Поиск на сайте

images/slideshow/fact36.jpg

Новогодние каникулы

В преддверии Нового года все школьники с нетерпением ждут зимние каникулы.

Две недели зимнего счастья! Не надо рано вставать, можно спать хоть до полудня, а читать до рассвета. Как провести это чудесное время, каждый определяет сам.

Одному нравятся спектакли и новогодние сказки, другому новые фильмы в кинотеатрах, а третий обожает поездки и путешествия.

Все варианты по-своему хороши. А как проводили каникулы наши сверстники, жившие до нас? Ну, допустим, в прошлом веке? Или в советское время? Вы не поверите! Почти так же, как и сейчас, но с очень небольшими отличиями... Об этом можно узнать из воспоминаний Валентина Катаева о "походе" в театр и из рассказа Валерия Медведева "Потрясающее научное закрытие Димы Колчанова".

"Но вот однажды на Рождество мы всей семьей отправились в театр на детский утренник по удешевлённым ценам. Давались «Дети капитана Гранта», и тётя настояла, чтобы мы сидели, как все порядочные люди, в партере, в креслах, обитых бархатом, и даже не где-нибудь сзади, а в шестом ряду, что считалось большим шиком..." — так начинает свой рассказ Валентин Катаев.

Он подмечает все мелочи: замысловатый занавес, за которым наблюдает любознательная публика, недосягаемость буфетных вкусностей (груши сорта дюшес — самые сочные и ароматные! — стоят баснословно дорого - по целому рублю!). Не осталась без внимания и красивая капризная девочка, и вежливая скромность младшего брата Женечки, и многое-многое другое.

Автору важно не само воспоминание как таковое, а поэзия детской души. Ведь восприятие жизни у детей сильно отличается от представлений взрослых. Смешная непосредственность и наивность наблюдений главного героя рассказа оставляет чувство ностальгии по давнему, прошедшему, близко родному и понятному. Давайте читать!

Другое ощущение остаётся после прочтения рассказа В. Медведева. Вместо "открытия" какое-то странное "закрытие". Да, заголовок и правда притягивает! Что за научное закрытие совершает Дима Колчанов? Сразу хочется узнать!

"Из инструкции выяснилось, что его родной дед Мороз подарил Диме силомер своего собственного изобретения. Достаточно было навести этот прибор на группу людей, занятых какой-нибудь работой, как этот силомер определял, сколько кем потрачено энергии. Причем силомер мог работать даже в темноте.

 — Потрясно! — сказал Дима, прочитав инструкцию..."

Инструкция дедушки интригует внука так сильно, что Димка не раздумывая бросается проверить работу силомера с друзьями. Что из этого вышло? Вышла прекрасная скамейка, да к тому же и не одна... Нет, всё рассказывать — дело неблагодарное! И не просите! Лучше читайте!

 

В.П. Катаев

Дети капитана Гранта

 

Билеты в городской театр стоили дорого, в особенности кусались места в партере. Поэтому в те редкие случаи, когда мне удавалось попасть в театр, я всегда видел зрительный зал из боковых мест амфитеатра или даже галерки — глубоко внизу, косо, причем знаменитая электрическая люстра на грубо размалёванном потолке — гордость одесской городской управы — была совсем близко от меня — рукой подать! — большая, усыпанная светящимися жемчужинами, как корона, в то время как живописный занавес с изображением сцен из «Руслана и Людмилы» казался не больше цветной открытки, прилепленной боком над совсем крошечной рампой и суфлерской будкой величиной с небольшую рубчатую ракушку. В яме оркестра виднелись пюпитры, люди во фраках, музыкальные инструменты, перелистывались ноты, и оттуда взвивались вверх фиоритуры и гаммы настраиваемых инструментов — какофония звуков, взвинчивающая нервы и обещающая вскоре превратиться в страстную стройную музыку оперы.

Когда же свет в зале мерк и в темноте виднелись лишь фотографическо-красные фонарики над выходами из зрительного зала, и картина занавеса уходила куда-то вверх, я обыкновенно видел только переднюю часть дощатого пола сцены, выступы декораций и артистов в таком ракурсе, что все они были какие-то головастые, коротконогие и передвигались по сцене боком, как крабы, то и дело исчезая из поля моего зрения. Тут не мог помочь даже бинокль.

