Вероятно, у подрастающего поколения невелик опыт совместного чтения с родителями. А взрослые, если бы захотели, вполне могли бы заинтересовать книгой и передать собственный восторг по отношению к литературным героям и произведениям.
К сожалению, сегодня молодые люди не настроены на открытие и познание книжного мира. Чтение заменило заманчивое виртуальное пространство, которое раньше придумывали писатели, а теперь поставляет телевидение и Интернет.
Вероятно, у подрастающего поколения невелик опыт совместного чтения с родителями. А взрослые, если бы захотели, вполне могли бы заинтересовать книгой и передать собственный восторг по отношению к литературным героям и произведениям.
Безусловно, чрезмерная настойчивость родителей, которые «предлагают» детям почитать, иначе говоря — заставляют, тоже создаёт негативную реакцию и отвращает от чтения.
Как привить любовь к чтению? Что делать, чтобы возвратить читателя к книгам?
Первое: нужно читать в семье — дома, в гостях, на даче, на прогулке. Нужно спешить поделиться интересной новой книгой.
Второе: дети должны вырастать в окружении книг. Если в доме нет книг, как же дети узнают, что чтение и книги являются особыми ценностями? В доме с книжным шкафом, в котором можно покопаться хотя бы тайком, вырастет читающий ребенок.
Третье: детская литература постоянно обновляется, и по-прежнему трудно следить за новинками. Заинтересованные мамы и даже некоторые папы сегодня легко обмениваются знаниями и рекомендациями через Сеть.
Четвёртое: нужно вместе с ребёнком учить стихи, читать и пересказывать старые сказки на новый лад, придумывать невероятные приключения и героев. Дети с развитым творческим воображением будут искать более сложные и занятные истории, чем могут придумать они сами или вместе с родителями, и потянутся к книгам.
Пятое: нужно разыгрывать спектакли по мотивам известных книжных сюжетов. Детям интересны отношения между людьми, необычными персонажами, и они с удовольствием погружаются в их миры.
Интерес к чтению возвратить мы сможем, если все усилия сложатся вместе и образуется цепочка: дом — школа — библиотека — книжный магазин.
Как известно, запретный плод всегда сладок. Запреты чаще нарушают, чем соблюдают их неприкосновенность. Тайна запрета непостижимо манит, вот почему хочется проникнуть в дедушкин кабинет маленькой Оле из рассказа В. Цеховской.
Потрясающе важное открытие делает и героиня рассказа Н. Кондаковой, когда знакомится с книгами своего отца и начинает завидовать девочке, которая умеет читать и знает, как из букв получаются слова.
М. Чудакова признаётся, что в детстве её, пятилетнюю девочку, научил читать старший брат. Этим фактом сегодня уже никого не удивишь, а тогда всё-таки было в диковину. Считалось, что много читать в таком возрасте нельзя: можно сойти с ума от неумеренного чтения. И поэтому вся семья ловила «юную пожирательницу книг» в разных углах коммунальной квартиры и отнимала книжку: «Опять читает!». Имея такой опыт, Мариэтта Чудакова вывела три закона чтения: нет книг, которые читать рано; есть книги, которые читать поздно; есть книги, которые в жизни надо обязательно успеть прочесть.
Очень важно, какую самую первую книгу прочтёт ребёнок САМ. Это должна быть самая весёлая, добрая книга. Именно такую книгу запомнил на всю жизнь М. Бродский. В детстве ему подарили энциклопедию «Что я видел?» Бориса Житкова. Герой книги Алёша Почемучка был очень похож на него, шестилетнего, тоже мучил взрослых разными вопросами, мечтая увидеть взаправду те вещи и предметы, которые появлялись в родной стране. Свои детские впечатления Марк Бродский проверил, когда читал эту книгу своей пятилетней дочке.
