с возведением единого общепролетарского дома, «куда войдёт на поселение весь местный класс пролетариата». В деревне строительство социализма состоит в создании колхозов и «ликвидации кулачества как класса». «Котлован», таким образом, захватывает обе важнейшие сферы социальных преобразований конца 1920-х – начала 1930-х гг. – индустриализацию и коллективизацию.

Интересно то, что Платонов, являясь коммунистом, осознающим всю важность происходящих процессов, не выступает в качестве противника  коллективизации, но не может смириться с уничтожением крестьянства,  так как сам вышел из крестьянской семьи. И даже псевдоним выбрал себе по древней традиции: «Андрей, Платонов сын, — Андрей Платонов».

Сюжетную канву повести можно передать в нескольких предложениях. Рабочий Вощев после увольнения с завода попадает в бригаду землекопов, готовящих котлован для фундамента общепролетарского дома. Бригадир землекопов Чиклин находит и приводит в барак, где живут рабочие, девочку-сироту Настю. Двое рабочих бригады по указанию руководства направляются в деревню – для помощи местному активу в проведении коллективизации. Там они гибнут от рук неизвестных кулаков. Прибывшие в деревню Чиклин и его товарищи доводят «ликвидацию кулачества» до конца, сплавляя на плоту в море всех зажиточных крестьян деревни. После этого рабочие возвращаются в город, на котлован. Заболевшая Настя той же ночью умирает, и одна из стенок котлована становится для неё могилой.

Набор перечисленных событий, как видим, достаточно «стандартен»: практически любое литературное произведение, в котором затрагивается тема коллективизации, не обходится без сцен раскулачивания и расставания середняков со своим скотом и имуществом, без гибели партийных активистов, без «одного дня победившего колхоза». Однако в платоновском повествовании «обязательная программа» сюжета коллективизации изначально оказывается в совершенно ином контексте. «Котлован» открывается видом на дорогу. Герой Платонова – типичный русский правдоискатель, странник, отправляющийся на поиски смысла всеобщего существования. Пафос деятельного преображения мира уступает место неспешному, с многочисленными остановками, движению «задумавшегося» платоновского героя.

Привычная логика подсказывает, что если произведение начинается дорогой, то сюжетом станет путешествие героя. Однако Вощев «кружится» вокруг котлована на протяжении всего текста. Платонов словно бы специально отказывается от тех сюжетных возможностей, которые предоставляются писателю описанием странствий.

Но повесть Платонова существенно отличается от обычного производственного романа, она далека от беллетристики и стандартного описательного повествования. Во-первых, в «Котловане» всё время задаются вопросы, что не свойственно рассказу о советской стройке. Постоянные сомнения сопутствуют становлению человека, как личности, но приход к коммунизму не может осуществляться через думы во время производственного процесса.

Во-вторых, «Котлован» — реквием по утопии! Стремление к утопии, через антиутопию. Бессмысленность и уродство жизни достигают апогея, и читатель сам задумывается над необходимыми изменениями с косвенной подачи автора.

По словам И.А. Бродского,  «"Котлован" — произведение чрезвычайно  мрачное,  и  читатель  закрывает  книгу   в  самом  подавленном состоянии.  Если  бы  в  эту минуту  была  возможна  прямая  трансформация психической  энергии в физическую,  то  первое,  что следовало  бы  сделать, закрыв  данную книгу, это отменить существующий миропорядок и объявить новое время».

Сам по себе котлован является колоссальной метафорой — его образ подвижен. Сначала он представляет собой овраг, затем фундамент будущего дома, но при этом в самом начале произведения один из героев говорит: «Так могилы роют, а не дома». Далее становится ясно, что деревня, не имеющая отношения к котловану, им и является, а это аллюзия из Данте, ад, в который спускается Вощев. Но какие религиозные мотивы могли быть у коммуниста Платонова?

