Удивительна судьба советского поэта и драматурга Михаила Светлова (1903-1964). Его именем называли "пароходы, шахты, улицы и библиотеки", а стихи, положенные на музыку, становились народными песнями.

Уже на юности прибита

Мемориальная доска.

Слава его была велика, но поэт избегал громких слов, боялся неискренности и лжи. Всенародно известный Светлов не выглядел внушительным.

Непривлекательная внешность — ничего героического! — высокая, узкая фигура, худое с удлинённым подбородком лицо. Но взгляд притягивают живые добрые глаза, застенчивая улыбка.

Михаил Аркадьевич Шейнкман  — такова настоящая фамилия писателя. Подражая известным писателям, придумал себе замечательный псевдоним, точно характеризующий личность автора. Улыбчивый, неунывающий, способный на весёлые выдумки и анекдоты, он сохранял верность романтическим идеалам юности, писал для молодёжи добрые и возвышенные стихи.

Родился Светлов в Днепропетровске (прежнее название — Екатеринослав) в бедной семье ремесленника. О своём приобщении к культурной жизни, которая началась с того дня, когда отец принёс в дом огромный мешок с разрозненными томами сочинений классиков, Михаил Аркадьевич с грустной иронией расскажет в автобиографии:

«Отец вовсе не собирался создавать публичную библиотеку. Книги предназначались на кульки [мать торговала жареными семечками]. Я добился условия — книги пойдут на кульки только после того, как я их прочту. И тогда я узнал, что Пушкин и Лермонтов погибли на дуэли. И еще меня поразило слово «секундант», я был убеждён, что это часовщик, в совершенстве владеющий секундными стрелками...»

Начальное образование Михаил приобрел в начальном училище, подрабатывал в конторе фотографа и на товарной бирже. Увлёкся идеями революции, участвовал в Гражданской войне. Переезд в Москву способствовал вхождению поэта в литературную жизнь столицы, он учится на рабфаке, потом в МГУ и Высшем литературно-художественном институте им. В. Брюсова вместе с Эдуардом Багрицким, Еленой Благининой.

В двадцатых годах вышли четыре сборника стихов поэта. Особенно запомнилась напечатанная в «Комсомольской правде» баллада «Гренада». В ней воссозданы приметы революционных будней и романтической мечты красногвардейца о незнакомой стране. Стихотворение переводили на многие языки, оно превратилось в интернациональную песню, и скоро её запела вся Европа.

Обращает на себя внимание и образ девушки-рабфаковки, которая изучает французскую историю, находя аналогии в своей судьбе и судьбах своих ровесниц с Жанной д'Арк. В тридцатые годы популярным сделалось стихотворение "Каховка", положенное на музыку известным композитором И. Дунаевским. В годы Великой Отечественной войны Светлов был корреспондентом, написал балладу "Итальянец".

По словам Михаила Светлова, главной чертой его поколения была влюблённость — в бой, когда Родина в опасности, в труд при созидании нового мира, в девушку, которая станет спутницей жизни, в поэзию и искусство.

В воспоминаниях современников сохранились легенды из жизни Михаила Светлова. Эти истории выглядят очень органично и естественно.

О начавшейся войне он с шутливой серьёзностью сообщает знакомым: «Сегодня на нас напали немцы. Мы втянуты во вторую мировую войну… Теперь ясно, как будем проводить лето».

Или вот ещё один эпизод: «В Москве мне дали броню. Мне стало противно, и я уехал на фронт. Ручаюсь Вам – плохого Вы обо мне не услышите».

Любопытен для понимания характера поэта случай из его фронтовой жизни:

«Светлов прибыл в армию из резерва. Представляется командующему:

– Поэт Светлов прибыл для дальнейшего прохождения службы.

– Светлов? Не знаю такого. А что Вы написали?

Ну, раз не знает, про «Гренаду» можно не говорить. Про «Рабфаковку» тоже.

– Я написал «Каховку», товарищ генерал.

Генерал поражён. Не верит. Зовёт адъютанта.

– Тищенко, кто написал «Каховку»?

– Поэт Светлов, товарищ генерал.

Пауза.