По мнению М. Садовского, самое любимое время — это время, проведённое с книгой. Всё знакомое становится чем-то невероятным, необыкновенным: например, «огромный шкаф превращается в Тауэр, стеклянная дверца буфета — в иллюминатор Наутилуса». Книги с невиданной лёгкостью переносят читателя в разные города и страны, с их помощью можно «одолеть любые пространства и превратиться в кого угодно — от людоеда до обитателя Марса, от вождя индейцев до отважного морехода, полярника, лётчика, спасателя челюскинцев...». И тогда можно путешествовать вместе с Синбадом Мореходом, Афанасием Никитиным, а особенно с героями Фенимора Купера и Жюля Верна.
Ничто так не располагает к чтению, как спокойная обстановка и тишина. Ряды стеллажей, полки, заставленные книгами... Библиотека. Дом и хранилище всевозможных книг. Ещё до наступления эры компьютеров и ксероксов в читальном зале было многолюдно. Просто «ужасти»! В фельетоне «Тяга к чтению», написанном в 1928 году, Михаил Зощенко рисует картину всеобщего бедствия: гибнут и пропадают ценные экземпляры книг, «до того дошло, что читателя и писателя допущать до книг не приходится». Да, когда народ на книги кидается, разве можно поручиться за их сохранность? Лучше выдать бинокли, установить охрану и оградить книги от читателей. Теперь-то такой опасности нет. Зато читателя в библиотеку сейчас ничем не заманишь. Эх, знать бы об этом раньше!..
Итак, читаем интересные рассказы и размышляем о тяге к чтению: как её не отбить, а возродить и привить.
В. Цеховская
Дедушкин кабинет
Всюду в доме позволялось ходить и играть маленькой Оле, кроме дедушкиного кабинета.
Дедушка, известный профессор и учёный, и сам-то входил в свой кабинет с опаской. На всех столах там были разложены книги, заметки, рукописи. Дедушка писал большую учёную книгу-исследование. На круглом столе посреди комнаты лежали у него источники для его работы — разные справочные книги с закладками на тех страницах, которые могут понадобиться дедушке. Долго ли столкнуть или уронить книгу, выронить закладку, перепутать отдельные листы рукописей? И потому Оле строго-настрого воспрещено было приближаться даже к дверям дедушкиного кабинета.
А любопытной Оле больше всего хотелось побывать именно там, куда её не пускали. «Посмотреть бы, — думала она, — разглядеть поближе, что там такое? Верно, очень интересное что-то? Картинки, должно быть, в книжках? И преинтересные... Или вообще что-то редкостное?»
И девочка всячески стремилась к запретному кабинету.
Наконец ей удалось проникнуть туда. К дедушке приехал из Москвы его старинный приятель, тоже профессор. Пока взрослые завтракали в столовой, Оля тихонько прокралась в кабинет. Прежде всего её внимание привлекли дедушкины рукописи, к которым и сам старик относился как к чему-то священному. Оля стала перебирать отдельные несшитые листы бумаги. Ничего особенного. Обыкновенные листки, исписанные бисерно-мелким почерком дедушки. Какие-то цифры, подчёркнутые строчки. Ничего занимательного! У Оли устали ручонки, пока она перелистывала на кресле снятую со стола рукопись. Как-то нечаянно девочка уронила рукопись на пол. Начала было собирать листки, но дело не клеилось. Листы разлетелись в разные стороны, и трудно было подобрать их в прежнем образцовом порядке. Оля сначала старалась сделать это поуспешнее, потом рассердилась и в сердцах разбросала непослушные листы по комнате.
— Вот вам! Вот, противные! Нарочно разлетаетесь, чтобы я не успела рассмотреть вон те красные книжки у дедушки. А в них-то, наверное, и найду всё самое интересное.
Забыв о рукописи, Оля накинулась на заманчивые красные книжки. Но в них не оказалось ничего привлекательного. Опять гладкие листы бумаги, но не исписанной, а печатной. И притом никакого признака каких бы то ни было картинок.
Вскоре и красные книжки очутились под столом. Закладки из них повылетели. Но Оле было не до закладок. Она торопливо бросалась от одного стола к другому, набрасывалась то на одну, то на иную книгу, раскрывала, перелистывала, вытряхивала. И, как на грех, нигде ни одной картинки! Оля остановилась в досаде и недоумении посреди комнаты.
