Поиск на сайте

Представьте себя, что попали в сказку. Жизнь та же, но со сказочными возможностями. Уже интересно? Вот и Костя Бузыкин не чаял-не гадал, когда спасал маленького человечка, что в подарок получит исполнение одного желания.

Да, вы вспомнили Нильса, который подшутил над гномом. Но наш Костя — добрая душа. И вот теперь у него есть тайна: чего бы такого пожелать, но так, чтобы не зря и потом жалеть не пришлось бы…

Что бы вы, ребята, посоветовали Косте?

 

А. Шаров

Тридцать три злоключения и одно чудо

 

То, о чём будет рассказано здесь, происходило в доме № 3 по Колодезному переулку, а ещё на трамвайной остановке и в школе. И участвовали в этих событиях ребята, которых в нашем микрорайоне знают все,— Костя и Ромка.

А что касается гнома, то он появился только в самом начале и всего на несколько минут, даже и не гном, а просто маленький человечек. Так что это не сказка, а самая обыкновенная таинственная история.

 

Глава первая, с которой все начинается

Костя Бузыкин стоял на остановке. Бузыкины не так давно перебрались в новый дом, и Костя всё ещё учился в своей двести одиннадцатой школе.

Ему было не слишком весело. Он ждал трамвая к думал: «Если вызовет Ольга Максимовна, можно будет сказать: «Стихотворение я не выучил потому, что болела голова». А если вызовет Кузьма Петрович, скажу, что задачи решил, но забыл тетрадку. А вот как быть с географией? С реками Австралии?

Костя огляделся по сторонам. Ни одного человека. Он только успел подумать, что это странно, когда увидел, что через рельсы движется фигурка в красивом красном с золотым костюме. Очень маленькая фигурка — не выше карандаша.

«Заводная игрушка,— подумал Костя.— Как она очутилась за рельсах?»

У Кости почему-то похолодело в груди. Он открыл рот, чтобы перевести дыхание, но забыл вдохнуть воздух.

А человечек все бежал по трамвайному полотну. Костя видел, как мелькают ножки в коротких красных штанах и золотых чулках.

Человечек старался бежать быстрее, но увязал в снегу.

«И почему он без пальто? — подумал Костя.—Даже без шарфа — ведь зима?.. Кому понравятся, когда пристают с дурацким шарфом! Но я-то здоровый парень, в четвёртом классе. А он...»

Человечек всё бежал, когда из-за поворота, стуча колесами и звеня, показался вагон.

— Берегись! — отчаянно крикнул Костя.

Он рванулся, схватил гнома под носом скрежещущего тормозами трамвая, выскочил на мостовую и побежал по переулку, чтобы поскорее скрыться от сердитой кондукторши, которая закричала вслед:

— Ноги отрежет — будешь знать!

Костя представал, как он лежит на операционном столе. Оперирует его отец. Слёзы из глаз отца подают на простыню. Все это возникло так явственно — белые стены операционной, отец с хирургическим ножом,— что Косте стало ужасно жаль себя.

А потом он увидел себя ковыляющим на костылях по комнате. Мать, плача, прерывающимся голосом говорит отцу:

— Забросили ребёнка, вот и дождались!

Костя сам чуть не расплакался, но в эту секунду услышал тоненький голосок:

— Мне больно.

Он вспомнил о человечка и осторожно, чтобы не уронить его, разжал кулак.

— Спасибо! — сказал человечек.— Опустите меня, пожалуйста, на тротуар.

Прохожих по-прежнему не видно было.

Человечек стоял, заложив за спину крошечные руки и устремив на мальчика спокойный взгляд.

— Вы меня спасли,— сказал человечек. — И я повелеваю, чтобы исполнилось одно ваше желание.

Эта слова он проговорил особенным торжественным голосом.

«Как волшебник»,— подумал Костя и спросил:

— Любое желание?

— Любое. Но одно-единственное!

— Даже... даже сундук с драгоценностями?

— Мне будет жалко, мальчик, если вы не придумаете ничего лучшего. Не торопитесь: впереди вся жизнь.

— Надо сказать волшебное слово?

— Волшебные слова в сказках. — Человечек улыбнулся.— Просто сильно пожелайте — и желание исполнится.