Несмотря на издержки того времени в отношении церкви, Андрей Платонович имел абсолютно христианское мышление. Он считал, что личность растворяется в массе, вера исчезает с приходом живых идолов. Наверное, именно поэтому в полном молчании исчезает Плот, на который, не расходуя средств на умерщвление, погрузили неугодных: и середняков, и бедняков, и «несознательных элементов». Плот — это символ воздействия на непослушных. В нём находит отражение трагический исход в лагерях и ссылках. В чём же были виноваты крестьяне? В отличие от рабочих-землекопов они заботились не о всеобщем благе, а о том, как прокормить собственные семьи, не ожидая от Советской власти ничего хорошего. Поэтому у каждого жителя деревни, вплоть до маленьких детей, был заготовлен гроб.

Повесть Платонова "Котлован" — это не только суровое пророчество, но и предупреждение всем поколениям. Нет ценности выше человеческой личности, не возомни из себя бога — автор призывает читателя вернуться к вечным нравственным постулатам. Этим и рядом других произведений Платонов со всей силой своего таланта показывает ошибочность и опасность пути, по которому шла наша страна в те страшные годы.

«Котлован» — повесть абсолютно обезбоженная. Священник там говорит: «Я остался без Бога, а Бог без человека». Платонов вводит героя – «активиста», безликого, безымянного, выполняющего какие-то приказы «сверху» и обучающего людей политической грамоте; он — воплощение Антихриста в повести. Бригадир Чиклин же произносит такую фразу: «Мёртвые тоже люди. У Бога нет мёртвых».

Заболевшая Настя просит дать ей мешочек с костями матери, только обняв который девочка смогла заснуть. Особое место в произведении занимают описания церкви, проанализировав которые, можно с уверенность сказать, что Платонов был верующим и переносил аспекты того самого «христианского мышления» в уста героев не случайно, и лишённость Божественного начала в строительстве дома и рытье котлована свидетельствует о наличии Гласа Божьего у автора.

Особое место в повести занимают символы. Наряду с несостоявшимся путешествием героя Платонов вводит в повесть несостоявшийся сюжет строительства – общепролетарский дом становится грандиозным миражом, призванным заменить реальность. План строительства изначально утопичен: его автор «тщательно работал над выдуманными частями». Гигантский проект, который оборачивается для его строителей могилой, имеет свою литературную историю: он ассоциируется с огромным дворцом (в основании которого оказываются трупы Филемона и Бавкиды), строящимся в «Фаусте», хрустальным дворцом из романа Чернышевского «Что делать?» и, безусловно, Вавилонской башней. Здание человеческого счастья, за строительство которого заплачено слезами ребенка, – предмет размышлений Ивана Карамазова из романа Достоевского «Братья Карамазовы». Нетрудно догадаться, что этот дом олицетворяет строившийся тогда коммунизм.

Сама идея Дома определяется Платоновым уже на первых страницах повести: «Так могилы роют, а не дома», – говорит бригадир землекопов одному из рабочих. Могилой в финале повести котлован и станет – для того самого замученного ребенка, о слезинке которого говорил Иван Карамазов. А ведь девочка Настя и была «светлым будущем», для нее, для нового человека строили этот дом… но только спал «новый человек» в гробу, который готовили для себя «уроды империализма». Смысловой итог строительства «будущего неподвижного счастья» – смерть ребенка в настоящем и потеря надежды на обретение «смысла жизни и истины всемирного происхождения», в поисках которой отправляется в дорогу Вощев.

Нам кажется, что смерть девочки, символизировавшей собой не просто будущее, а коммунистическое будущее, имеет два значения. Во-первых, Платонов говорит нам о том, что никакая, пусть даже самая благородная цель, не оправдывает человеческие жертвы, насилие над личностью, тем более смерти ребенка, в чем он перекликается с Достоевским. А во-вторых, Андрей Платонович просто предсказывает недолговечность утопической идеи “полного душевного коммунизма”.