Но вот однажды на Рождество мы всей семьей отправились в театр на детский утренник по удешевленным ценам. Давались «Дети капитана Гранта», и тётя настояла, чтобы мы сидели, как все порядочные люди, в партере, в креслах, обитых бархатом, и даже не где-нибудь сзади, а в шестом ряду, что считалось большим шиком.

Я думаю, в глубине души тётя мечтала о ложе первого или второго яруса. О ложе бенуара или бельэтажа с зеркалом на косом муаровом простенке аванложи нечего было и мечтать.

Однако и шестой ряд партера было тоже неплохо.

Правда, наши места находились немного с краю, так что сцена была видна все-таки не на всю свою глубину, но совсем незначительно, так что это не раздражало.

…Волшебное слово «утренник», от которого холодели руки, падало сердце и свежий крахмальный воротничок под стоячим воротником суконной гимназической куртки холодил шею, как ледяной…

Стояли трескучие морозы, редкие для нашего края, в театре было холодновато и пустовато, и я испытывал ни с чем не сравнимое чувство утреннего спектакля, когда в белых фойе стоял голубой дневной свет, проникавший сквозь высокие замерзшие стекла окон, а в зрительном зале царил парчовый электрический свет, и над ложами светились крупные удлиненные жемчужины матовых ламп, отделанных бронзой.

Одна из прелестей городского театра — как говорят, самого красивого европейского театра XIX века — заключалась в том, что в антракте между третьим и четвёртым действиями медленно, очень медленно опускался и тут же снова поднимался особый, противопожарный железный занавес, раскрашенный под золотистую парчу с прямыми складками и тяжёлыми шелковыми кистями, хотя под ними явственно ощущалась ребристость железа, которое где-то вверху, невидимо для зрителей накручивалось и раскручивалось, о чем свидетельствовали слегка рыжеватые от ржавчины продольные полосы. Спуск железного занавеса так занимал зрителей, что в антракте между третьим и четвёртым действиями почти никто не покидал своих мест и буфет в фойе торговал плохо.

Буфет в фойе бельэтажа привлекал наше внимание и волновал, быть может, еще сильнее, чем действие на сцене. Нигде я не видел таких больших груш дюшес, от одного взгляда на которые рот наполнялся слюной, таких больших, обернутых серебряной бумагой шоколадных бомб с сюрпризами в середине, таких сводящих с ума пирожных, маленьких бутылочек лимонада — газес, которые стреляли своими пробочками, как пистолеты, а потом их горлышки с остатками проволочки слегка дымились, распространяя вокруг влажный, покалывающий запах лимона, наконец, не было ничего прекраснее театральных бутербродов, выставленных на прилавке буфета, в особенности маленьких круглых бутербродиков с блестящей, черной, как вакса, паюсной икрой по двадцать копеек за штуку, чего наше семейство не могло себе позволить.

Вообще цены в буфете были нам недоступны. Как некую легенду я воспринимал слух о том, что большая груша дюшес стоит здесь один рубль. Это было выше моего понимания и окружало театральный буфет каким-то сказочным ореолом.

С большим волнением мы прохаживались мимо буфетной стойки по как бы ледяной поверхности хорошо натертого штучного паркета фойе бельэтажа, боясь поскользнуться и не отводя восхищенных глаз от резного великолепного буфета, похожего на величественный орган, от всех лакомств и закусок, выставленных на его прилавке, от букетов искусственных восковых роз и папоротников, из-за которых выглядывало, отражаясь во многих зеркалах, лицо буфетчика, розовое, как лососина, на котором было написано некоторое презрение, относящееся ко всем зрителям, не имевшим средств, чтобы взять что-нибудь в буфете. Он как бы вскользь оглядывал нас, нашу одежду, наши башмаки, зная наверняка, что мы не подойдем к его буфету и ничего не купим. Здесь мы могли только бесплатно отражаться в громадных холодных зеркалах вместе с лепным гипсовым потолком.