«Ну уж и кабинет! Интересный, нечего сказать. И чего меня не пускали сюда? Да я, если бы знала, что здесь у дедушки, и сама не пошла бы ни за что на свете! Ну-ну. И подвели же меня старшие со своим: «Нельзя, нельзя». Я думала, что здесь Бог знает что такое!»
Оля едва не плакала от разочарования и топтала ножками дедушкины рукописи, сама не замечая этого. Один листок даже разорвала нечаянно, зацепившись за него носком туфельки.
А дедушка, проводив гостя, из прихожей прошёл к кабинету.
Каково же было его изумление, когда он увидел на полу свои рукописи!
— Это что такое? — крикнул он в испуге и так громко, что папа с мамой Олечки тотчас поспешили к кабинету.
— Аа-а-а! — заплакала во весь голос со страха Оля. — Аа-а. Дедушка! Я больше не буду! Я думала, там картинки. Хотела посмотреть только.
Отец и мать Оли стояли тут же и не знали, что и сказать.
Оля между тем плакала всё больше и больше. Дедушка сжалился над нею и, сидя в кресле, обнял девочку.
— Ну, будет, будет, довольно! Если ты раскаиваешься, я прощаю тебя. Перестань же, не плачь. Я соберу мои рукописи наново. Дай мне лишь слово, что это никогда больше не повторится.
— Никогда! Дедушка, голубчик! Ей-богу, никогда больше! Я и теперь не пошла бы сюда, если бы знала, что нет картинок. Я тебе всё соберу и исправлю. Прости только меня.
— Ладно, ладно, — сказал дедушка. — Простить — прощаю. А собирать и исправлять ничего не надо. Это уж я сам лучше тебя сделаю.
Н. Кондакова
Папина книга
До пяти лет я не знала, что такое дружить и играть с детьми. Как это вышло? Отец служил начальником погранзаставы. Детей, кроме меня и младенца-брата, там не было.
Зато, где бы я не оказалась, мне все были рады. И солдаты, курившие на лавочке, и повар на кухне, и дневальный в казарме, служебные собаки Смок и Динка, мой личный конь Козырёк, который приветствовал меня в конюшне громким фырканьем.
На Козырьке, если меня сажали в седло, я уже могла ездить. Разумеется, только в окрестностях заставы, когда конюх выводил Козырька размяться, или на конной прогулке с родителями. В дальней дороге я сидела в седле с сопровождающим солдатом. Обузу-то терпел он, а утешали меня, говоря, что в следующий раз буду править конём сама.
Застава охраняла участок границы высоко в горах Памира. До комендатуры — двое суток верхом по горным тропам. Ни электричества, ни радио. Даже часы, считавшиеся в те времена роскошью, имелись в погранотряде только у отца.
По ним застава жила чёткой и строгой армейской жизнью. Вечером, когда ложились спать, отец вешал часы на раму окна. Дежурный, чиркая спичкой, смотрел ночью, который час, чтобы вовремя отправить наряд в дозор.
В прыгающем свете спички лица дежурных менялись до неузнаваемости, казались мне чужими. Я пугалась: чужой на границе — враг.
Взрослые подсмеивались над моими ночными страхами. Солдаты говорили, что я трусиха и никогда не стану пограничницей. Это у них была шутка номер два насчёт меня. Шуткой номер один было измерять, не подросла ли я за ночь настолько, что можно на мне жениться.
В городке, где жила бабушка, как раз открылся детский сад, и родители в отпуске определили меня на месяц в детское общество.
Ничем особенным первая встреча с ватагой сверстников мне не запомнилась. Гораздо большее впечатление произвели на меня две большие, в мой рост, куклы — мальчик и девочка. Они стояли по стойке «смирно» на входе. Но не были часовыми, а демонстрировали, как должен одеваться ребенок в сад. Тёмный низ, светлый верх и главное — носовой платок, приколотый булавкой к нагрудному карману рубашки.
