Хозяйка Медной горы, Великий Полоз и его дочери Змеёвки, Огневушка-Поскакушка, Серебряное копытце и многие другие герои бажовских сказов были персонажами местных присловий, поговорок и преданий.
Павел Петрович Бажов (1879-1950) создал своеобразный уральский эпос, сохранил его особый, неповторимый язык. Писатель жил на Урале в конце XIX века. Отец его горнозаводской мастер, мать — искусная кружевница. Маленький Павлуша любил книжки читать, а ещё больше — слушать истории, что старые горняки по вечерам рассказывали.
Напомним, что слово «Урал» в переводе с башкирского языка означает «пояс». В старой башкирской сказке великан носил длинный пояс с глубокими карманами, где прятал все свои богатства. Однажды великан так сильно растянул его, что пояс лёг через всю землю, от холодного Карского моря на Севере до песчаных берегов южного Каспийского моря. В этой сказке объясняется, как образовались Уральские горы, в которых добывались железо, медь, драгоценные камни, платина, золото, каменная соль.
Старожилы знавали много историй. О некоторых рассказчиках ходили легенды. Бажов в сказах своих называет одного сказителя дедушкой Слышко. Вот он-то старателей и развлекал вечерами, после работы, про старинное житьё да про земельные дела рассказывал. Герои его историй обычные люди, например старик Кокованя и внучка Дарёнка, которая увидела козлика Серебряное копытце. Как топнет он этим копытцем — там и появится дорогой камень. Стоит на крыше козлик, копытцем бьёт, а из-под ножки камешки сыплются. Красные, голубые, зелёные, бирюзовые — всякие.
Настоящее имя старого горняка — Василий Алексеевич Хмелинин. В те времена, когда Павел Бажов был ещё мальчишкой, слыл Хмелинин самым лучшим рассказчиком. Павел Петрович помнил об этом, но сюжеты часто придумывал сам. Прежде чем стать писателем, Бажов около двадцати лет проработал учителем, преподавая русский язык, еще в дореволюционные годы. Мастерски записал немало фольклорных текстов, тщательно отмечая их языковые отклонения от нормы, был участником гражданской войны, затем занимался журналистикой. Когда ему было уже почти 60 лет, появились сказы, собранные в книгу «Малахитовая шкатулка».
Название книги нравилось писателю: «Пиши да пиши сказы и укладывай в одну шкатулку». Всего в шкатулке накопилось 56 сказов: сказы «взрослого тона» — «Каменный цветок», «Медной горы хозяйка» и «детского тона» — «Огневушка-поскакушка», «Серебряное копытце», «Таюткино зеркальце», «Голубая змейка»...
В «Малахитовой шкатулке» мудрого сказителя есть и уральские умельцы, смелые да удалые: рудобои, старатели-золотоискатели, камнерезы, углежоги, охотники. Жили они трудно, и голодная их жизнь зависела от произвола барина да заводчика. Очень много можно узнать из книг Бажова о той далёкой жизни, скрытой ушедшими годами.
Начал наполнять он свою шкатулку с тридцать шестого года. Тогда и вышло первое издание. Шкатулка — она на то и служит, чтобы хранить в ней сокровища. Эти истории сразу очаровали и юных, и взрослых читателей. Недаром автора стали называть «колдун уральский бородатый». Ведь фамилия Бажов произошла от слова «бажить», что значит колдовать, ворожить.
С фотографии на нас смотрит человек с белой, прозрачной, как бы хрустальной бородой. Не гусиным ли пером он пишет на длинных свитках? Сразу видно, это человек из народа, самородок, собиратель рабочего фольклора. Кажется, вот-вот заговорит и мы услышим его уральский диалект и перенесёмся в Берёзовский завод, «где женщины в прошлом занимались огранкой мелкого камня для осыпи икон», «гнали божью искру из обоя», как они про себя говорили. Он блестяще знал нравы, обряды, быт уральских рабочих, великолепно постиг своеобразие их речи, хорошо знал их творчество.
В автобиографической повести «Далёкое-близкое» Бажов рассказывал о работе над сказами. По образцу классических сказок он создавал свои, бажовские. Во всех его сказах варьируется исконная тема русского фольклора: борьба светлых сил, жизни, любви, благородства с силами смерти, мрака, косности, эгоизма.
