Поиск на сайте

images/slideshow/fact36.jpg

Николай Алексеевич Некрасов

Миновал 195-летний юбилей Николая Алексеевича Некрасова. По-прежнему люди поют давно ставшие народными песни на стихи поэта, например «Ой, полна, полна коробушка» из «Коробейников». «Однажды в студёную зимнюю пору...» многие, конечно, знают наизусть! Сколько лет было маленькому мужичку-дровосеку? «Шестой миновал...»

Есть у Некрасова строки о тяжёлой доле крестьянской женщины: «В полном разгаре страда деревенская... Доля ты! — русская долюшка женская! Вряд ли труднее сыскать». Поэта называли «печальником горя народного». Однако не следует думать, что он был поэтом безысходной тоски, безнадёжности, отчаяния. В «Железной дороге», где одна картина мрачнее другой, можно найти и такие строки:

Вынес достаточно русский народ.

Вынес и эту дорогу железную —

Вынесет всё, что господь ни пошлёт!

Вынесет всё — и широкую, ясную

Грудью дорогу проложит себе...

Наверное, помните «Размышления у парадного подъезда»? Крестьяне издалека пришли к вельможе со своими нуждами. Но бедняков даже не допустили до его сиятельства. Те самые «роскошные палаты» с тем самым парадным подъездом, где поэт увидел однажды, как швейцар прогонял просителей, то самое красное здание с колоннами находится на углу Литейного проспекта и улицы Некрасова в Санкт-Петербурге.

Впрочем, что ж мы такую особу

Беспокоим для мелких людей?

Не на них ли нам выместить злобу?

Безопасней... Ещё веселей

В чём-нибудь приискать утешенье...

Автор рассказал нам как будто только об одном маленьком, вероятно, и не замеченном никем случае, рассказал очень точно, ничего не прибавив. Но какая получилась картина! Как постепенно нарастает обобщение — от отдельного эпизода у двери чиновника до перечисления — по полям, по дорогам, с нарочитым повторением одного и того же слова «стонет» и, наконец, до заключительного вывода, краткого и точного, как афоризм: «Где народ, там и стон...»!

И в других стихотворениях, например, «Родина», «Железная дорога», опираясь на конкретные факты, автор говорит о самых характерных явлениях в жизни. Даже по названиям стихотворений («Огородник», «Извозчик», «В дороге», «Несжатая полоса», «Забытая деревня») можно заметить, что простой человек в центре внимания поэта. До Некрасова такого всестороннего, полного изображения народной жизни в литературе не было.

Десятого декабря (по новому стилю) 1821 года в семье помещика Некрасова родился сын, названный Николаем. По своему рождению будущий поэт не был ни крестьянином, ни бедняком, но причиной отвращения к среде, в которой он рос, были слёзы матери, измученной деспотом-мужем, причитания крепостных крестьянок, провожающих своих сыновей в солдаты, протяжные стоны бурлаков на Волге, звон арестантских кандалов по Владимирской дороге... Чужая боль глубоко ранила чуткого мальчика.

Юный Некрасов поступил в Ярославскую гимназию. Для учащихся гимназии были введены правила: «Ученики всегда должны иметь страх божий», «Книг, не принадлежащих к наукам преподаваемым, вовсе не читать, да и книги, относящиеся к предметам учения, исключая только священное писание, не иначе могут читать, как испросив наперёд письменное позволение у инспектора».

Притворно согласившись с желанием отца поступить в военное учебное заведение, шестнадцатилетний подросток отправился в Петербург. Немалая твёрдость была нужна, чтоб вопреки скорому на расправу отцу решиться стать поэтом и прокладывать путь одному, без какой-либо материальной поддержки, испытывать голод и холод, жить в ужасной нищете, заниматься всяким трудом, который оплачивался немногим лучше, чем труд землекопа.

Порой юноша вынужден был писать лёжа на полу, да ещё чернилами, сделанными из сапожной ваксы. «Ровно три года я чувствовал себя постоянно, каждый день голодным. Приходилось есть не только плохо, не только впроголодь, но и не каждый день»,— рассказывал он впоследствии.