За примерное поведение нам давали кукол поиграть. Я сразу придумала, как мне их заслужить. К отпуску мама приготовила дюжину батистовых платков, вышив на каждом по розочке разного цвета. Теперь по моему настоянию она каждый день снаряжала меня в сад с новой розочкой. Мы не успели показать и половины платков, а я уже была поставлена в пример и заполучила в руки кукольных мальчика и девочку.
Как вдруг сделала потрясающее открытие. Дочка заведующей умела читать! Я-то думала, что читают только взрослые. Почему? Потому что много раз видела — чтение имеет отношение к охране границы. Отец пользовался книгами для занятий с солдатами. Он уносил их в своём командирском планшете. Я уважала книги, которые подходили по формату к планшету, — значит, сделаны так, чтобы находиться под рукой у командира. Идеальной по размеру была книга, которую отец на занятия не брал, но привёз в планшете из комендатуры. К тому же она была защитного, армейского цвета. Я запомнила её непонятное название: «Капитальный ремонт».
Как я могла относиться к девочке, которая умела читать? Со стороны можно было подумать, что мы крепко подружились. На самом деле я завидовала ей.
Оказывается, не только любовь привязывает одного человека к другому. Зависть тоже. Я ходила за девочкой по пятам, вертелась рядом, тайком наблюдала за ней издали. А желала одно — понять, как из букв получаются слова.
Несколько раз я напросилась поиграть у неё дома. Обыкновенно наступал момент, когда нашу шумную беготню нужно было утихомирить. Мама-заведующая знала безотказный приём. Она надувала игрушечную резиновую черепаху, задвигала под кровать и говорила: «Будете сидеть тихо — выползет». Было самое время попросить девочку почитать. Мы садились рядом, и я сосредоточенно провожала взглядом её указательный палец, ползающий по строчкам. Я даже приставляла рядом свой, и они двигались парой. Однако тайна превращения букв в слова не открывалась. Не помогло и то, что я запомнила алфавит.
Родители пообещали по приезду на заставу научить меня читать. Но нам не было суждено туда вернуться. Когда в Москве мы пересаживались с поезда на поезд, по радио объявили о начале войны.
Отец ушёл в ближайший военкомат, оттуда на фронт и вскоре погиб. Мама со мной и грудным братом хотела было ехать назад к бабушке. Но туда уже подступали немцы. Мы узнали бомбежку, эвакуацию, жизнь у чужих людей. В конце концов поселились в столице Таджикистана.
Там я пошла в школу и научилась читать.
После четвёртого класса школьников записывали в городскую библиотеку, где два дня в неделю выдавали книги детям.
Читателей в библиотеке было много, на хорошие книжки мы занимали очередь. У библиотекарши водились любимчики среди ребят, которые читали с толком. Она в обход всяких очередей приносила им книги из книгохранилища. О, эта комната давно манила меня. Но её створчатые двери так экономно раскрывались и так быстро смыкались, что и глазком не удавалось заглянуть внутрь.
Ко мне библиотекарша тоже благоволила. Может быть, ещё за две моих русых косы, которые на фоне множества мелких и чёрных косичек у девочек-таджичек казались особенными. И однажды она разрешила мне самой выбрать книги в книгохранилище.
Я попала в большую комнату, тесно заставленную книжными стеллажами. Такого количества книг я ещё не видела. Но из всего богатства, по правилам библиотеки, могла взять только две книги.
Меня же обуяла жадность. Я стала складывать на руку книгу за книгой, якобы для того, чтобы потом выбрать лучшие. В действительности не могла справиться с желанием взять их все. Стопка быстро выросла до плеча и грозилась рухнуть.
И тут мой взгляд выхватил на полке книгу защитного, армейского цвета, размером с командирский планшет. Папина книжка?
Да, это была точно такая книга, какую отец привёз из комендатуры. Я впервые не услышала, а прочитала её название: «Капитальный ремонт». И с удивлением обнаружила, что её написал Леонид Соболев, уже известный мне по рассказам из сборника «Морская душа», которые нам читали в школе.