Проговорив это, он исчез. Словно сквозь землю провалился.

Улица наполнилась людьми. Их было иного, и двигались они так быстро, что Костя испугался, как бы человечка не затоптали.

Он даже крикнул: «Осторожное!» — но никто не обернулся.

В школу Костя не пошёл, весь день был сам не свой, а вечером побежал к Ромке, своему лучшему другу.

Он остановился около маленького деревянного дома, где жил Ромка, и, как было заведено, три раза свистнул.

«Вот Ромка скажет,— думал он, чувствуя, что волнение, не оставлявшее его весь день, проходит.

 

Глава вторая, в которой Костя советуется с другом

— Сундук с драгоценностями!.. Будто маленький! — проговорил Ромка, когда Костя рассказал об утреннем происшествии.

Был звёздный морозный вечер Они шли по переулку между домами с палисадниками. Снег скрипел под ногами и, чуть слышно шурша, падал с деревьев.

— Да,— задумчиво сказал Ромка,— тут, я полагаю, и не у каждого пятиклассника шарики сработают.

Костя молчал. Он ни о чём особенном не думал. Он дружил с Ромкой, сколько помнил себя. И с тех пор, как он ещё ходил в старшую группу детсада, а Ромка 6ыл уже школьником, с тех пор, как он учился ещё у Марии Борисовны, учительницы младших классов, а Ромка перешёл в четвертый класс. Костя привык во всём полагаться на друга. Есть люди, знающие больше, чем Ромка,— отец, и учителя, и всякие профессора,— но они того, что заботит Костю, не поймут как следует. А Ромка поймёт, и всё, что нужно, Ромка знает.

Так повелось между друзьями, что Ромка в трудных случаях решал за обоих. И если уж решал, Костя слушался.

И сейчас Ромка думал за обоих. Он думал: конечно, есть сотни, тысячи всяких желаний — сходить в кино, съесть мороженого сколько захочешь. Но ведь нужно придумать такое, что иначе никак бы не сбылось.

Даже не велосипед, даже не самый лучший на свете радиоприёмник.

Даже не автомобиль?

Да, даже не автомобиль.

Поехать туда, куда иначе не попадешь? В Африку? Или уж лучше в Антарктиду, где королевские пингвины? Но ведь и в Антарктиду можно попасть. Завербоваться в экспедицию — и готово дело...

— А если не Марс...

Последние слова Ромка проговорил вслух, но тихо и с некоторым страхом в голосе.

— Вот он,— сказал он, останавливаясь и вглядываясь в небо — Красный и два спутника: Фобос — по-нашему «Страх» и Деймос— «Ужас». Так не разглядишь, только в телескоп.

Он взглянул на Костю.

— А... а обратно? Желание-то одно..

— Думаешь, человечек не поможет? И марсиане...

— А ты думаешь, они есть? На Луне-то ведь людей нет,— робко напомнил Костя.

— Верно...— Ромка снова надолго задумался.— А может, они в кратерах?.. Мы в домах, а они в кратерах! Чтоб от метеоров...

— А если тебе полететь?— сказал Костя.— Ничуточки мне не жалко желания этого. Марсианам ты лучше понравишься...

— Не выйдет.— Ромка долго глядел в небо, где таинственным красным светом горел Марс.— Бабушку не с кем оставить: она и не встаёт теперь. И дареного не дарят... Да ты не торопись. Предупреждал же человечек, чтоб не торопился. Подумаем...

 

Глава третья, где рассказывается, как бывает, когда ничего не хочешь

Дома Костя сразу почувствовал тот еле уловимый запах, по которому можно узнать, что отец пришёл с операции.

Отец сидел у стола, смущённо улыбаясь, а мама ходила по комнате и говорила радостно возбуждённым голосом:

— Ты великий человек, Пашка Бузыкин. Ты самый великий и замечательный человек из всех самых нелепых и рассеянных людей на свете.

— Что ты, что ты, Верочка!— смущённо бормотал отец.— Я обыкновенный рядовой врач. И операция была самая рядовая.

Костя посмотрел на маму и подумал, что она похожа на десятиклассницу, только таких красивых школьниц не бывает.