– Запиши: наградить орденом Красной звезды!..»

Михаил Аркадьевич делился педагогическим опытом: «Приведу два примера из практики воспитания собственного сына. Однажды я вернулся домой и застал своих родных в полной панике. Судорожные звонки в «неотложку»: Шурик выпил чернила.

– Ты действительно выпил чернила? – спросил я.

Шурик торжествующе показал мне свой фиолетовый язык.

– Глупо, – сказал я, – если пьёшь чернила, надо закусывать промокашкой.

С тех пор прошло много лет – и Шурик ни разу не пил чернила.

В другой раз я за какую-то провинность ударил сына газетой. Естественно, боль была весьма незначительной, но Шурик страшно обиделся:

– Ты меня ударил «Учительской газетой», а ведь рядом лежали «Известия»...

Тут-то я и понял, что он больше не нуждается в моём воспитании».

Жизнь Светлова словно состояла из парадоксов. Один из первых комсомольцев, он был исключён из комсомола. Верил в высокие идеалы революции, но никогда не вступал в партию. Создал романтический образ современника, воспел мечту о летящей к счастью и справедливости молодой стране и был гоним властями. Светлов работал «в стол», переводил с белорусского, туркменского, украинского, грузинского, литовского, преподавал в Литературном институте.

Михаилу Светлову не разрешали выезжать за границу, потому что «пьёт и не имеет международного опыта». Узнав об этом, он пошутил:

— Там забыли, что однажды я был за границей  — вместе с Красной Армией дошёл до Берлина.

Внутренняя независимость и безупречный вкус не позволяли ему делить людей по занимаемому положению. Его не интересовала известность. Он не любил помпезности, президиумов, вёл себя сдержанно и скромно.

Светлов прошёл сквозь годы, когда так много было барабанного боя, бравурных поэтических рапортов. Годами его не печатали, не упоминали критики. Но настоящее признание пришло к Светлову после смерти, через три года ему была присуждена единственная профессиональная награда – Ленинская премия в разделе «Поэзия».

Живого или мёртвого
Жди меня двадцать четвёртого,
Двадцать третьего, двадцать пятого  —
Виноватого, невиноватого.
Как природа любит живая,
Ты люби меня, не уставая...
Называй меня так, как хочешь:
Или соколом, или зябликом,
Ведь приплыл я к тебе корабликом  —
Неизвестно, днём или ночью.
У кораблика в тесном трюме
Жмутся ящики воспоминаний,
И теснятся бочки раздумий,
Узнаваний, неузнаваний...
Лишь в тебе одной узнаю
Дорогую судьбу мою.

Рекомендую очень интересный сайт, который посвящён жизни и творчеству Михаила Светлова: http://www.svetlov.su

Литературовед З. Паперный рассказывает о Михаиле Светлове без всяких идеологических оценок, с такой симпатией и уважением, что хочется перечитать лирику поэта более внимательно и непредвзято. Стихотворение «Гренада», ставшее "дверью в поэзию" для Михаила Аркадьевича, разбирается не академически скучно, а живо и интересно. Здесь и история создания, и разгадка секрета популярности стихотворения, и различные оценки современников, и любопытные диалоги с автором, и, наконец, личностное отношение к любимому поэту. Критик признаётся, что у него есть даже целый «светловский шкаф»!
    

З. Паперный

Дверь в поэзию

Если бы вас спросили, кто такой Светлов, вероятнее всего, вы бы ответили: автор «Гренады».

Слава этого стихотворения так велика, что раскатилась уже по всему земному шару. В моей библиотеке, в «светловском шкафу», книги со многими и многими переводами «Гренады».

Кажется, светловские строки перекликаются друг с другом на разных языках. Звучат по-русски:

Гренада моя...

По-немецки:

Гранада майи...

По-испански:

Гранада миа...

Сам поэт говорил, что в славе «Гренады» есть даже что-то угрожающее. Маяковский как-то сказал ему: «Светлов! Что бы я ни написал, всё равно все возвращаются к моему «Облаку в штанах». Боюсь, что с вами и с вашей «Гренадой» произойдёт то же самое».