Книги, вынутые с полок, сразу стали мне не нужны. Но не зря мама говорила, что жадность добром не кончается. Я не запомнила, какую книгу откуда взяла. Как вернуть их на свои места?
Поставить стопку было некуда, а руки размыкались от тяжести. Я села на пол, рассыпав книги по подолу платья. В таком виде меня и застала библиотекарша.
Хотя мы получили похоронное извещение с фронта, и война уже кончилась, я не верила, что отец не вернётся. Папина книга была мне как привет от него. Но оказалась совсем не но силам для чтения. Не одолев начала, я заглянула в середину, в конец, прочитала несколько страниц наугад — бесполезно. Разобрана только, что события происходят до революции, на большом военном корабле.
И опять совсем не поняла смысла названия. Спросила у мамы. Она объяснила, что большая приборка называется генеральной, а большой ремонт капитальным. Но в романе мне ни слова не попалось о ремонте. Продержав книгу лома полный срок, я виновато отнесла сё в библиотеку.
А прочла гораздо позже, когда стала студенткой филологического факультета. На этом факультете подробно изучают историю литературы. И я узнала, что в предвоенные годы роман Леонида Соболева имел большой успех. Капитальным ремонтом писатель назвал перемены, в которых нуждались царский флот и армия. Книгу много раз переиздавали, читали и обсуждали, особенно в офицерской среде.
Я по-новому поняла отца, которому честь офицера не позволяла отстать от жизни даже в такой глуши, как наша застава. Студенткой я ещё не отрешилась до конца от надежды дождаться его. И мысленно пересчитывая возраст отца, много раз представляла себе, как он, постаревший, всё-таки возвращается.
...Жадничать мне случалось в жизни ещё не раз. К моему стыду, и по менее извинительным поводам, чем книги. Но такой зависти, как к девочке, умевшей читать, я не испытывала больше никогда.
М. Чудакова
Как я научилась читать
Мой старший брат выучил меня читать, когда мне было пять лет (а ему — пятнадцать). Сейчас этим никого не удивишь, а тогда было в диковину. И считалось, что много читать в таком возрасте нельзя: врачи уверяли, что может что-то случиться с головой. Ходил слух, что кто-то пятилетний даже сошел с ума от неумеренного чтения. И моя умная мама, мать пятерых детей (я была четвёртая), верила этому!
Я же действительно стала читать как сумасшедшая (будто медицинские предостережения уже подтвердились). И старшие ловили меня в разных углах коммунальной квартиры с криком: «Опять читает!» И мама тревожно восклицала: «Сейчас же отнимите у неё книжку!»
В первом классе на уроках чтения и правда сходила с ума, но уже от скуки, когда одноклассницы (тогда обучение мальчиков и девочек было раздельное) заунывно читали по словам букварь: «Ма-ма мы-ла ра-му». Дождаться не могла, когда кончатся уроки, и летела со всех ног домой — читать «Таинственный остров» Жюля Верна (произносим мы, конечно, — «Жюль Верна» — ничего, это вполне нормально для устной речи).
Так навсегда и связалась у меня первая школьная осень с захватывающим чтением толстого синего тома из тогдашней «Библиотеки приключений». После него пошли другие романы Жюля Верна: и «Дети капитана Гранта», и «Пятнадцатилетний капитан», и «20 тысяч лье под водой»...
...Ах, этот подводный дворец капитана Немо!.. Читала, затаив дыхание в буквальном смысле слова, — то есть, забывая вдохнуть и выдохнуть.
М. Бродский
Алёша Почемучка
Моей первой книжкой, которую я прочитан сам, была самая весёлая, самая художественная (как сейчас понимаю) энциклопедия для детей — это «Что я видел?» Бориса Житкова. Его Алёша Почемучка был очень похож на меня, только поменьше (мне было шесть лет) и задавал столько вопросов, сколько я сам себе ещё не успел задать. Да и видел он больше меня.