«Я теперь ни во что не верю!» – логическое завершение стройки века, оказавшейся грандиозным миражом.

Но люди по-прежнему жаждут идеального государства, желают жить в гуманном и справедливом обществе, и автор дает им понять, что прошедшее было страшной ошибкой, о которой нельзя забывать, чтобы хоть на шаг приблизиться к тому «настоящему», чего жаждет человеческая душа.     

 

Глава 2

 

В ХХ веке почему-то вдруг нормативность русского языка стала веригами. С одной стороны,  для тех, кто русский язык почитает лишь как средство коммуникации в связи с реальностью, которая меняется стремительно. Они не видят ничего зазорного в том, что в тело языка вдруг оказалось возможным имплантировать (вращивать) самые разнообразные словарные элементы и конструкции, которые выражают смутные настроения, эмоциональные всплески и, конечно, новые реалии и предметы,  особенно сегодня, в период информационной революции. Для них язык не образен, и потому множество языковых фигур в разговорной речи вполне могут заменять друг друга. Глубинные, неизречённые смыслы здесь категорически не задействованы, более того,  они отрицаются. И потому перед нами языковая пена, налипшая на норму русского языка и имеющая цель скрыть её и представить язык фонетическим хаосом.

Но есть и противоположная грань в странном, на первый взгляд, отрицании нормативности, которую кратко можно обозначить как цепь наблюдательных столбов, рационально размещенных в волнующейся стихии русского языка. Уже поэтому видно, что нормативность и язык — вещи взаимно дополняющие друг друга и что язык - это космос, а правило — всего лишь его карта, не более, но и не менее того.

В 30-х годах ХХ века можно увидеть две литературные попытки превозмочь нормативность ради обретения нового смысла, по видимости скованного правильностью прежней речи и ускользающего от своего адекватного языкового выражения. Интуиция и чувство подсказывали смутный образ этих смыслов: одни из них явились в мир как новые, прежде не бывшие, другие, внезапно открылись в уже существующем мире. Первые связаны с именем Михаила Зощенко, вторые — с именем Андрея Платонова.

Для Андрея Платонова социальный и языковой сдвиг приоткрыл смыслы, которые таились в пазах нашей речи, в межстолбовом пространстве: Платонов опустил взгляд вниз и увидел языковой поток и поток бытийный. Они сплетались и были всегда неразрывны: язык и бытие. И именно эту неразрывность мы видим в платоновской прозе, именно она тянет нам сердце и дает ощущение единственной в своем роде точности, с которой Платонов повествует о вещах вполне обыденных.

Но для того, чтобы вымолвить эти чувства, которые открылись писателю страшно и страдательно, нужны были новые связи слов, минующие столбовые формы, соединяющие слова напрямую, неправильно, но как-то щемяще истинно. Так происходит, когда речь звучит исповедально, без посредников (вспомним, что исповедник  только инструмент Божьего Слуха и Божьей Речи). Кажется, бессвязный набор слов кающегося содержит смысл и чувства более адекватные, реальные, чем, если бы слова его были стройны и последовательны. Точно так же адекватность почти незаметных знаков внешней жизни, бытию, которое изначально омывает каждый жест человеческий, художественно удивительным образом отражена в платоновском слове.

Нормативность языка становится еще одной границей, которой очерчена наша земная жизнь, подобно рождению и смерти. Взгляд вглубь языковой нормы — это попытка прозревания бытия, в котором смерть только часть, пусть страшная для нас, но необходимая. Дума Платонова и скорбна и радостна одновременно. В ней нет твердости, но есть любовь и нежность к человеку. Любовь и нежность — воздух трагической философии Платонова.

«Любовь никогда не перестает, хотя и пророчества прекратятся, и языки умолкнут, и знание упразднится»,— говорит апостол Павел. Речь идёт  о бессмертии.