…Нет, вы только подумайте: одна груша — пусть даже дюшес — стоит один рубль. Грабёж среди белого дня!…

Рядом с нами в шестом ряду партера сидело ещё одно семейство с девочкой моих лет в бархатном гранатовом платье с белым кружевным воротником, который до половины закрывал её стройную, прямую спину. У девочки были распущены по плечам волосы, что делало ее в моих глазах похожей на русалку. От неё пахло одеколоном, и она от волнения все время мяла в руке маленький батистовый платочек. Башмачки на ней были белые, лайковые, на пуговицах.

Нечего и говорить, я сразу же почувствовал к ней сильнейшее любовное влечение, но так как я был с девочками робок и не осмеливался с ней заговорить, а она была высокомерна, то мы так с ней и не познакомились.

…Что касается самой пьесы, то сюжет её был всем нам хорошо известен, и мы не уставали удивляться, как это всё хорошо, наглядно, красиво и убедительно выглядит на сцене: лорд Гленарван внушал почтение своим бритым длинным лицом с большими рыжими бакенбардами; Паганель в клетчатых панталонах, со складной зрительной трубой в руках то и дело спотыкался, падал, был очень рассеян и один раз даже надел на голову вместо своего тропического шлема дамскую муфту, что вызвало в зрительном зале бурю смеха и аплодисментов; подлец и негодяй Айртон вызывал дружное негодование… Индеец из длинного ружья выстрелил в летящего картонного орла, который нёс в когтях фигуру картонного мальчика, кажется Роберта. Мы все боялись, что индеец промахнётся и попадёт в мальчика, но всё обошлось благополучно. Орёл был убит и упал за кулисы, откуда выбежал живой белокурый мальчик Роберт в бархатном костюме, так счастливо избежавший смерти…

…Держу пари, что это была переодетая девочка, даже скорее женщина!…

…Это всё, конечно, волновало, но ещё больше занимал меня вопрос: как всё это делается на сцене? И я делал вслух различные предположения, возбуждая недовольство соседей, шиканье в мою сторону и презрительные взгляды обольстительной девочки с распущенными волосами.

Но одна картина по-настоящему потрясла нас до глубины души — это когда герои попали в Патагонию, в антарктические льды, и неизбежно должны были замёрзнуть среди нагромождения ледяных глыб, зловеще освещенных ртутно-белым полярным солнцем. Пресная вода и продовольствие кончились, топлива не было, ужасный мороз в сто шестьдесят градусов по Фаренгейту леденил дыхание, и не было топлива для костра, тем более что и спичек тоже не было.

Отчаянное положение, совершенно безвыходное!

Они сидели на сугробе, прижавшись друг к другу и поручив себя провидению, так как ничего другого не оставалось делать. Они замерзали на глазах у всего зрительного зала, а провидение медлило! В довершение всего громадный ледяной торос вдруг как-то странно осветился внутри магическим синим светом, и зрители ахнули, увидев во льду Смерть: самую настоящую, доподлинную Смерть с оскаленным черепом, в белом саване, с косой, занесённой над коченеющими героями.

"Как они это сделали?" — думал я в одно и то же время с ужасом и удивлением.

Казалось, всё кончено. Провидение опоздало. И в этот самый миг вдалеке, за нагромождением полярных льдов на узкой полосе синей воды открытого океана вдруг появилась точка, превратившаяся в совсем крошечный фрегат, на всех парусах идущий на помощь погибающим путешественникам. Иногда фрегат удалялся за кулисы, а затем снова выплывал уже гораздо ближе, делаясь значительно больше. Потом он снова ушёл за кулисы, и сейчас же выехал на первый план среди прибрежных льдов его нос в натуральную величину, с бушпритом, якорем и тремя надутыми кливерами — мал мала меньше.