Вспоминая эти слова, Светлов добавлял: «Кто бы со мной ни познакомился, обязательно скажет: «А, Светлов! Гренада!» Становится несколько обидно: выходит, что за сорок лет своей литературной деятельности написал только одно стихотворение. Думаю всё же, что это не так».

Действительно, слова «Светлов — Гренада» почти так же неразлучны, как имя-отчество, как «Михаил Аркадьевич».

Помню, на одном вечере после выступления Светлова, где он рассказывал о себе, слушатели попросили его почитать стихи. И он ответил: «С удовольствием почитаю, при условии, что вы не будете требовать «Гренаду». Есть же у меня в конце концов и другие стихи!»

Писательница Лидия Либединская вспоминает, как первый раз встретилась со Светловым. Она попросила:

— Прочтите, пожалуйста «Гренаду»...

Он улыбнулся:

 — А «Слово о полку Игореве» не хотите?

Как всякое подлинное стихотворение, «Гренада» не поддаётся пересказу. В самом деле. Представьте себе, что вы так рассказали о нём человеку, который его не читал:

— Действие происходит во время Гражданской войны. Одному украинскому хлопцу очень полюбилось название испанского города Гренада. Всё время он пел песню о Гренаде. Но потом его сразила пуля врага...

Вряд ли прослушавший такое изложение сказал бы, что это замечательные стихи. А между тем стихи действительно замечательные.

Едва только вы прочитали — вслух или про себя — первое четверостишие, как сразу ощутили ритм: ладный, напевный, увлекающий. Мне всегда кажется, что в нём слышится колыханье несущихся коней и всадников. Стих движется в лад с этим мерным скаканьем.

Так же ритмично летит время, сменяются ночь и день:

Восход поднимался
И падал опять,
И лошадь устала
Степями скакать...

Всё ритмично, всё рифмуется, откликается друг другу в романтическом мире Светлова. Всё взывает к песне. И она рождается. Звенит своя, привычная песенка «Яблочко», возникает песня-мечта героя о Гренаде, о дальней земле. И все это — ритм боя, скаканья, ритм времени, дня и ночи, ритм песни — выносит, как будто выплескивает волной стиха, строчки:

Я хату покинул,
Пошёл воевать.
Чтоб землю в Гренаде
Крестьянам отдать.
Прощайте, родные!
Прощайте, семья!
«Гренада, Гренада,
Гренада моя!»

Ритм стиха, звучание и его смысл, его «душа» неразделимы. Наивно думать, что сначала поэт изобретает идею, а уж потом укладывает слова в стихи, подбирает рифмы. Так поступают только стихотворцы-ремесленники. А у настоящего поэта возникает единое «сердцебиение стиха» — слова как будто сами находят друг друга, берутся за руки, строятся в шеренги и устремляются вперёд.

«Гренада» не просто рассказ о песне. Она сама песня, сама поёт, звенит, зовёт в мир простой и необычайный, обыденный и высокий, в мир, где всё овеяно мечтой о братстве людей.

И когда пуля обрывает жизнь «мечтателя-хохла», кажется, нарушен ритм мира, само слово «Гренада» переломилось пополам. И по небу, как по огромной щеке, сползла слезинка дождя.

Некоторые артисты, исполняющие «Гренаду», читают это место так: после слов

И мертвые губы
Шепнули: «Грена...»  — они громко восклицают:

Да! В дальнюю область,
В заоблачный плёс...

Сам Михаил Аркадьевич читал не так — он не кричал, а тихо, скорбно, на высокой ноте, как будто прощаясь со своим героем, говорил:

Да... В дальнюю область.
В заоблачный плёс
Ушёл мой приятель
И песню унёс.

К счастью, голос Светлова, читающего «Гренаду», записан на пластинку. Без всякого наигрыша, так же просто, негромко, как-то особенно доверительно произносил он последние слова — о новых песнях, что придумала жизнь, и о том, что не надо «о песне тужить».