Язык Андрея Платонова, позволяющий в социальном увидеть бытийное, сегодня призван помочь нам понять, что же происходило с Россией в ХХ столетии. Эта задача не исчерпает ту глубину смыслов, к которой нас подводит удивительная платоновская художественная речь, но позволит увидеть универсальность такого инструмента. Реально же мы обретем вновь ускользающий от нашего ума русский ХХ век. Но теперь его очерк будет сделан на бытийном полотне, а его образ совпадет с образом русского человека.

Каждый читатель произведений А. Платонова обращает внимание на язык, которым они написаны. Это «неправильный» язык. Причём косноязычны не только персонажи рассказов и повестей, но и авторская речь построена «неправильно». Платонова узнаешь сразу, не надо спрашивать: кто это? Прочитав наугад пару строк из случайной книги, узнаешь сразу и наверняка.

Платонов постоянно отступает от стилистической или грамматической нормы. Часто рядом оказываются слова, казалось бы, несовместимые по смыслу: «захохотал всем своим редким молчаливым голосом», «она открыла опавшие свои, высохшие, как листья, смолкшие глаза», «утомительное пространство». Политические и канцелярские штампы и просторечные слова и выражения сочетаются в одной фразе не только в речи героев, но и в речи автора.

В записной книжке Платонова есть такие слова: «Искусство должно умереть — в том смысле, что его должно заменить нечто обыкновенное, человеческое; человек может хорошо петь и без голоса, если в нём есть особый, сущий энтузиазм жизни». Вот этот «энтузиазм жизни» Платонов и передаёт посредством языка.

Бродский писал: «Таков,  на  мой  взгляд,  язык  прозы  Андрея  Платонова,  о  котором с одинаковым успехом можно сказать,  что  он заводит русский  язык в смысловой тупик  или, что точнее, обнаруживает тупиковую философию в самом языке. Если данное высказывание, справедливо, хотя  бы  наполовину, этого достаточно, чтобы назвать  Платонова  выдающимся  писателем нашего времени,  ибо наличие абсурда   в  грамматике свидетельствует  не  о  частной  трагедии.

В  наше  время  не  принято  рассматривать  писателя  вне   социального контекста,  и  Платонов  был  бы самым  подходящим  объектом  для  подобного анализа, если бы  то,  что  он проделывает с языком,  не  выходило далеко за рамки   той   утопии  (строительство  социализма  в  России),  свидетелем  и летописцем которой он  предстаёт  в "Котловане".

Молчание Платонову свойственно больше, чем речь. В его прозе бездна пауз. Она не складывается в речитатив и боится непрерывности говорения. Пауза для Платонова такое же золото, как и произнесенное слово. Механические свойства понятий у писателя таковы, что каждое требует себе жизненное пространство, для того чтобы вращаться и существовать. Они предмет его любования. Их у Платонова мало. Во много раз меньше, чем у Пушкина или Гоголя. Тем ценней они, тем дороже.

В отличие от Кафки,  Джойса  или,  скажем,  Беккета,  повествующих о вполне  естественных трагедиях своих "Альтер эго", Платонов говорит о  нации, ставшей в некотором роде жертвой своего языка, а точнее — о самом языке, оказавшемся  способным породить фиктивный мир и впавшем от него в грамматическую зависимость. В своем повествовании Платонов использует лексику политических обвинений, одновременно актуализируя прямое и переходное значение слов.

Из всех политических баталий 1920–1930-х годов современному читателю лучше всего известна борьба правящей фракции с «правыми» и «левыми» уклонами, поэтому следующая платоновская шутка может быть понятна без специального комментария:

«На улицу вскочил всадник из района на трепещущем коне. — Где актив? — крикнул он сидящему колхозу, не теряя скорости. — Скачи прямо! — сообщил путь колхоз. — Только не сворачивай ни направо, ни налево!» (106). Ярким проявлением вольного обращения Платонова с политической лексикой является и целая страница вариаций на тему «сплошной» (ключевое слово выражения «сплошная коллективизация»).