«Ура!» — закричали погибающие и бросились в объятия своих спасителей, выскочивших из корабля на сцену. Неописуемый восторг охватил зрительный зал. Все кричали «ура», хлопали, хохотали, визжали. Это был настоящий триумф. А несчастной Смерти ничего не оставалось, как, взвалив на плечо свою бутафорскую косу, уйти за кулисы, путаясь в своём белом саване: видно, помощник режиссёра забыл выключить синий свет в ледяной глыбе, так что бегство Смерти вызвало в зале прилив злорадного веселья.

Тут тётя, вытирая кружевным платочком невольные слёзы, вынула из своей большой муфты коробку шоколадных конфет «от Абрикосова» и велела своему любимцу, маленькому Женечке, угостить соседей. Женечка, в коротеньких бархатных штанишках и длинных чулках, открыл коробку и, увидев много чудесных шоколадных конфет, посередине которых так аппетитно лежал оранжевый треугольник засахаренного ананаса, не сразу нашёл в себе, силы приступить к угощению соседей.

— Ну что же ты, Женечка, угощай, не стесняйся.

Тогда Женя, посмотрев из-под своей мягкой чёлочки каштановыми невинными глазками, поднес открытую коробку красивой девочке и дрогнувшим голосом сказал: «Может быть, вы не хотите конфет?» — чем, в сущности, и закончился наш рождественский выезд в городской театр.

…о зимнее отражение вазы с яркими апельсинами в громадном — во всю стену — зеркале фойе бельэтажа! О маленькие бутерброды с паюсной икрой! О девочка-русалка!

 

Валерий Медведев

Потрясающее научное закрытие Димы Колчанова

 

  ...О сколько нам открытий чудных

 Готовит просвещенья дух.

 И опыт — сын ошибок трудных

 И гений — парадоксов друг...

 Александр Пушкин

Ну, конечно же, в первый день нового года Дима Колчанов проснулся раньше обычного и первым делом, свесившись с постели, заглянул под кровать. Интересно же, что подарил Диме его дед Мороз в этот Новый год?

Дед Мороз вообще дарил Диме подарки, и не только под Новый год, а к каждому празднику или в день рождения и даже просто так. Возьмёт да и подарит что-нибудь необыкновенное.

Димина мама говорила, что дед Мороз балует её сына, но что было делать, если Димин дед Мороз приходился Диме близким родственником и даже жил с ним в одном доме, только в разных квартирах. Вы, конечно, мне не поверите.

«Чепуха! — скажете вы. — Так в жизни не бывает, чтобы сказочный Дед Мороз был кому-то родственником да еще жил в одном доме?!» «А вот и бывает,— скажу я вам,— ну, хотя бы потому, что этот дед Мороз был отцом Диминой мамы и по праву считался Диминым дедушкой, а Морозом он был потому, что у него была такая редкая фамилия — Мороз. И, как всякий дедушка, который любит своего внука, он дарил Диме всевозможные подарки, да такие, каких не найдешь ни в одном магазине. Потому что Димин дедушка был конструктор и изобретатель. Вот и на этот раз под кроватью Диму ожидала какая-то загадочная коробка. Вытащив ее из-под кровати, Дима распаковал и увидел там какой-то непонятный прибор, что-то вроде фотоаппарата с длиннофокусным объективом, только на вид еще непонятнее и загадочнее. К аппарату была приложена инструкция, напечатанная на машинке. Из инструкции выяснилось, что его родной дед Мороз подарил Диме силомер своего собственного изобретения. Достаточно было навести этот прибор на группу людей, занятых какой-нибудь работой, как этот силомер определял, сколько кем потрачено энергии. Причем силомер мог работать даже в темноте.

— Потрясно! — сказал Дима, прочитав инструкцию.

С помощью дедушкиного силомера, скажем, на уроках, когда ученики вроде бы и ничего не делают, а просто сидят и слушают учителя, можно было определить, кто и сколько тратит на это усилий или просто делает вид, что слушает! «Надо сразу же испытать этот силомер на деле!» — подумал Дима.

Торопливо проглотив вкусный новогодний завтрак, Дима первым делом позвонил деду и, поздравив его с Новым годом, поблагодарил за подарок. Затем он обзвонил своих трех дружков — Емельянова, Агеева и Савельева — и тут же назначил им свидание в столярной мастерской их дома.