Все хранители несметных богатств в сказах терпеть не могут нечестных жадюг, которые стараются всё взять себе, и богатеев, испорченных своим богатством. А помогают они людям бедным да честным, понимающим красоту, душу отдающим делу своему рабочему, простым да удалым, людям чистых помыслов, поборникам справедливости.
В сказе «Ключ земли» запуганная девочка Васёнка бежит, спасаясь от немилого. Пурга, метель, она засыпает и попадает в подземные чертоги, где хранятся все волшебные богатства Урала. Всесильные хранители уральских сокровищ одаривают Васёнушку за простоту, терпеливость, за удалость да счастливый его глаз. Девочка узнаёт, что достаться ключ-камень может лишь тому, кто будет до конца честен, кто поведёт за собой народ.
В другом сказе — «Железковы покрышки» герой, Евлах Железков, — талантливый мастер и благородный человек, отказывается выдать секрет своего умения недостойным людям. В сказе «Приказчиковы подошвы» Хозяйка Медной горы превращает в малахитовую глыбу лютого приказчика Северьяна Кондратьевича, забившего до смерти многих людей. А в сказе «Змеиный след» наказывает одного из выросших ребятишек Левонтия за жадность, за то, что он предал своего родного брата.
В годы Великой Отечественной войны писатель создал сказы о немецких наёмных рабочих «Про главного вора», «Иванко-Крылатко», «Чугунная бабушка» и другие. Эти 8 сказов были изданы отдельным сборником под названием «Сказы о немцах» в Свердловске в 1943 году. Книгу иллюстрироваал прибывший в эвакуацию художник В.И. Таубер. О встречах с писателем в годы войны, о работе над сказами художник оставил свои воспоминания. Познакомьтесь с ними.
В.И. Таубер
«Потайное слово» Бажова
В начале войны я попал на родину Бажова и уже через три года прозаический и неприветливый край стал для меня краем сказки. Сделал это Павел Бажов, в прошлом провинциальный учитель с редкой бородкой старообрядца и с тихим голосом.
Первое ощущение от Урала было — железное. Железо было во всём — в кованых бляхах и резных воротах, в грудах лома во дворах Тагила. И речь была у всех железная, окающая, с вопросительным знаком в конце фразы. Даже в серых глазах Бажова, чуть навыкате светилась сталь заводских прудов... И хотя вид он имел совсем мирный — ходил по Свердловску в небольшой кепочке, в сапожках с короткими голенищами, но и в нем ощущалось это уральское твердое железо; хоть говорил тихо, но ядовито по отношению к фашистам и писал так же.
Шли на запад платформы, ощетинившись пушками. Сердце страны билось тяжело, с перебоями, а Урал всё стучал по наковальне — бум! бум! — и стук этот разносился по всей Европе.
Целый месяц ехали мы из Москвы мокрой осенью. «Тарак-так-так! Тарак-так-так!» — настукивал поезд железным голосом, повисая над речками и, чуть поглуше, уходя в горы, и вот в разрыве гор показался вдали глинистый берег над студеной рекой, точно как в «Покорении Сибири», и от него уходила дорога под низкими тучами, всё на Восток… Иногда получается в жизни так — человек потерявшийся, временно выбитый из седла ищет крутом опоры, а опора-то, оказывается тут же, рядом!
Началось с того, что возвращаясь с рукописью под мышкой к себе, я глянул в окно вагона на гору Волчиху и нашёл, что гора заслуживает внимания. Эта Волчиха отделял Ревду от Сысертского завода, родины Бажова. Обыкновенная гора, поросшая ельником, выросла в гору-легенду; мне предстояло подобрать единый музыкальный ключ и к Волчихе, и к кержацким избам, и к ребятишкам, снующим по улице. Девчушка с косичкой и круглой рожицей подошла для Таютки из сказа «Таюткино зеркальце». Нелюдимого Жабрея, старателя, я упрятал в кособокую избёнку, «так, стрень-брень избушечка, на два оконца». Подходящий образчик нашёлся в конце нашей улицы, под горой. Метод самого Бажова — поэтизацию действительности — я пытался применить к своему делу. Надо ведь отличать рабочий сказ от деревенской сказочки! Мне довелось ознакомиться на Урале с подлинным горняцким фольклором: грузно движется повествование, как скрипучая тележка шахтёра, заедая на поворотах, как бы в половину дыхания. Словно мокрые нависшие пласты штреков не дают сказителю распрямиться, поднять голову. И Девка-Малахитница у него грубей, приземлённей, чем у Бажова. Много в этих сказках горького рабочего поту и неизбывной тоски по счастью, там, наверху, на зелёных лугах...