Я очень завидовал Алёше, который приехал издалека и сразу стал жить в гостинице «Москва с окнами на Красную площадь, и там нечаянно вызвал номерного, и тот принёс ему с мамой чай, и они пили его «со своей колбасой и своими конфетами». Здорово! Но не это главное. Главное, что я всё это и многое-многое другое видел и узнавал вместе с Алёшей и его мамой и бабушкой, которые были «точно взаправду», потому что были живыми.
Я проверил свои детские впечатления, когда читал эту книгу своей пятилетней дочке. И снова убедился, как же она блистательно написана и как «прекрасно устарела». Устарела насколько, что стала уже этим интересна. Сейчас вряд ли ребёнок её осилит самостоятельно — слишком много непонятного. Но, помню, нам вместе с дочкой было ужасно интересно сравнивать то, что видел полвека назад её сверстник, с тем, что она сама уже знала или видела «в телевизоре». Нам было смешно читать, как Алёша удивлялся ванной или газовой плите, но было и интересно замечать, как изменились самолёты, поезда, телефоны, лифты, эскалаторы в метро...— они, если сравнить, стали лучше, удобнее, быстрей.
Хочу только уточнить. Я не из тех взрослых, которые считают, что их дети должны любить их любимые книжки. Мой папа обожал «Робинзона Крузо», и во многом по этой причине я его так в детстве и не прочитал. И не только потому, что защищал, таким образом, своё право выбора. Просто книги объективно устаревают, в том числе и хорошие. И сегодня, скажем, Таня Гроттер (адекватный российский ответ их «Гарри Поттеру») интересней, может быть, «Трёх толстяков». Ну и что тут плохого?
М. Садовский
Любимое
Серые окна обступили тёмную комнату. День чуть перевалил за середину. Морозище отгонял всякие мысли о гулянье. Что-то потрескивало в остывающей пени. Наступало самое любимое время с книгой у окна. Из щелей дуло, тянуло морозной свежестью, зато можно было ещё некоторое время не зажигать света... Глухо, тихо, всё знакомое подвижно и таинственно... огромный шкаф превращался в Тауэр, стеклянная дверца буфета — в иллюминатор Наутилуса, неразличимая фотография на стене — в портрет Николая Миклухо-Маклая, торчащий пучок камыша — в пики папуасов... Никакие самолёты и ракеты не могли бы перенести меня быстрее в разные города и страны... Безграничная, любимая книжная страна поглощала меня...
В те годы о телевизорах ещё и не слышали. Только учёные знали, что это такое. Приёмник тоже был не в каждой семье, а хороший стоил дорого и считался роскошью. Плееры, карманные игры, компьютеры, джойстики... Этих слов не существовало в мире! Зато книгу любили все. Одни больше, другие меньше... Некоторые вообще не могли жить без книг...
Я больше всего любил тоненькие брошюрки формата школьного учебника. Они стоили очень дёшево и продавались не только в магазинах, но и в киосках вместе с газетами и журналами. Эти книжечки выпускало общество «Знание», и рассказывалось в них обо всём на свете: землетрясениях, молниях, морях и океанах, рыбах, птицах, хищниках, машинах, домнах, сталелитейных заводах, паровозах, электричестве, о холоде и космосе, о самолётах, мечтах полететь на Луну, о выдающихся учёных, путешественниках...
Путешествия — моя вторая читательская страсть! Три тома путешествий капитана Джеймса Кука, книги Николая Пржевальского и Николая Миклухо-Маклая, «Хождение за три моря» Афанасия Никитина, сказки про Синбада Морехода, Дерсу Узала, Фенимор Купер, а особенно Жюль Берн! Я не искал книги, они будто сами находили меня! Отовсюду без моей просьбы и призыва приходили и становились друзьями навсегда... Мне было семь, восемь, девять... И простому мальчишке, шалуну, драчуну, непоседе и выдумщику, ничего не стоило одолеть любые пространства и превратиться в кого угодно — от людоеда до обитателя Марса, от вождя индейцев до отважного морехода, полярника, лётчика, спасателя челюскинцев...