Приводим текст в его первоначальном варианте по рукописи:

«Организационный Двор покрылся сплошным народом. <…> Чей-то малый ребенок стоял около активиста. <…> „Ты чего взарился? — спросил активист. — На тебе конфетку“. <…> Ребенок с удивлением разгрыз сплошную каменистую конфету — она блестела, как рассеченный лед, и внутри ее ничего не было, кроме твердости. Мальчик отдал половину конфеты обратно активисту. „Сам доедай, у ней в середке вареньев нету: это сплошная коллективизация, нам радости мало!“

Активист улыбнулся с проницательным сознанием, — он ведь знал, что этот ребенок в зрелости своей жизни вспомнит о нем среди сплошного света социализма». «Звуки середняцкого настроения мешали наступить сплошной тишине». Подобных примеров употребления Платоновым того или иного политического оборота можно приводить много. Мы лишь хотели показать несправедливость отождествления платоновского языка с языком сталинской утопии, необходимость тщательного изучения той политической повседневности, в которой создавались платоновские произведения, и всех случаев соотношений их языка с официальным.

 

Глава 3

 

Может ли А. Платонов занять в мировом сознании достойное место? Есть несколько точек зрения на этот вопрос:

1) Да, может. Но только тогда. Когда его правильно переведут и объяснят.

2) Нет, не может. Потому что его произведения перевести невозможно.

3) Признание масштаба Платонова должно быть в России, прежде чем его оценят на западе.

Однако как раз за границей  нашлись последователи Андрея Платонова. Особенности его письма таковы, что и переводить, и изучать творчество автора «Котлована» и в нашей стране, и тем более за рубежом, скажем прямо, очень непросто. В обществе под видом научных концепций иногда распространяются разного рода недоразумения и мифы, Платонова изображают как косноязычного писателя и юродивого, одержимого идеей создать свой вариант вечного двигателя — пресловутый «резонатор-трансформатор».

Замечательна научная инициатива британских коллег, возглавляемых профессором Анджелой Ливинстон (Университет Эссекс). Был проведён научный симпозиум, в двух номерах журнала “Essays in Poetics” были опубликованы материалы конференции. Великобритания вторая после России платоноведческая научная держава по количеству специалистов и качеству интереса к творчеству русского писателя.

Специалисты из России, Великобритании, Франции, США, Норвегии и Германии своими трудами показали высокий уровень разных форм освоения творчества Платонова: есть много переводов на иностранные языки, новые публикации, комментарии к его произведениям, описания созданной писателем художественной системы. Особенно отрадно, что большинство работ так или иначе касались главного: свойств поэтического языка писателя.

Обратим внимание на несколько групп по типу подхода к платоновскому тексту. Первая связана с попыткой нахождения универсального “ключа” к поэтике Платонова, который, будучи приложенным к тексту писателя, даст ответ на многие вопросы. Такова статья В. Вьюгина «Поэтика загадки и загадка поэтики», в которой автор предполагает существование некой загадки, присущей поэтической грамматике Платонова. Выдвигается гипотеза, что писатель сознательно формулировал некие секретные формулы, которые, будучи внедренными в текст, определили особые свойства платоновского поэтического языка.

Вторую группу образуют статьи, в которых авторы пытаются описать так называемые "художественные идеи" писателя. Так, например, М. Любушкина-Кох в статье «Концепция пустоты в "Четырнадцати маленьких красных избушках" и "Джане"» сформулировала свою версию "пустого пространства" как одного из важнейших смысловых узлов платоновского художественного мира.

Третью группу образуют традиционные сравнительные исследования, намечающие пути для межтекстового анализа платоновского творческого наследия. Статья Н. Корниенко «Рождение мастерства ("Родина электричества"): метаморфозы платоновского текста 1930-х гг.» содержит новые данные о генетических связях, существовавших между различными творческими замыслами и произведениями писателя, например между "Родиной электричества" и "Техническим романом".