В чём заслуга Бажова? Я помню, как он своим слабым голосом докладывал на какой-то там конференции, что он, Бажов, совсем и не сочинитель — всё придумал народ, ему хвала и честь! Так оно и было, с одной лишь оговоркой: сам-то Бажов был частью народа, притом лучшей его частью! Уже на склоне лет набрёл он на свою «жилу», сумел найти для неё «потайное слово»; при этом нигде старый мастер не отрывается от производственной практики горняка или старателя — в своей заботе о филигранной шлифовке словесного сырья близок он екатеринбургским гранильщикам, умевшим «тонкой огранкой показать полную силу камня».
Подобно Лескову, Бажов идёт от детали, вкусно поданной:
«Букашка по листочку ползла. Сама сизенька, а из-под крылышек у неё жёлтенько выглядывает, а листок широконький... По краям зубчики, вроде оборочки выгнуты. Тут потемнее показывает, а серёдка зелёная-презелёная, словно её сейчас выкрасили».
Так пристально, так профессионально русские сказочники не умели вглядываться. Там, где традиционная сказка ограничивается общими цветовыми определениями — сине море, дуб зелёный,— Бажов даёт богатую гамму цветов: «И вот подвела та девица Данилушку к большой полянке. Земля тут как простая глина, а по ней кусты чёрные, как бархат. На этих кустах большие колокольцы малахитовые, и в каждом сурьмяная звездочка».
Непростительную ошибку совершают те художники, которые сводят философский подтекст и красочную полифонию «Каменного цветка» к условным: декорациям в стиле «рюсс»! Медовые добры-молодцы в алых сапожках сюда совсем не относятся! Мир бажовских сказов — не опера, не просто вымышленный мир; это реальность, увиденная под особым углом зрения. Подобно пограничной вехе под Ревдой, где с одной стороны значится «Азия», а с другой — «Европа», сказы эти совмещают русский размах с восточной изощренностью. И вот эта восточная «изнанка» заставила меня насторожиться при первой же пробе пера; азиатская степь, с табунами диких коней, с расшитыми юртами на закатном небе просвечивает сквозь бажовские ёлочки; ну совсем как у Врубеля, где на обороте листа с русским боярином — акварель «Восточная сказка»!
Еще одна особенность, свойственная Бажову,— он первый языком сказа заговорил о художниках из народа; вообще его излюбленные герои — люди тихие, созерцательно настроенные. Таков был и сам автор... В этой тональности и зазвучал для нас Урал, как столетием раньше зазвучало древнее «кантеле» под рукой Ленрота. И в «Калевале» та же поэтизация быта, но есть и разница, очень существенная,— Бажов далёк от колдовской магии древних финнов; его Девка-Малахитница, можно сказать, трёхмерна — обретается она тут же, за околицей, в ближнем забое.
Должен признаться, что некоторая приземлённость уральского фольклора очень меня связывала; менее заметна она в подземных сценах. В них ослепляет жаркое сверкание многоцветных кристаллов, и мне казалось, что именно здесь, в цвете, раскрывается душа сказки.
Конечно, решать Бажова надо многоцветно, но, увы, тогда я не мог прибегнуть к цвету! — чёрно-белый рисунок, главным образом перовой, — ничего другого издательство не могло себе позволить! Много позднее я научился и штрихом передавать эффект цветового звучания, но для этого пришлось отказаться от стального пера, заменив его тростниковым. Металлическое перо разбрызгивает тушь и рвет бумагу, когда штрихуешь свободно, во все стороны, а ведь только непринужденное движение руки создает живописный почерк!
Вы спросите, что же в таком случае заставляет меня так долго останавливаться на Бажове? А вот что — он как бы приоткрыл передо мною двери в свою самоцветную страну, и это была страна поэзии. Те же самоцветы он учил искать и в душах людских; особенно трогательны все эти скуластенькие заводские девчушки бажовских сказов — Дарёнки, Таютки...
Всеми силами стараясь приблизиться к ним, я изводил груды бумаги и сам изводился, но, кажется, так и не нашел «потайное слово»... Помимо всего прочего, мне никак не удавалось до конца проникнуть в душу неприветливого края. Под наплывом московских пришельцев старый Урал затаился, ощенившись всеми своими хвойными иглами. Так что премудрые строки Тютчева: «Блажен, кто посетил сей мир в его минуты роковые», тут оказались не к месту. Я был невольный гастролёр с добрыми намерениями, но с пустым желудком. Скажу только, что совсем не обязательно родиться в горах, чтобы отобразить их. Однако писать горный пейзаж во время землетрясения я никому не советую!