Железная выдержка потребовалась от Николая, чтобы устоять и перед первой творческой неудачей: сборник стихотворений «Мечты и звуки», на который юноша возлагал много надежд, не был принят читателями и критиками. Он скупал свою книгу и уничтожал её (поэтому до наших дней «Мечты и звуки» дошли в очень небольшом количестве экземпляров, это теперь библиографическая редкость).

Вскоре Некрасов стал иначе смотреть на назначение литературы и на роль писателя в обществе. В своём творчестве он обратился к реальной действительности, к собственному жизненному опыту. Одним из первых в русской литературе поэт заговорил о полной контрастов жизни большого города.

Испытав на себе жизненные тяготы, Некрасов имел право говорить от лица народа. Правдивые, скорбные, подчас гневные, язвительные, написанные как будто обыкновенными словами некрасовские строки вызывали симпатии друзей и ненависть врагов.

Однажды верноподданный литератор Фаддей Булгарин в своём журнале написал, что в Петербурге часто бывает плохая погода, — его сразу вызвали в Тайную полицию: «Вольнодумствовать вздумал!.. Климат царской резиденции бранишь? Смотри!..» Какая мелочь — п о г о д а! Но Булгарину пришлось явиться в полицию и каяться. А Николаю Некрасову доставалось и похлеще!

Он редактировал самый передовой журнал «Современник», где печатались Толстой, Тургенев, Островский, Григорович, Герцен, публиковались смелые публицистические и критические статьи Белинского, Чернышевского и Добролюбова. Цензура постоянно преследовала «Современник»: искала крамолу в каждом печатном слове, из статей и рассказов вычёркивала слово «народ», вырезала из готового номера куски, вычёркивала и по-своему правила стихи поэта.

...Работаешь один,

А чуть работа кончена,

Гляди, стоят три дольщика:

Бог, царь и господин.

При жизни Некрасова и десятилетия спустя эта строфа печаталась без последней строчки (мы выделили её курсивом).

Поэт чувствовал угрозу полного запрещения журнала, ему приходилось идти на уступки, преодолевать недоброжелательные слухи, укоры в пристрастии к низменным темам и грубым, «площадным» словам, клевету и даже доносы, чтобы сохранить журнал.

В 1864 году, когда Чернышевский уже сидел в Петропавловской крепости, «Современник» был окончательно закрыт (до этого его приостанавливали на несколько месяцев). Но и тут Некрасов не сдался: он приобрёл журнал «Отечественные записки» и продолжил литературную деятельность!

Поэмы «Мороз, Красный нос», «Крестьянские дети» и самое крупное произведение «Кому на Руси жить хорошо?» написаны языком, близким к устному народному творчеству, пересыпаны разговорными словечками, пословицами, поговорками, впитали в себя песни, сказки, причитания.

Поэтическое слово Некрасова не померкло с годами. Опровергнув все злые предсказания, оно сохранило свою внутреннюю красоту. И хотя темы, мучившие Некрасова, отошли в прошлое и как будто утратили злободневность, стихи его и сегодня волнуют, не оставляют равнодушными.

 

А. Твардовский

Заветная книга

 

Я хочу рассказать о книге... стихотворений Некрасова. Она много потерпела на своем веку: богатый красный переплёт её потёрся, корешок едва держится, золото из тиснения осыпалось. Она вся как бы вспухла, страницы плотной бумаги замусолены, оббиты по краям, как колоды старых заигранных карт. Но все её страницы целы, даже те, что уже отпали от корешка, целы — титульный лист, портрет поэта в меховой шапке и шубе, факсимиле на отдельной вклейке и оглавление в конце книги.

А я помню её совсем новой, с ярким переплётом и пахнувшей — даже не типографской краской, как обычно пахнут новые книги, а какими-то духами, — это я хорошо помню, что духами.

Отец привез её примерно в двадцатом году с базара в Смоленске, куда она попала, должно быть, из какой-нибудь барской библиотеки. Отец, по-деревенски порядочно грамотный человек и любитель книг, выменял её на картошку.

— Ну, а вот это — тебе, — сказал он, разбирая и распределяя городские покупки.

Я был очень обрадован и польщён: я считался вторым после отца грамотеем и книгочеем в семье и, кроме того, сам сочинял стихи.