Четвертую группу работ образовали попытки описания поэтической грамматики Платонова как знакового объекта. А. Смит в статье «Возвращение "фланера" в повести Платонова "Усомнившийся Макар"» обнаруживает у Платонова риторический приём "фланерства" как особого метода движения-наблюдения литературного героя.

Ещё одну группу работ образуют поиски у Платонова определенных социально-культурных подтекстов. А. Мёрк в статье «Ирония в платоновском "Городе Градове"» анализирует формы реализации антибюрократической темы в творчестве Платонова.

 

Глава 4

 

Андрей Платонов — явление в российской литературе уникальное, один из наиболее выдающихся послереволюционных писателей. По своему воздействию на интеллектуальные круги современной России Платонова можно сравнить, пожалуй, только с двумя писателями того же времени « Михаилом Булгаковым и Владимиром Набоковым. Оба получили заслуженное мировое признание. Платонова лишь недавно начали перечитывать и переводить, причем он весьма сложен для перевода в силу необычности языка.

А. Платонов: «... Чтобы что-нибудь полюбить, я всегда должен сначала найти какой-то тёмный путь для сердца к влекущему меня явлению, а мысль шла уже вслед...».

Судьба произведений А. Платонова удивительна: со временем их актуальность не уменьшается, а возрастает. Всё слышнее становится его тревога о человеческом счастье "столь нужном, столь достоверном, как неизбежность... "

Всё необычно и не похоже ни на что в мире писателя А. Платонова. Голос писателя как бы слегка приглушённый, печальный. Кажется, что это тихий житейский разговор писателя с читателем. Глубинная тишина заставляет думать, сопереживать сильнее, чем все громкие слова современников А. Платонова. В ранних произведениях А. Платонов пишет о своём детстве.

Романы "Котлован" и "Чевенгур" звучат в наши дни как пророчество. Весь трагизм в том, что они, эти вещие пророчества печального будущего, не были услышаны за потоком фраз и громких слов.

Художественное видение Платонова способствовало созданию им новой поэтики, абсолютно не похожей ни на что, существующее в литературе прежде. Повесть «Котлован» считается самым совершенным произведением писателя. Во многом это произведение оказалось пророческим. Оно создавалось в начале становления социалистического общества. Ещё тогда Платонов предупреждал о полном крушении светлой идеи, если в основе человеческой деятельности не будет лежать созидательный труд.

Влиял Платонов на читателей и своим особенным языком. Необычный язык произведений Платонова помогает автору раскрыть читателям смысл задуманного. Его язык подчинен стилю эпохи — стилю лозунгов и штампов. Постепенно мы приходим к пониманию символики автора. Писатель всем своим творчеством пытался сказать, что государство не должно стоять над человеком, а людей нельзя стричь под одну гребёнку. Иначе история остановится, а светлые мечты о коммунизме превратятся в свою противоположность.

Андрей Платонов создал неповторимый, в известном смысле не поддающийся «разгерметизации» художественный мир, который с неубывающей силой воздействует и на современный литературный процесс. Его произведения находят всё новых и новых поклонников.

Итоги  проведённого исследования:

1) «Котлован» Андрея Платонова — философская повесть, реквием по утопии.

2) Язык Платонова является героем всех его произведений.

3) К творчеству Андрея Платонова обращается новое поколение читателей.

 

Список источников

 

1) Мамаев Ю. Россия вечная. - М., «Эксмо», 2014.

2) http://platonov-ap.ru/        

3) http://www.rlspace.com/razmyshleniya-po-povesti-a-platonova       

4) http://www.ruthenia.ru/reprint/klassicizm/bodin.pdf        

5) http://vestnik.yspu.org/releases/2011_4g/46.pdf        

6) http://www.pushkinskijdom.ru/LinkClick.aspx?fileticke

7) http://magazines.russ.ru/nlo/2003/61/barsht.html