— Есть потрясающее дело! — пообещал Дима и добавил:

— Очевидное и невероятное!.. — А на расспросы дружков отвечал:

— В Новый год обязательно должно случиться что-нибудь невероятное... в общем, сами увидите!..

Прибежав в столярку, Дима первым делом установил дедушкин силомер так, чтобы его никто из приятелей сразу не заметил. «Предложу им сделать скамейку, а во время работы с помощью силомера проверю, кто из нас сколько тратит усилий. А потом покажу им силомер». Едва успел он замаскировать дедушкино изобретение, как тут же один за другим появились его приятели и снова с вопросами: «Что это за очевидное да что это за невероятное? »

— Вот смастерим скамейку, тогда своими глазами увидите,— пообещал Дима.

Ворчливый Жора Савельев начал было ныть: да сегодня Новый год! Каникулы! Да стоит ли делать скамейку, все равно Чикин её сломает!..

А шумный Агеев стал кричать, как будто все плохо слышали: «Давайте работать! Ну и что, что другие гуляют!.. Хотя бы назло этому Чикину!.. Сделаем новую скамейку!»

Емельянов промолчал. Он вообще мало говорил, но много делал.

— Дело добровольное,— сказал Колчанов,— кто хочет участвовать в очевидном и невероятном, пусть остаётся, кто не хочет, пусть уходит!..

После этих слов Савельев перестал ныть. Обещание Колчанова участвовать в чём-то очевидном и невероятном было сильнее Жориной лени.

Мастерили скамейку целый день с перерывом на обед.

После обеда скамейку покрасили быстросохнущей краской, после чего Дима достал из потайного места силомер своего деда Мороза и стал объяснять Агееву, Емельянову и Савельеву, что за чудесный прибор изобрел его дедушка. Потом он вслух прочитал инструкцию о работе силомера, и все вместе стали на счетчике проверять, кто и сколько истратил усилий во время работы.

Цифры на силомере Диму Колчанова немного озадачили: выяснилось, что меньше всех усилий в работе потратил Костя Агеев, который больше всех кричал утром: «Давайте строить! Давайте скорее! У меня так руки и чешутся!..» Савельев же, который канючил насчет того, что сегодня праздник и что в каникулы вообще надо отдыхать от всего, затратил на постройку скамьи усилий даже больше Емельянова и Колчанова.

— С такими приборами,— сказал Агеев, вникнув в суть дела,— надо знакомить не после работы, а перед... а то тот, кто об этом приборе знает, может для показухи производить больше всех усилий.

Не прошло и пяти-шести минут, как на снегу валялось всё, что осталось от скамейки.

— Я работал, как всегда, на совесть, а не на прибор,— взъерепенился Дима, зная, на что намекает Агеев.

Вообще-то Дима сказал честно, что он работал, как всегда, хотя и ему казалось, что усилий на этот раз он прилагает больше, чем обычно.

— Ладно,— сказал Дима,— на этот раз округлим, потому что все работали почти одинаково...

Подсчитали общее число потраченной энергии, получилось по шкале силомера четыре тысячи четыреста усилий. Потом Дима написал на фанерке: «Скамейку сделали...» — перечислил фамилии и ниже вывел цифры: «Истратили четыре тысячи четыреста усилий». После этого стали выносить скамейку во двор.

— Как всегда, Чикин с оркестром ее сломает,— посетовал Агеев.— Новый год. Все гуляют. И призвать их к порядку некому.

— А мы, не как всегда, проверим,— сказал Дима,— с помощью этого силомера, сколько они потратят на это энергии. Интересно ведь...

— Сколько?!— сказал Агеев.— Мы на это почти пять тысяч усилий истратили, а Чикин-Брикин со своей командой в два счёта сломает.

И какая разница, если они, предположим, не в два, а в четыре счета это сделают?..

— Очень даже большая разница,— возразил ему Дима Колчанов,— раньше они в два счёта просто скамейку ломали, а теперь будут знать, что вместе со скамейкой уничтожают почти пять тысяч наших усилий!