— Будем праздновать!— весело воскликнула мама.— Все за мной! Хочешь мороженого, Костя?

— Не хочу,— сказал Костя, вспомнив о человечке.

— С клубничным вареньем?

— Не хочу! — испуганно повторил Костя, зажимая ладонями уши.

— Не заболел? — Мама коснулась губами Костиного лба.

Улыбка сошла с её лица.

— Пойди отдохни.

Костя лёг на диван и открыл самую лучшую книгу — «Гекльберри Финн». Сегодня ему никто не нравился — ни Том, ни негр Джо, ни даже Гек, которого он так любил.

Костя подумал, что если не решит задачи, обязательно захочется, чтобы уроки приготовились сами, сел к столу и заставил себя раскрыть учебник.

Он очень старался, но болела голова, и ответ всё не сходился.

Часов в десять из-за стены послышался мамин шёпот:

— Видишь, ребёнок изводится.

— Хочешь, вместе попробуем? — ласково сказал отец.

— Не хочу! — почти закричал Костя.

Отец вышел: сразу донёсся мамин шёпот:

— Он тебя боится. А всё потому, что тебя интересуют только пинцеты-ланцеты.

Отец молчал.

Задача наконец решилась. Но Костя ещё до половины двенадцатого учил «Белеет парус одинокий».

Только с Австралией повезло. Там оказалась одна-единственная речная система Муррея—Дарлинга; остальные реки маленькие, летом пересыхали, и их можно было не учить.

Костя лёг и стал повторять, как советовал Ромка: «Ничего не желаю, ничего не хочу».

Оп проговорил эти слова сто три раза и понял, что он самый несчастный мальчишка в мире и что он и на самом деле никогда в жизни больше ничего не захочет.

Мама подошла и спросила:

— Что с тобой?

— Мама,— сказал он.— Хочешь, я пожелаю, чтобы ты всегда была счастливой?

— Мне нужно только, чтобы тебе было хорошо.

— Но ведь двух желаний нельзя,— ответил Костя.

Он стал засыпать. Но и сон без желаний был пустым, метались в ночной тьме два спутника — «Страх» и «Ужас», и текла неизвестно куда речная система Муррей — Дарлинга.

Следующие три дня — среду, четверг и пятницу — Костя бил занят тем, чтобы ничего не хотелось. Ему было очень трудно.

 

Глава четвёртая, в которой как будто бы всё хорошо, но почему-то всем плохо

В субботу Костину маму, Веру Алексеевну, вызвали в школу. Она шла, понурив голову, и гадала, что на этот раз — выбитое стекло, драка, двойки или разболтанность. Хорошо бы просто разболтанность.

Она робко приоткрыла дверь учительской, но её сразу заметил Кузьма Петрович, Костин классный руководитель и преподаватель математики. Он заулыбался, вскочил из-за стола и пожал ей руку.

— Очень, очень рад!

«Беда,— подумала Вера Алексеевна.— А то чего бы он так старался?» Последние дни она всё время ждала беды.

Кроме Кузьмы Петровича, а комнате была Ольга Максимовна, учительница русского языка и литературы, маленькая и хрупкая.

— Поздравляю! — сказал Кузьма Петрович, усаживая Веру Алексеевну и пододвигая поближе кожаное кресло.

— Ваш мальчик стал старательным, сдержанным и вежливым. За четыре дня ни одной драки — специально перед вашим приходом проверял записи дежурных воспитателей. Зовут играть в хоккей — отказывается: проявление силы воли. Вчера спрашиваю: «Хочешь к доске?» «Нет, не хочу». «Тогда, будь любезен, против желания». Пошёл, и что вы думаете! Решил задачу. С некоторым даже изяществом. Как это расценить? Формирование сдержанности, скромности и сознания собственного достоинства. Степенность и сдержанность — редчайшие, между прочим, качества у современной молодежи. Нет никаких сомнений: резкие, благодетельные перемены.

— Не слишком ли резкие...— сказала Ольга Максимовна.

— Почему «слишком»? — Кузьма Петрович недовольно поморщился.— Три с половиной года наш педагогический коллектив подвергал Костю многочисленным воспитательным импульсам и, должен напомнить, без всякого внешнего эффекта. Но, как теперь ясно, импульсы, так сказать, интегрировались.