«Не надо, не надо», — повторяет поэт, а мы вместе с ним ещё раз вспоминаем недопетую песню о Гренаде и ещё больше тужим о бойце, погибшем так скромно и незаметно. Здесь, кажется, звучит сама поэзия: строка звенит в разлад с её прямым смыслом. Поэт говорит о новых песнях, как бы расстаётся со старой, но она продолжает жить, тревожить нас своей невысказанной, скрытой печалью.

«Гренаду» не раз перекладывали на музыку. Есть довольно удачные опыты. Композиторы — профессионалы и любители — как говорится, сделали, что могли.

И всё-таки, не скрою, я предпочитаю «Гренаду» читать или слушать, как её читают, а не петь или слушать, как её поют.

Наверное, всё дело в том, что напевность стиха и песни разная. Иногда стихи естественно ложатся на музыку. Здесь же перед нами стихотворение, полное скрытой музыки. Вслушайтесь в те же строки:

Да. В дальнюю область,
В заоблачный плёс...

Слова «область», «заоблачный», «плёс» удивительно созвучны, неразделимы. Строка звучит целостно, как единое слово.

Казалось бы, тем лучше для композитора. Но есть тут какой-то секрет «непереводимости». Можно назвать счастливые переводы «Гренады» на другие языки, но нет счастливого перевода на музыку. Я убежден, что никогда такого перевода и не будет.

«Гренада» — такое песенное стихотворение, что ему ноты не нужны. В него надо вслушиваться, а не распевать.

Конечно, это моё личное мнение, ни для кого не обязательное.

Есть ещё одна черта, сближающая «Гренаду» с песней. Кажется, она не сочинена, не придумана, а была всегда, как, например, «Яблочко».

Но сам поэт подробно рассказывал — в беседах, статьях, выступлениях, — как он написал «Гренаду». Вообще-то Светлов о себе распространяться не любил, но к нему так часто обращались с вопросами и запросами, что «отмолчаться» он уже не мог.

«Гренада» написана в 1926 году. 29 августа была напечатана в «Комсомольской правде». Здесь она взяла свой поэтический старт, отсюда началась её большая жизнь.

Вот что рассказывал Светлов:

«В двадцать шестом году я проходил однажды днём в Москве по Тверской мимо кино «Арс» (там теперь помещается театр имени Станиславского). В глубине двора я увидел вывеску: «Гостиница «Гренада». И у меня появилась шальная мысль: дай-ка я напишу какую-нибудь серенаду!

Но в трамвае по дороге домой я пожалел истратить такое редкое слово на пустяки. Подходя к дому, я начал напевать: «Гренада, Гренада...» Кто может так напевать? Не испанец же! Это было бы слишком примитивно. Но тогда кто же? Когда я открыл дверь, я уже знал, кто так будет петь. Да, конечно же, мой родной украинский хлопец. Стихотворение было уже фактически готово, его оставалось только написать, что я и сделал».

Как видим, стихотворение родилось в тот момент, когда напев «Гренада, Гренада... » неожиданно связался с образом украинского хлопца. Открыв дверь к себе домой, Светлов одновременно открыл дверь в поэзию. А дальше мысль, слитая с образом, побежала к Гренадской области, к Александровску и Харькову, которые вдруг начали петь по-испански, к испанской грусти героя. Перед нами то «зерно», из которого выросло всё стихотворение.

Может быть, в этом и секрет «Гренады»: она не составлена, не изготовлена, всё в ней на одном дыхании. Из неё, как из песни, слова не выкинешь. Её не надо специально заучивать  — строки сами оживают в памяти. Трудно их разбирать, но легко читать. Слышится в них живой голос поэта, его мечта о всемирном братстве, о времени, когда близкие и дальние земли станут одной областью — мира и счастья людей.

Когда Светлов увидел вывеску гостиницы «Гренада», когда повторял это красивое имя, он не знал, какая большая судьба ждёт рождающиеся стихи. В них побратаются испанская, русская и украинская земли. А потом, спустя десятилетие, само это слово «Гренада» наполнится новым смыслом: оно свяжется с героями войны в Испании, бойцами против Франко, Гитлера, Муссолини. А когда зароют в землю прах самого Светлова, наши поэты положат к нему в могилу горсточку земли из Гренады, которую Светлов воспел и в которой никогда не бывал.