— Ладно, пусть ломают,— смирился Агеев,— зато на этот раз мы действительно с помощью этой скамейки и... ещё кое-чего уличим Чикина и его компанию в злостной экономии своих сил. Пусть им будет стыдно, что мы все вместе истратили столько сил на работу, а они — нисколько на её уничтожение.

Скамейку установили возле освещенной разноцветными лампочками и разукрашенной игрушками елки, рядом вбили в сугроб колышек с надписью о количестве истраченных усилий. После этого спрятались в беседке под лавочками и навели на скамейку силомер. Вскоре возле ёлки появились Чикин, Носков, Шилов и Савосин. Сначала они покрутились вокруг скамьи, как рыбешки вокруг крючка с наживкой. Затем приблизились к ней совсем близко и стали читать надпись на колышке. Прочитав, стали смеяться над этой надписью. Похохотав, начали пинать фанерку ногами. Сбив колышек на снег, принялись за скамейку. Приподняв, грохнули её о землю. Несколько раз. Одним словом, не прошло и пяти-шести минут, как на снегу валялось всё, что осталось от скамейки. Расшвыряв обломки ногами, Чикин и его дружки торопливо скрылись в подворотне.

— Быстро расправились,— сказал Емельянов.

— Как я говорил,— подтвердил Агеев,— в два счёта...

— А мы-то, дураки, целый день на неё ухлопали,— сказал Жора Савельев.

— Свети фонариком на силомер,— сказал Колчанов Емельянову, хотя и так было всё хорошо видно.— Проверим по силомеру.

Емельянов посветил на силомер. Агеев первым рассмотрел цифру и первый не поверил своим глазам: на счётчике силомера стояла цифра «девять тысяч восемьсот семьдесят три усилия!..» Почти что десять тысяч усилий!

— Неисправный твой силомер,— сказал Коля.

— Почему же неисправный? — переспросил Колчанов, хотя такие большие силы, истраченные на разгром скамейки, тоже обескуражили его.

— Видишь, сколько нащелкал?

— Ерундовый подарочек тебе твой дедушка сделал.— Савельев пощёлкал ногтем по корпусу прибора и покачал головой.— Сначала ты соврал, а потом за тобой и силомер.

— И вообще, наверно,— засомневался Юра Емельянов,— на расстоянии измерить истраченную энергию невозможно.

— Невозможно?! — возмутился тут Колчанов.— Да если хотите знать, мой дедушка Мороз открытие сделал! Понимаете,— сказал Дима,— человек излучает энергию, как солнце свет, понимаете? И поэтому-то эту энергию можно измерить! Если мне не верите, это вам всё сам дедушка подтвердит, хоть сейчас.— С этими словами Дима схватил под мышку силомер и побежал к дедушке в квартиру. Емельянов, Савельев и Агеев устремились за ним. До самой встречи с дедом Дима, конечно, тоже сомневался в правильности показаний силомера, ведь он с ребятами над скамейкой работали целый день, а Чикин разломал её в три-четыре минуты. Вбежав с дружками в дедушкину квартиру, Дима, не переводя дух и не раздеваясь, выложил всё своему дедушке:

— Во-первых, дедушка, твой силомер врет, а во-вторых, ребята говорят, что вообще измерить на расстоянии потраченную человеком энергию невозможно!..

После этого Дима более толково и обстоятельно рассказал дедушке, что, собственно говоря, случилось и почему они считают, что силомер врет. Выслушав все Димины объяснения, дедушка покопался в силомере и сказал:

— Во-вторых, насчет невозможности измерить на расстоянии затраченные человеком силы и энергию — вот вам моя статья, напечатанная в журнале «Знание — сила».— Дедушка протянул журнал Диме и добавил:

— Познакомьтесь на досуге. А, во-первых, силомер в исправности! В-третьих, значит, вы направили силомер на хулиганов, и он показал, что они истратили на разрушение вашей скамейки в два раза больше сил, чем вы?!.

— Да,— подтвердил Дима.