— А мне почему-то кажется, что он не очень счастлив,— сказала Ольга Максимовна.

— Счастлив, несчастлив... «Слова, слова» — как говорил Гамлет. Слишком вы любите слова, дорогая Ольга Максимовна.

— Ничего не поделаешь, я ведь словесник.

Вера Алексеевна вернулась домой со странным ощущением: если всё так хорошо, то почему же всем так плохо?

Она приоткрыла дверь в комнату сына. Костя лежал на диване, глаза у него были закрыты.

Павел Сергеевич, сидя у стола, прихлёбывал холодный чай и с наслаждением листал толстую книгу с цветными таблицами.

— Павлик, милый,— сказала она.— Мне жалко отвлекать тебя да ещё и расстраивать, но ты должен сейчас же поговорить с Костей. Вы мужчины и найдёте общий язык.

Отец послушно поднялся

— Только, пожалуйста, без резкости: «Выкладывай, мол, что у тебя!» Прежде привлеки, заинтересуй — когда-то ты ведь умел…

— Понятно! — коротко ответил отец.

Вера Алексеевна осталась в приоткрытых дверях, а он сел на диван рядок с сыном, вздохнул и начал:

— Так вот, в некотором царстве, в некотором государстве…

— Павлик,— тихо сказала Вера Алексеевна.— Он уже не в детском саду. Ты так занят и просто не заметил, что Костя четвёртый год в школе.

Отец помолчал и заговорил по-другому.

— Такое дело, сынок. Раньше считалось, что при сложных переломах бедро…

— Павлик, я не просила усыпить сына. Спит он и так прекрасно.

— Но мне интересно,— сказал Костя.

— Досказать? Хочешь? — спросил отец.

— Нет, нет! — воскликнул Костя.

Ему было жаль отца, но он не мог ответить по-иному.

 

Глава пятая, в которой участвуют атласские львы...

В воскресенье утром явился Ромка.

— Тетя Вера, можно мы с Коськой в цирк пойдем на дневной? Я уже билеты купил.

— Конечно, Ромочка,— обрадовалась Вера Алексеевна.

Когда они вышли на улицу. Ромка взглянул на Костю и спросил:

— А всё-таки почему человечек другом людям не помогает? Умирает больной. Что ему стоит пожелать: «Пусть выздоровеет!» Или корабль тонет...

Костя тоже думал об этом и ответил сразу, хотя и не очень уверенно:

— А если у него одно-единственное желание? Ему другой человечек подарил: жил, жил да и отдал. А он мне.

Ромка кивнул.

— И людей не боится,— продолжал Костя.— Он ведь маленький. Он ведь, когда прохожие появились, спрятался.

— Верно! — сказал Ромка к улыбнулся какой-то своей мысли. — А может быть, он и помогает? Люди-то выздоравливают. Утром бабушка на рынок собралась...

Они подходили к цирку. Было ещё полчаса до начала. Ромка шагнул к стене, где висела жёлтая афиша, и положил руку на гриву косматого льва. Рядом со львом была изображена укротительница, молодая, с серебряным хлыстиком. Высоко под крышей метровыми буквами светилась надпись: «Сильвия Чезарини и её атласские львы».

— Самый свирепый зверь, между прочим,— сказал Ромка и как-то особенно взглянул на Костю.

...Люди шли по улице, весело переговариваясь, но на ступенях цирка разом замолкали и ускоряли шаг.

Пар, клубами вырывающийся из стеклянных дверей, нёс запахи опасности и хищных зверей, и, глотнув этот воздух, ощутив цирковую тайну, человек забывал обо всём.

Костя и Ромка прошли через полупустое фойе, выпили в буфете газировки с сиропом и первыми, как только открылись проходы, очутились в зрительном зале.

Места оказались лучше не бывает: последний ряд — хочешь сиди, хочешь вставай.

Служители в униформе поливали из брандспойтов пустую арену. Осветители проверяли прожектора, и в острых лучах, отвесно падающих с купала, брызги воды вспыхивали разноцветными искрами на покрытом краской ковровой дорожкой барьере. Оркестранты настраивали инструменты.