Словом, удача моя была неполной, хотя мудрый сказочник все рисунки одобрил; я не уверен, заметил ли он их линялый, рыжий цвет: огрызок туши, привезенный из Москвы, завалился у меня под кровать, где покоились мешки от картошки, и я уже не помню, чем я штриховал под конец — может быть, кофейной гущей?
Бажов стоял у окна издательства в своих подшитых валенках и перебирал мои иллюстрации, сделанные на оборотной стороне каких-то этикеток. Была свердловская зима с ветром, и в окно мело и задувало. Я не знаю, думал ли он только о рисунках, я даже не уверен, что он видел их как следует — вскоре старик стал терять зрение и почти ослеп перед смертью. Но помню, что был он тих и немногословен. Я думал, вот добрый человек в ватнике и валенках; он, как хороший русский мастеровой, ценит чужой труд и радуется ему.
Я уже тогда догадывался, а впоследствии уверился полностью: знаменитый автор сказов о художниках из народа сам художником не был. Я подозреваю, что ему свойственно было не столько понимание, сколько удивление перед чужим мастерством. Вот почему хочу предостеречь каждого иллюстратора, приступающего к Бажову — изображая вазы, подносы, литье из его сказов, не следует давать их документально! Дело в том, что автор очень конкретен в своих описаниях; так, его малахитовые вазы действительно существуют—их можно видеть в Эрмитаже. Изукрашенный клинок из сказа «Иванко-Крылатко» также не выдуман. Однако, кроме тагильских расписных подносов, по народному лаконично-броских, всё прочее — зачищенные поделки по иноземным образцам. Каслинские литые группы, хоть и отечественного происхождения, сильно перегружены, натуралистичны. Нет в них в следа творческой самобытности, как нет ее я в малахитовых сосудах, очень сухих и академичных. «Изящные искусства» насаждались на уральских окраинах Демидовыми в XVIII—XIX вв. Не удивительно, что крепостные мастера, работавшие по итальянским образцам, не смели перечить хозяину. Поэтому надо пренебречь документацией; важен образ, важно авторское представление! Так обстоит и с бажовским Уралом в целом. Не ищите его на карте или в путеводителе! Поэт-сказочник всегда и первооткрыватель - с этим приходится считаться!
Теперь, спустя много лет, мне думается—самое заветное, лучшее у художника, это его неосуществленная книга. Дай мне Бажова теперь, и я бы не ограничился картинками по ходу сюжета. Нет у Бажова никакого «хода», нет движения. Как в водах горного озера или как в поздних операх Римского-Корсакова царит у него великий покой. Отсюда изукрашенность бажовской прозы, обилие узорчатых диалектизмов в манере строгановского письма. Так бы и развернул на весь лист ковёр-самоцвет — кедры над лесными «балаганами», медовые луга, заколдованные колодцы, и все они — самоцветы.
Чтобы прощупать жизненный пульс народа надо прислушаться к его говору. Как говорят на Урале? Сойдутся две бабы на базаре — слышен их окающий говорок, неторопливый такой, говорок на «о», издали получается, как у наседки, ко-ко-ко-ко-ко... Словно мозаика из камешков или работа пуантелиста — мелким тычками кисти в холст! Я веду к тому, что такую колкую музыку не передашь большой линией, росчерком пера! Я и сам не знаю точно, как её передашь...
В те годы, полные напряженного драматизма никто не расценивал автора «Малахитовой шкатулки» только как сказителя, фольклориста. Он был патриот, гражданин, и тут, мне кажется, не было рисовки! Нам всем тогда приходилось туго, и Бажов, сам работавший в нетопленой комнате, полуслепой старик с глухим голосом, подавал нам пример. Он как бы говорил: можно и без глаз видеть, и без голоса быть услышанным, важно другое - важна «живинка в деле», без неё слово мертво...
Литература
- Молдавский Д.М. Сказочник? Нет! Писатель! К 90-летию со дня рождения Павла Петровича Бажова // Детская литература. — 1969. — №1.
- Таубер В.И. «Потайное слово» П. П. Бажова // Детская литература. — 1969. — № 1.