— А в-четвертых, дорогие мои, вы же сделали потрясающее открытие, направив силомер на тех, кто не строит, а ломает!.. Это же прекрасно, что вам пришла в голову такая идея!

— Это не нам,— поправил дедушку Коля Агеев,— это Дима придумал.

— Молодец!— потрепал дедушка Диму по вихрастой голове.— Умница!.. Я бы до этого не додумался. Да у меня и знакомых нет, которые бы ломали то, что я строю.

— Дедушка,— сказал Дима, нахмурив брови,— а почему же это...— Дима не договорил, но дедушка его понял сразу.

— Почему все так, как показал силомер?..— Дедушка встал из-за стола, заваленного книгами, чертежами, журналами, инструментами, и с чувством произнёс: — «О, сколько нам открытий чудных готовят просвещенья дух...» Да ведь те, кто ломал скамейку, что они ещё делали?.. Трусили?.. Правильно! Трусили и боялись, и, значит, тратили и на это силы! Затем им было, наверняка, жалко эту скамейку! Скамейка-то у вас хорошая получилась?

— Очень хорошая,— подтвердил Коля Агеев.

— Ну вот!— воскликнул дедушка.

— Ещё им стыдно было,— добавил Юра Емельянов.

— И на это они тратили силы! — согласился дедушка.

— И совестно!— добавил Жора Савельев.

— «На совестно» тоже тратили силы!..— Дедушка взял в руки свой силомер и указал на счётчик прибора.— Вот он им и нащёлкал почти десять тысяч усилий! А теперь вам что надо сделать? — спросил Димин дедушка.

— Надо заготовить еще двадцать новых скамеек,— сказал Жора Савельев.

— Зачем же двадцать?— удивился дедушка.

— Затем,— пояснил Жора,— что когда они начнут их ломать, то на десятой скамейке у них иссякнут силы и они все попадут в больницу!

 Димин дедушка засмеялся.

— Мультипликационное решение проблемы... Для начала лучше, чтобы об этом открытии узнали его виновники.

— Точно,— сказал Дима.

Выбежав из дедушкиной квартиры, ребята стали торопливо спускаться с лестницы. Выйдя из подъезда, Колчанов со словами: «Я же говорил вам, что в Новый год обязательно должно было случиться что-то невероятное!»— почти бегом направился в столярную мастерскую в сопровождении Емельянова, Савельева и Агеева.

— Чтоб о чем узнали? — спросил Савельев.

— О нашем открытии, конечно!— ответил Дима.

— Ой, что-то эта артель «напрасный труд» шибко разбегалась!— услышал Дима за спиной голос Чикина. Затем уже за захлопнувшейся дверью глухо раздался свист и хохот.

Забежав в столярку, Дима взял фанерку, приколотил её к колышку и написал на ней: «Скамейку, которую построили Агеев, Емельянов, Савельев и Колчанов, сломали Чикин, Шилов, Носков и Савосин, истратив при этом девять тысяч восемьсот восемьдесят три усилия!!!»

Колчанов с криком «За мной!» — с колышком на плече устремился во двор, где возле ёлки лежала разбитая скамейка. Там топталась чикинская компания. Дима подбежал к сугробу и стал втыкать в него колышек.

Усевшись на одну из скамеек, ребята молча смотрели на сыпавшийся с неба снег. В это время из проходной арки появился Чикин со своей компанией.

— Что-то наши «трудовые резервы» давно не получали от вас новой продукции,— хитро сказал Чикин, наблюдая за Колчановым.

— Очень хочется поставить знак качества,— поддакнул Чикину Борис Шилов.

Дима молча продолжал вбивать колышек в сугроб.

— Похоже, что Братья Самоделкины перешли на плакаты,— сказал Чикин, затем он, сощурив левый глаз, презрительно осмотрел показатели силомера, написанные на фанерном щитке, и спросил:

— Интересно, какой же придурок подсчитал эти показатели?.. Колчанов, конечно?..

— Это всё подсчитал не придурок, а аппарат,— с достоинством ответил Агеев.

— Ребята, смотрите,— неожиданно сказал Колчанов.— Они и сейчас всё ещё тратят силы...