Неожиданно сквозь медные звуки труб отдалённо прозвучал низкий, заставляющий прислушаться протяжный, рокочущий звук.

— Они... — сказал Ромка — Африку вспомнили...

Всё первое отделение Костя чувствовал себя счастливым — он смеялся, переживал, хлопал а ладоши. Только когда на клоуна Олега Попова упало пятно света и тот стал очень смешно представлять, будто это солнечный луч и он греется под ним, а после стал пригоршнями собирать свет в котелок, Костя подумал: «А что, если превратить свет в золото? Вот бы Попов удивился, и все в цирке тоже».

Потом выступали эквилибристки на проволоке, сестры Жарковы: Клотильда, Антуанетта и самая маленькая, в расшитом блестками трико, Лена.

Олег Попов ходил под проволокой по арене и представлялся, будто бы очень боится.

Костя прямо покатывался, глядя на клоуна; Ромка строго шепнул ему:

— Ускорение силы тяжести проходил? Сорвутся — не раздумывай!..

Про ускорение силы тяжести Костя ещё не знал, но и без того он понял, что раздумывать времени не будет.

Тетерь он не сводил глаз с сестёр, ему стало невесело, и он хотел только, чтобы номер скорее кончился. А о Лене подумал: «Лучше бы в школу ходила, как все девчонки».

В перерыве, когда они вышли в фойе. Костя спросил Ромку:

— А если весь солнечный свет превратить в золото?

Как всегда, прежде чем ответить, Ромка помолчал.

— Я полагаю, растения погибли бы — это раз. И всё бы замерзло.

Костя представился ледяной мир, где в полной тьме золото холодно звенит под ногами.

Второе отделение было отведено Сильвии Чезарини. По проходу, ограждённому решёткой, в клетку один за другим вбежали десять львов. Ока вскочили на тумбочки, установленные по кругу, и замерли. Вслед за львами появилась укротительница. Она обвела зверей взглядом и закрыла дверцу.

«Совсем маленькая,— подумал Костя,— меньше мамы».

За решёткой выстроились пожарные с брандспойтами наготове.

Неожиданно один из львов мягким движением соскользнул с тумбы, оттолкнулся всеми четырьмя лапами и, длинно прыгнув, ударился о прутья клетки; стало слышно, как они тревожно зазвенели.

Костя и Ромка, чтобы лучше видеть, встали на скамейку.

— За этим следи! — сказал Ромка. — Если запах крови почует — беда!

Только теперь Костя понял, для чего они пошли в цирк, и от этой мысли, от неожиданно нахлынувших страха и неуверенности пересохло во рту.

Сильвия Чезарини что-то крикнула отрывисто и резко, взмахнула хлыстом, и лев послушно затрусил к своей тумбе.

Публика захлопала, но важный человек в цирковой униформе, подняв руку, поднёс ко рту мегафон и сказал:

— Настоятельная просьба соблюдать во время исполнения опасного номера спокойствие. Аплодисменты тревожат зверей.

Сразу установилась такая тишина, будто люди перестали даже дышать.

По команде укротительницы звери прыгали через горящий обруч, ездили на велосипедах, положив передние лапы на руль.

Потом четверо львов стали в ряд, на них вспрыгнули трое других, ещё двое образовали третий этаж, а десятый лев ловко взобрался на вершину пирамиды. Львы не рычали, а беспокойно, по-собачьи скулили.

В конце номера Сильвия Чезарини подошла к самому большому льву, погладила его по гриве и что-то шепнула па ухо. Лев разинул пасть во всю ширину, так что стали видны острые клыки, укротительница засунула голову в черную пасть.

Костя подумал, что он просто не успеет помочь.

Но номер окончился благополучно. Львы выстроились гуськом и один за другим выскользнули из клетки по коридору, ограждённому решёткой. Укротительница стала раскланиваться, а публика аплодировала.

На улице Ромка сказал Косте:

— Ну, ничего. Может, в следующий раз...

В темнеющем небе загорались первые звёзды. Косте было хорошо и о «следующем разе» думать не хотелось.