Однажды мама принесла мне довольно толстую книгу в твёрдом, обтянутом красно-кирпичной материей, переплёте с золотыми тиснёными буквами: наверху «Лев Толстой», а ниже в одну строку: «ДЕТСТВО. ОТРОЧЕСТВО. ЮНОСТЬ».
Я захлебнулся этой книгой! Будто от жажды набрал полный рот воды и не мог проглотить, а выпустить её обратно не было сил! Что-то произошло в мире — ко всем привычным запахам и вкусам прибавились аромат и вкус языка! Ко всем бесстрашиям, гордостям, отвагам знакомых героев мне открылись вдруг и ошеломили тонкость чувствования, острое ощущение обид, достоинства, честности незнакомых мальчиков и девочек, непонятных взрослых мужчин и женщин, мир простых, но трудных поступков... Мир незнакомый, как я потом понял, навсегда ушедший и так гениально навсегда оставленный существовать для нас гением Льва Николаевича Толстого.
Я прочёл книгу, не отрываясь... Буквально, а не образно говоря! Когда наступил вечер, уже большая часть страниц была перевёрнута налево, но я не мог оторваться! И чтение продолжалось под одеялом при всё тускнеющем свете фонарика, потом (благо, все спали!) у окна под еле сочившимся сквозь морозные узоры тусклом свете заоконного фонаря, потом утром в школьном коридоре, на уроках, в толкотне переменок и снова дома у сереющих окон, обступивших крохотную и заставленную нашу комнату.
Особенно ошеломила меня первая часть — «ДЕТСТВО». Возможно, потому, что возраст героев книги и читателя буквально совпадали, а всё остальное разнилось так, что удивляло сильнее всех открытий и необыкновенных поступков, о которых довелось знать и читать прежде... Это трудно объяснить... Но многие страницы «Детства» стали эталоном для меня — читателя, а потом и писателя, на всю жизнь...
С чем сравнить эти страницы? Как описать впечатление от них? Они уже много десятилетий видятся мне произведением искусного ювелира, обрамившего циферблат старинных часов! Эти строки звучат для меня, как филигранная игра великого скрипача! Эта книга сделала мне прививку от дурновкусия на всю оставшуюся жизнь. Действие этого антивируса со временем лишь усиливалось и усиливается до сих пор!
Нет возможности удержаться — я хочу поделиться с вами немедленно, чтобы вы со мной вместе восхитились, ещё до того, как возьмёте книгу Льва Николаевича Толстого и «проглотите» её, как я, как десятки миллионов тех, кто уже сделал это за полтора столетия её существования...
Послушайте же:
«При шуме каждого мимо ехавшего экипажа я подбегал к окну, приставлял ладони к вискам и стеклу и с нетерпеливым любопытством смотрел на улицу. Из мрака, который сперва скрывал все предметы в окне, показывались понемногу: напротив — давно знакомая лавочка, с фонарём наискось — большой дом с двумя внизу освещёнными окнами, посредине улицы — какой-нибудь ванька с двумя седоками или пустая коляска, шагом возвращающаяся домой; но вот к крыльцу подъехала карета, и я, в полной уверенности, что это Ивины, которые обещались приехать рано, бегу встречать их в переднюю. Вместо Ивиных за ливрейной рукой, отворившей дверь, показались две особы женского пола: одна большая, в синем солопе с собольим воротником, другая — маленькая, вся закутанная в зелёную шаль, из-под которой виднелись только маленькие ножки в меховых ботинках. Не обращая на моё присутствие в передней никакого внимания, хотя я счёл долгом при появлении этих особ поклониться им, маленькая молча подошла к большой и остановилась перед нею. Большая размотала платок, закрывавший всю голову маленькой, расстегнула на ней салоп, и когда ливрейный лакей получил эти вещи под сохранение и снял с неё меховые ботинки, из закутанной особы вышла чудесная двенадцатилетняя девочка в коротеньком открытом кисейном платьице, белых панталончиках и крошечных чёрных башмачках. На беленькой шейке была чёрная бархатная ленточка; головка вся была в тёмно-русых кудрях, которые так хорошо шли к её прекрасному личику, а сзади — к голым плечикам, что никому, даже самому Карлу Иванычу, я не поверил бы, что они вьются так оттого, что с утра были завёрнуты в кусочки «Московских ведомостей» и что их прижимали горячими железными щипцами.
