Поиск на сайте

Знакомство Виктора Розова с Катаевым произошло так же, как и у большинства читателей, – с чтения его книг.

Занятная вещь книга: рассказывают историю, полную всяких приключений, но производит сильнейшее впечатление герой, которого и нет в книге, — автор. «Это именно он будоражит твою душу и мозг, настраивает на определенный лад, развивает их, а может быть, даже и формирует».

В 1963 году драматург Виктор Розов в составе небольшой делегации пробыл тридцать дней в Соединённых Штатах Америки. По пути домой ему удалось ещё остановиться в Париже на шесть дней и побродить по его улицам, площадям, музеям. Эта поездка стала ещё интереснее оттого, что рядом был Валентин Катаев: «Любопытно – с одной стороны, перед глазами чуть ли не половина земного шара, а с другой – всего один человек, а и то и другое неисчерпаемо».

 

Виктор Розов

И устоявшимся не будет никогда…

Я не литературный критик и не собираюсь писать о творчестве Катаева. Скажу только (что пригодится для той зарисовки, которую хочу сделать), писатель Катаев крайне разнообразен. Тут и монументальная трилогия «За власть Советов», и эксцентрическая пьеса «Квадратура круга», и водевиль «День отдыха», и хрестоматийная повесть «Сын полка», и детская сказка-пьеса «Цветик-семицветик». А опубликованная недавно в журнале «Новый мир» повесть «Святой колодец» совсем непохожа на всё, что до сих пор писал автор. Её даже можно в спешке охарактеризовать как полное отречение Катаева от своих же собственных взглядов, вкусов, привязанностей. Думается, литературоведам придется изрядно повозиться, прежде чем привязать автора к какой-то определенной критической коновязи…  

Когда я впервые приобщился к вечно взволнованной литературной среде, я услышал о Катаеве самые разноречивые отзывы. На мгновение смущённый, я понял — как же такой крупный писатель, такая яркая индивидуальность может быть одноликим и приемлемым для любого? Нет, видимо, судьба всех незаурядных людей поворачиваться перед чужими глазами самыми неожиданными гранями своей натуры. Это обыватель вынужден прятать свое лицо, стараясь на людях выглядеть добреньким и приятным со всех сторон, так как ему, кроме этого благолепного личика, и показать нечего. Талант не боится ни микроскопов, ни телескопов, ни прожекторов чужих глаз. Более того: нередко, помимо своей воли, он выставляет себя как бы специально для удара. Талант плохо управляем. Даже самим собой.

Познакомился я лично с Валентином Петровичем, когда он был уже совершенно маститый писатель и довольно грузный мужчина. Он был назначен главным редактором журнала «Юность» и по неведомым мне причинам пригласил меня, ещё молодого драматурга, войти в редколлегию журнала. Чрезвычайно мне это было приятно. Всем, кто следил за развитием этого журнала, было видно, с какой быстротой «Юность» завоёвывала популярность. Это происходило оттого, что Катаев, как мощный магнит, притянул к себе десятки талантливых молодых писателей: Аксёнов, Евтушенко, Вознесенский, Ан. Кузнецов, Гладилин, Римма Казакова, Юнна Мориц, Эл. Ставский, Адамов... Многие родились на страницах этого журнала, иные стали на ножки и пошли. Сколько раз я видел счастливую, прямо-таки плотоядную улыбку Катаева, когда в журнал приплывала талантливая рукопись. Талант, радующийся другому таланту, это нечто настоящее. Мне порой казалось, что Катаев оттого так радуется чужой удаче, что не смог, не сумел, не успел сам сказать то, что говорит другой. Он радуется оттого, что – чёрт побери! – это сказано! А не всё ли равно кем!

В Америку я поехал с Катаевым, когда ему было шестьдесят шесть лет. Именно эту дату мы праздновали в гостях у одной именитой американки, где Валентин Петрович был в таком ударе, что переводчики от хохота давились слезами и пищей, подаваемой на стол, и не могли переводить. Шестьдесят шесть лет – это возраст! А для заурядного человека это покой, диета, теплый набрюшник. Катаев в этом возрасте битком набит жизненной энергией! Она распирает его! Он набрасывался на впечатления с поразительной прожорливостью; поспевал всюду: официальные встречи, музеи, улицы, ночные заведения сомнительной репутации, скалы, океан, кафе, книжные лавки, театры, кино... Всё надо увидеть, обнюхать, потрогать руками! Писатель! Он стремится туда, куда простой смертный боится идти, стесняется, лень или не смеет... Писатель не только идёт туда, где интересно, но куда и нельзя. И не только идёт, но карабкается, лезет в щель, проходит по проволоке, иногда с явным риском для жизни или репутации... Писатель бесстрашен. Если говорить языком системы Станиславского, Катаев задавал темпоритм нашей поездке. Это был бешеный темпоритм!