 

Глава шестая, где чуть было не появляется самое доброе животное на свете

Костя открыл входную дверь и услышал доносившийся из комнаты незнакомый басовитый голос:

— Оснований для тревоги не улавливаю: некоторое переутомление, лёгкая депрессия...

На диване в столовой сидел толстый человек.

— Антон Васильевич, будем знакомы!— проговорил толстяк, пожимая Костину руку; он сильным движением притянул мальчика и усадил рядом с собой.

Взгляды Кости и Антона Васильевич встретились, и в этот момент Костя понял, что Антону Васильевичу ничего не стоит угадать его тайну. Поэтому он быстро отвёл глаза.

«Может, было бы даже лучше, если бы Антон Васильевич всё узнал,— думал Костя, проникаясь доверием к нему.—Но ведь… человечек боится взрослых».

— Так, так...— сказал Антон Васильевич. — Вот незадача: купил билеты во Дворец спорта, финал ЦСКА — «Спартак». И, как назло, важное заседание.

Он вынул билеты из кармана и положил Косте на колени.

— Хочешь?

— Нет! — воскликнул Костя, пряча руки за спину, будто билеты были горячие.

— Одобряю,— сказал Антон Васильевич.— Разумнее урок повторить или почитать серьёзную книжку. Не так ли? Хотя, должен признаться, я в твои годы не был столь образцовым юношей.

Антон Васильевич улыбнулся, вспомнив, наверное, школьные годы.

— Да, кстати, у меня три щенка сенбернара. Лада принесла. Жалко расставаться, но они же вон какие... Я на Ладиной бабушке лет до четырнадцати верхом катался. Хочешь одного?

Сколько Костя себя помнил, щенок был заветной и самой неисполнимой мечтой. Он умоляюще и безнадежно взглянул на маму, уверенный, что она не позволит.

— Конечно, бери, раз тебе так хочется,— сказала Вера Алексеевна.

— Не хочу,— через силу, упавшим голосом проговорил Костя.

— Мне пора.

Антон Васильевич стал прощаться.

Отец вышел провожать его. Костя слышал из коридора голос Антона Васильевича:

— В основе — сильное и внезапное нервное потрясение. Однако...

Хлопнула дверь.

Костя бродил по квартире, не находя себе места, к наконец решил зайти к Ромке.

Ромка сидел у стола. Из-за шкафа, перегораживают его маленькую комнату, слышались шаркающие шаги бабушки. Костя заглянул через Ромкино плечо и увидел картинку, изображающую рыцаря с копьём, мчавшегося на ветряную мельницу.

— Он того, с приветом. Но вообще ничего.

Костя «Дон Кихота» не читал, но, когда Ольга Максимовна говорила на уроке о «рыцаре печального образа», она показала такую же самую картинку, и Костя подумал тогда, что это не мельницы, а всамделишные заколдованные великаны. Сейчас он подумал то же самое, но вслух сказать не решился.

— Ездил по Испания и защищал всяких людей, если кто кого обидит,— сказал Ромка, с сожалением отодвигая книгу.— Ну, чего тебе?

Костя рассказал о собаке.

— Что же ты!— сокрушенно воскликнул Ромка — Сенбернары людей из-под снега выкапывают. И, во-первых, пожелали бы мы, и на Акомкагху можно — шесть тысяч пятьсот метров над уровнем море, или на Джомолунгму — восемь тысяч восемьсот. Там, как снежный обвал, замёрзших этих…

— Так ведь желание бы на щенка ушло,— пробормотал Костя, прекрасно понимая, что упустил счастье.

— Ну что же! И у нас, я полагаю, работа найдется. Сенбернар, знаешь, какой! Он и бандитов задержит, и на волка, и на медведя! Эх, Коська, Коська!..

Костя чуть не плакал.

 

Глава седьмая, в которой происходит таинственное происшествие

В пятницу Вере Алексеевне исполнялось тридцать лет. Она не пошла на работу, взяла отгул. С утра Вера Алексеевна убирала, натирала полы, пока все не заблестело, а потом стала печь пироги. Квартира наполнилась запахами горячего тесте и жареного мяса — такими сильными, что Костя ещё на лестничной площадке почувствовал эти ароматы. К шести, когда приходил отец, мама расставила на накрахмаленной скатерти три прибора, бутылку вика и лимонад.