Казалось, она так и родилась с этой кудрявой головкой».
Ах, как трудно остановиться! Как прекрасно! Как легко дышится!
Во всём мировом искусстве найдётся не много примеров столь безгранично умелого, фантастически виртуозного владения инструментом, в данном случае — языком! Да ещё каким: великим и требовательным — русским!
Низкий поклон Льву Николаевичу за минуты счастья, которые он так щедро дарит! Сколько бы раз ни читать — столько и восхитишься! И не верьте никому, кто попытается разъяснить, почему это прекрасно (а по-другому и быть не может), кто захочет растолковать и сказать, в чём тут секрет... Секрет в том, что этого сделать невозможно! Надо лишь вновь и вновь впитывать эти страницы и положиться на гений писателя, который открывает вам свою душу, мир и помогает понять самих себя...
Мы всю жизнь возвращаемся к своему детству, живём тем, что было заложено в нас природой, родителями, учителями, друзьями и недругами, всем окружающим миром. Я всю жизнь возвращаюсь к этой книге, чтобы насладиться, очиститься, а ещё чтобы понять, где ошибся, где сфальшивил или обманулся, чтобы оглядеться и ступить на верную тропу, если сбился с дороги.
Михаил Зощенко
Тяга к чтению
В библиотеках-то что делается! Это ужасти! Ежедневно масса книг гибнет. Пропадают ценные экземпляры. Разные дорогостоящие учебники — Малинин и Буренин. Разные уники — физика Краевича и так далее.
Кроме пропажи, читатели вырывают особо нужные страницы. Выдергивают рисунки. Пишут на полях разную муру.
Всё это, может, срывает культурное начинание. Всё это, может, разрушает транспорт. Или не то, что транспорт, а вообще не оправдывает своего назначения.
И может быть до того дошло, что читателя и писателя допущать до книг не приходится. Газета так и пишет, — дескать, сейчас очень много развелось книжных вредителей и жучков-читателей.
Чего делать на этом фронте — неизвестно. Или по рецептам книги выдавать? Или ещё как.
Тут у нас мелькнула одна идея. Не знаем только, что Наркомпрос скажет. А идея вполне жизненная.
Это, как видите, читательское зало. И сидят читатели. И близко к книгам их не допущают. Книги сами по себе, а читатели и писатели тоже сами по себе. А дают им бинокли и подзорные трубки, и через это они со стороны глядят в книги. И таким образом происходит массовое чтение.
Специальная боковая барышня страницы перелистывает. Тут стоит охрана. Тут барьер. Чтоб народ не кидался.
Таким образом за цельность книги можно поручиться.
Хотя является вопрос, как же бинокли? Не упёрли бы эти дорогостоящие инструменты? Хотя в крайнем случае бинокли можно будет к столам привинчивать, а библиотеку оцеплять охраной.
Надо же на что-нибудь решиться. Жалко же.
Гаврилыч
1928 г.
Литература
1. Бродский М. Алёша Почемучка / Семейное чтение. — 2007. — №02.
2. Зощенко М. Тяга к чтению / Зощенко М. Собрание сочинений в семи томах. Том 2. — М., Время, 2008.
3. Кондакова Н. Папина книга / Новая игрушечка. — 1998. — №32. — С.33-36.
4. Садовский М. Любимое / Семейное чтение. - 2007. — №02. — С.33-34.
5. Цеховская В. Дедушкин кабинет / Детское чтение для сердца и разума. — 2010. — №10. — С.10-13.
6. Чудакова М.О. Не для взрослых. Время читать! Полка первая. — М.: Время, 2010.