Но это только так сказано было, что книга подарена мне. На самом деле мне не разрешалось выносить её из дому, например, в поле, когда я пас скотину, или таскать на печку, где я зимой любил читать и готовить школьные уроки. Эту книгу полагаюсь читать только за столом, и то лишь после того, как стол убран и насухо вытерт. Там мы её обычно и читали — отец или я — в долгие зимние вечера, чаще всего вслух, так что все в семье вскоре узнали и полюбили «Орину, мать солдатскую, «Коробейников» (из них нам была раньше известна только песня про «коробушку») «Сашу», «Деревенские новости», «Железную дорогу», «Крестьянских детей» и многие другие вещи из этой книги.

До неё я знал из Некрасова только «Несжатую полосу» да отрывок из поэмы «Мороз, Красный нос» — «Не ветер бушует над бором... ».

Теперь я, как мне казалось, знал всего Некрасова, мог на память прочесть большие отрывки из «Дедушки», «Княгини Волконской» и много отдельных стихотворений. Я гордился тем, что у нас дома полный Некрасов, и был огорчён, когда вдруг узнал, что это не так, что Некрасову принадлежит «Кому на Руси жить хорошо» — большая и удивительная поэма, из которой один мой школьный товарищ мог кое-что прочесть.

Дело в том, что я не разбирался тогда в книгах настолько, чтобы увидеть, что это за Некрасов у меня. А это был первый том двухтомного издания «Полного собрания стихотворений Н.А. Некрасова» 1914 года.

Только много позднее я узнал, что в моём «полном собрании» недоставало не только поэмы «Кому на Руси жить хорошо», но «Современников», «Горя старого Наума» и многих ещё замечательных стихов любимого поэта, не говоря уже о его прозе, статьях, письмах, ныне занимающих несколько томов в его полном собрании сочинений.

Но всё равно эта книга была огромным, значительнейшим событием тех лет моей жизни и наравне с однотомниками Пушкина и Лермонтова, ещё ранее приобретёнными отцом, составляла для меня самую большую

радость и гордость, основу моих ребяческих интересов и заветных мечтаний. По этой книге я познакомился с биографией Некрасова. Из неё я впервые узнал о детских годах Некрасова, омрачённых впечатлениями жизни крепостных, тяжкого труда бурлаков, о его петербургской юности, полной лишений, о его встрече с В.Г. Белинским, когда великий критик, прочитав стихотворение «В дороге», обнял поэта и со слезами на глазах воскликнул:

— Да знаете ли вы, что вы поэт — и поэт истинный?

И я сочинял свои беспомощные, детские стихи, собирался в мечтах стать Некрасовым и даже купить себе впоследствии точно такую же шубу и шапку. Конечно, потом я понял, что этого желать нельзя хотя бы по одному тому, что Некрасов уже есть, другого быть не может...

Лет семнадцати я уехал из родной деревни и вернулся туда из города погостить года через три. За это время книга Некрасова порядочно пострадала, и я, опасаясь за её целость в дальнейшем, решил взять её с собой.

На станцию меня подвозил соседский парень. Мы с ним заговорились в дороге и чуть не опоздали к поезду. Едва успев взять билет, я кинулся к вагону — тут мой чемодан раскрылся, всё полетело на землю, а поезд вот уже трогается. Покамест провожавший меня товарищ подхватывал мои вещички, я подбирал выпавшие листы книги — все до одного подобрал — и, кое-как закрыв чемоданчик, вскочил уже на ходу на подножку вагона.

С тех пор эта книга вместе с моей, сперва совсем маленькой, умещавшейся в одной вещевой корзине, библиотечкой ездила со мной из города в город, с квартиры на квартиру, и теперь находится у меня в шкафу рядом с другими изданиями Н.А. Некрасова.

И у меня к ней особое чувство. Это и память родного дома, и память невозвратимой поры, когда я впервые с этих страниц воспринял глубоко взволновавшее меня слово великого поэта...

Заветная, самая дорогая моя книга.

1932 г.

 

Николай Некрасов

Перед дождём

 

Заунывный ветер гонит

Стаю туч на край небес,

Ель надломленная стонет,

Глухо шепчет тёмный лес.

На ручей, рябой и пёстрый,

За листком летит листок,

И струёй сухой и острой

Набегает холодок.

Полумрак на всё ложится;

Налетев со всех сторон,

С криком в воздухе кружится

Стая галок и ворон.