— Точно,— понял Агеев, что имеет в виду Колчанов,— Чикин и сейчас продолжает бояться, что им попадёт за разбитую скамейку.

— Что такое? Что такое? Что такое? — громко закричал Чикин.

— Потрясающее научное открытие, а не «что такое»: тот, кто ломает, тратит больше сил, чем тот, кто это сделал. Хотите, можете присутствовать при подтверждении этого открытия!

— Жаловаться ходили к дедушке? — понял все по-своему Чикин.

— Ты разговор не переводи,— оборвал Чикина Колчанов,— ты говорил, что силомер врёт. Сейчас мы вам всем на деле докажем. Если, конечно, хотите участвовать в проверке научного открытия.

— И как же это вы нам докажете? — спросил Чикин, подозрительно улыбаясь.

— А очень просто,— ответил Колчанов.— Мы все вместе сейчас пойдём в столярную мастерскую и будем делать табуретку. Вы же направите на нас силомер и измерите, сколько мы на это затратим усилий. Потом вы эту табуретку начнёте ломать, мы направим силомер на вас и измерим, сколько вы на это затратите усилий.

Чикин насупился, подумал и сказал:

— А может, в вашем силомере ещё и кинокамера спрятана? И мы как дураки будем эту табуретку ломать, а вы как умные будете нас снимать на пленку, потом пойдёте куда надо и предъявите эту плёнку в качестве вещественного доказательства... Хитрые какие...

— Так, не хотите,— сказал Колчанов,— можем доказать и по-другому, что вы больше нас сил истратили на поломку скамейки.

— Как по-другому? — спросил Чикин.

Колчанов молча надел на Чикина силомер и включил его. Силомер защёлкал.

— Вы и сейчас-то продолжаете тратить силы на эту несчастную скамейку,— сказал Колчанов.— Можете убедиться сами.

Колчанов показал Чикину счётчик силомера, который успел за это время нащёлкать ещё несколько усилий.

Чикин с друзьями недоверчиво осмотрели показатели силомера, переглянулись и помрачнели.

— Да ну их! Силомеры, табуретки...— сказал Чикин, обращаясь к своим.— Ещё в «Не проходите мимо» попадёшь!..

С этими словами Чикин, втянув голову в плечи, засунув руки в карманы, направился вразвалочку к проходной арке. Носков, Шилов и Савосин потянулись за ним, о чем-то тихо между собой переговариваясь.

Дня через два «колчановцы» вынесли во двор днём две новые разноцветные скамейки и поставили возле ёлки. Усевшись на одну из скамеек, ребята молча смотрели на сыпавшийся с неба снег. В это время из проходной арки появился Чикин со своей компанией. Компания подошла к «колчановцам» и уставилась на них. Потом Савосин сказал:

— Стряхнём и хрястнем?

Чикин молчал долго. Он сказал:

— Да чтоб я больше их сил на это тратил?.. Пусть поищут дурака на другом дворе!..— И двинулся к проходной арке.

— Ну, Колчанов,— сказал Агеев,— теперь тебя действительно можно поздравить с потрясающим научным открытием!

Колчанов как-то радостно втянул в лёгкие свежий морозный воздух и сказал:

— Это дедушку надо поздравить с потрясающим научным открытием... А нас всех можно поздравить с потрясающим научным закрытием.

— Закрытием чего? — спросил Емельянов.

— Не чего, а кого,— поправил Емельянова Колчанов.— Чикина куда только не вызывали: и к домоуправу, и к директору школы, и даже в детскую комнату милиции. Никто с ним ничего не мог поделать, а мы с помощью дедушкиного силомера сделали ему потрясающее научное закрытие.

И действительно, с этого дня Чикина и его компанию словно подменили. Они перестали бить лампочки в подъездах, перестали ломать всё, что им под руку попадётся, а Колчанова и его друзей всегда обходили стороной. Колчанов, встречаясь с Чикиным, всегда вместо «здравствуйте» говорил:

— О, сколько нам открытий чудных готовит просвещенья дух...

Яндекс.Метрика