В первые дни, казалось, у меня все клетки мозга до отказа набиты впечатлениями. Всё! Хватит! Дайте время переварить! Казалось, не только мозг, но кожа на теле лопнет от впечатлений... А он неутомим! Почти не спит!.. И когда я уже погибал под тяжестью увиденного, у меня открылось второе дыхание...

Реакции Катаева на услышанное, увиденное, пережитое бывали самыми неожиданными. Например, подъезжая на машине к переплетающимся в воздухе в четыре или шесть рядов дорожным развязкам, он вдруг начал неистово аплодировать этим бетонным сооружениям, аплодируя, очевидно, невидимому инженерному и строительному таланту, технике, науке, прогрессу, современности. Один перебежчик попросил Катаева надписать ему книгу «Белеет парус одинокий». Только что смеющийся, энергично жестикулирующий Валентин Петрович сделался мрачным, шея его ушла в плечи, глаза потухли, он отвернулся от просителя и ни разу не повернул к нему головы, хотя тот канючил довольно долго.

В «Святом колодце» Катаев подробно описал встречу со своей первой юношеской любовью в Сан-Франциско... Но если бы я владел даром прозы, я бы написал новеллу о самом авторе, которого наблюдал в это время. Как он ожидал этой встречи, ещё будучи в Москве, как по мере приближения к Сан-Франциско предстоящее свидание заполняло его всё более и более и он говорил о нём всё чаще и чаще. Казалось, худел и юнел с каждым часом. Как в день свидания он был торжествен, переполнен до краев святыми чувствами... И как явился со свидания опустошенным, вялым, трагическим. Катаев великолепно проводил пресс-конференции, которые бывали в каждом городе, но особенно ему удавались встречи со студентами. Молодая аудитория импонировала ему. По духу она была ему ближе, чем, допустим, важная и чопорная профессорско-преподавательская среда тех же университетов, с которой тоже приходилось часто встречаться. Когда в Гарвардском университете, в зале, наполненном до отказа молодежью, сидевшей даже на батареях, подоконниках, ступеньках лестницы, нас засыпали вопросами, каждый ответ Катаева сопровождался восторженными аплодисментами... Талант!..

А иногда Катаев бывал сонным, вялым, отсутствующим... Даже желчным, капризным, несдержанным. Как будто в душе его шёл холодный осенний дождь... В это время его лучше было не трогать. Разумнее было подождать, когда эти атмосферные осадки иссякнут... И действительно! – глядь, глаза его уже опять горят, движения порывисты, и он вновь соблазняет тебя пуститься в какое-нибудь предприятие. И пускаешься!.. Замученный, молю о пощаде. Тогда он, зная мои болезни, говорит: «Ну, езжайте в гостиницу, отдыхайте, а я ещё поброжу». И ведь это в три-четыре часа ночи или, вернее, уже утра. Забравшись в книжную лавку, он так зарылся в книги, что явно потерял ощущение и времени, и пространства. Кажется, готов был провести в этом царстве весь остаток путешествия. Живопись, видимо, особая страсть Катаева... И хотя мы ещё в Москве выбросили лозунг – как можно меньше музеев, как можно больше живой жизни! – по-моему, не было пропущено ни одного музея. И около картин самых различных направлений, стилей, манер Катаев отскакивал, подскакивал, замирал, манил нас пальцем, щедро и взволнованно делясь своими ощущениями. Единственное, что ему безразлично, – отсутствие таланта.

Соединённые Штаты Америки мы облетели вокруг да ещё пересекли на поезде поперёк, любуясь сквозь обзорные стены вагона величественными ландшафтами этой громадной страны... А впереди ещё Париж! И тут происходит маленькая заминка: ни у Фриды Анатольевны, ни у меня не остаётся денег на Париж, где никакой добрый дядюшка нас ми кормить, ни поить не собирался. И мы уныло нацелились на прямой маршрут – домой... Тогда Катаев делает жест, на который способен не каждый мультимиллионер: «Леший с вами, – говорит он, – берите!» Лезет в карман и из своего небогатого запаса одаривает нас валютой. Ещё у И. А. Гончарова сказано: «Деньги! В наш век об этот пробный камень споткнётся не одно чувство».

Катаев любит повторять: «После пятидесяти лет жизнь – бесплатное приложение». Но именно бесплатное приложение, как я помню, и было самым интересным – Луи Жаколио, Майн Рид, Луи Буссенар... Видимо, Катаев это и чувствует. Живёт широко, полно, насыщенно, жизнеобильно...

 

Литература

Розов В. И устоявшимся не будет никогда… – Дет. лит., 1967, №1, с.22-24.

Яндекс.Метрика