Пирог, прикрытый расшитым полотенцем, стоял на комоде; казалось, что он дышит, как живой, и с любопытством поглядывает тёмными глазками изюминками.

Вере Алексеевна раскраснелась от готовки и в новом синем платье с белым кружевным воротничком была очень красивая.

Тем временем минуло четверть седьмого и половина седьмого, а отец всё не приходил.

Вера Алексеевна без цели бродила по комнате, в десятый раз протирая тарелки; она подходила к телефону и смотрела та него то с мольбой, то с укоризной, будто аппарат виноват в том, что отец не даёт о себе знать.

Из-за дверей слышалось, как, проезжая вверх, натужно гудит лифт.

Вера Алексеевна побледнела, глаза потеряли блеск.

— Боже мой! Что же это?..— шептала она.

Костя старался не глядеть на мать. Несколько раз он выбегал на улицу встречать отца.

Мать каждые десять минут подогревала чайник, потом погасила газ и села неподвижно у чёрного замёрзшего стекла спиной к комнате.

Отец пришёл только в девять. Он положил руки на вздрагивающие плечи матери и сказал усталым голосом:

— Поздравляю, девочка! Пожалуйста, не обижайся. Анестезиолог молодой, не слишком маленькую дозу. Не знаю даже, как мы выпутались...

— Я ничуточки не сержусь,— сказала Вера Алексеевна каким-то странно бесцветным и ровным голосом.— Я понимаю, какая у тебя работа. А потом, что это за праздник — тридцать лет! Просто мне казалось... Помнишь, ты принёс белую гвоздику тогда?.. Такой букетище... И почему-то мне казалось, я даже была уверена...

Она заплакала.

Отец растерянно взглянул на свои руки, даже пошевелил пальцами, тёмными от йода.

— Как же так?— бормотал он.— Я ведь все время помнил про цветы...

Костя увидел заплаканное мамино лицо, и в эту секунду ему захотелось больше всего на свете, чтобы сейчас же появилась эта белая гвоздика.

Он крепко зажмурился, сосчитал про себя до десяти и открыл глаза.

Цветов не было.

Кости обежал комнату, заглядывая во все уголки. Отец и мать стояли друг против друга, не говоря ни слова.

Пахло не горячим тестом и праздником, а папиной операционной и сырым холодком, проникающим сквозь неплотно притворенную дверь.

И вдруг в этом стылом ветерке почувствовался — или, может быть, Косте это только показалось — пряный запах гвоздики, слабый и отдаленный. Костя рванулся к двери, распахнул её и, хотя в передней не горел свет, сразу разглядел на тумбочке охапку белых гвоздик.

Костя схватил цветы, ворвался в комнату, опрокинув по дороге стул, и сунул букет в руки отца. Лицо матери стало таким, каким Костя ни разу до того не видел — светящимся. Хотя слёзы всё ещё текли по щекам.

— Пашка Бузыкин,— сказала мать, погружая лицо в цветы.— Ты самый чудесный и самый рассеянный, нелепый и прекрасный человек на земле. А я самая счастливая женщина.

Больше ничего таинственного не произошло. Бузыкины ужинали, пили чай. И когда мать спросила Костю, хочет ли он ещё кусок пирога, он сразу воскликнул:

— Очень хочу!

Потом Костя выбежал во двор.

Ему хотелось забить хоть одну шайбу, но он забил целых три.

А вечером он сел за уроки. Сегодня даже уроки ему хотелось готовить.

Он хотел щенка, и отец сказал, что попробует поговорить с Антоном Васильевичем: и он хотел полететь на Марс, но не сейчас ещё; и хотел выкапывать из-под снега людей; хотел мороженого и войти в цирк и в кино. Вообще он хотел всё. Было прекрасно жить и желать всё, что существует на свете.

 

Литература

Шаров А. И. Тридцать три злоключения и одно чудо // Пионер / илл. И. Урманче. — 1971. — № 10.

Шаров А. И. Мальчик Одуванчик и три ключика. Сказки / илл. Н. Г. Гольц. — Москва: Детская литература, 1969.

Яндекс.Метрика