Над проезжей таратайкой

Спущен верх, перёд закрыт;

И «пошёл!» — привстав с нагайкой,

Ямщику жандарм кричит...

1846 г.

 

Рассказывает поэтесса Нонна Слепакова:

 

«Я впервые прочла это стихотворение в детстве, и помню, что оно мне не понравилось. «Ну, осень, ну, природа. Холодно, скучно, ничего не происходит», — думала я тогда.

Однажды, много лет спустя, я ... перечитала это стихотворение. На дворе был пасмурный ноябрьский день, ветер завывал и посвистывал в трубах. Мне вспомнилось, что у Некрасова в стихотворении «Перед дождём» сказано как раз о таком вот тоскливом завывании осеннего ветра. Открываю книгу, читаю — ни слова о том, что ветер завывает и посвистывает. Просто написано: «Заунывный ветер гонит стаю туч на кран небес». Но ведь завывание и посвист ветра слышны в самих звуках этих строчек — стоит только прислушаться! Читаю дальше: «Ель надломленная стонет». Да, это правда, я это слышала прошлой осенью в лесу: сломанное дерево резко и однообразно поскрипывало, постанывало на опушке. И конечно, я видела, как «на ручей, рябой и пёстрый, за листком летит листок». Листьев нападало так много, что течение ручья замедлилось, а листья все были жёлто-розовые, с загнутыми от холода краями. Оказывается, Некрасов заставил меня увидеть и услышать, а вернее — представить даже больше, чем у него написано. Стихотворение небольшое, строчки коротенькие, но за ними — целая картина поздней осени. Почему же так получается?

Наверное, прежде всего потому, что поэт любит эту неуютную, скудную осеннюю природу. И ещё потому, что он как бы присутствует в ней сам — со своими мыслями, чувствами, настроениями. Ведь чувствуется, что на душе у поэта так же невесело, как и кругом. Его настроение совпадает с «настроением», состоянием природы. И неизвестно, что от чего произошло: то ли тоскливый осенний пейзаж нагнал на поэта грусть, то ли наоборот — его собственная тоска заставила его увидеть осень такой угрюмой и печальной. Ведь вот в «Железной дороге» Некрасов пишет об осени совсем не так: «Славная осень! Здоровый, ядрёный воздух усталые силы бодрит».

Некрасов последовательно, с грустным спокойствием описывает каждую подробность суровой поздней осени. И кажется, таким же спокойным тоном, как бы перечисляя, говорит он о «проезжей таратайке», у которой почему-то «спущен верх, перёд закрыт». Очевидно, там внутри сидит кто-то, кого надо скрывать от взора встречных, кто-то, кого сопровождает жандарм, «подбадривающий» ямщика нагайкой. Некрасов не говорит, кто же это такой. Но я вспоминаю — такую жандармскую повозку я встречала и в других произведениях Некрасова. Такие повозки увозили в Сибирь ссыльных. Тюремная повозка среди унылой осенней природы — обычная, повседневная, характерная примета России. Последнее четверостишие усиливает стихотворение, создаёт законченный образ хмурой, бесправной и нищей страны. Теперь понятно, почему так невесело на душе у поэта...

В стихотворении «Перед дождём» всего шестнадцать строк. Но, как видите, они оказались очень ёмкими. Стихотворение заставило нас «окунуться» в ту далёкую эпоху. И оно оказалось не менее интересным, чем другие, только по-другому. За этим маленьким стихотворением стоит огромный русский поэт — с его раздумьями о судьбах Родины, с его болью и гневом. Подлинно народный поэт, Некрасов сумел даже в этой короткой «пейзажной зарисовке» сказать о самом важном, самом главном для своего времени».

 

Литература

 

1. Бахтин В. Твой Некрасов / Костёр. - 1971. - №12. - С. 34-37.

2. Галин Вл. "Я верую в народ..." / Искорка. - 1971. - №12. - С.2-6.

3. Новикова Ю. Слово, которое не стареет (К 150-летию со дня рождения Н.А. Некрасова)/ Пионер.- 1971. - №12. - С.31-33.

4. Слепакова Н.М. Избранное. В 5-ти томах. СПб.: Геликон Плюс, 2006.

5. Твардовский А. Заветная книга // Твардовский А. Статьи и заметки о литературе. М.: Сов. писатель, 1961. 220 с.

Яндекс.Метрика