Поиск на сайте

Чем интересны воспоминания из детства? Тем, что в них по-особому запечатлеваются мелочи, запахи, вещи. Это может быть подарок – книжка с картинками...

Так, будущему писателю Валентину Катаеву бабушка подарила купленную у торговца на базаре копеечную книжку. Яркая обложка и название книжки поразили до глубины души. Кто такой Оберон? Что за волшебный рог у него?

Сверхъестественное существо, король фей и эльфов из средневекового фольклора вспомнились Катаеву снова, когда он начал работать над своими воспоминаниями. К тому времени писателю уже исполнилось 75 лет, но, по отзывам его знакомых, он имел феноменальную память и не забывал самые мелкие мелочи.

Словно осколки хрупкой вазы, эти воспоминания разрозненны, непоследовательны. Они переносят читателя в мир дореволюционной Одессы, знакомят с деталями быта интеллигентной семьи и мечтами ребёнка-гимназиста. Вот дети готовят орехи для ёлки, увлекаются роликовыми коньками, подражают персонажам Жюля Верна, попадают в опасное приключение на старой рыбацкой шаланде, осваивают чудеса живописи и театра, изобретательно ловят воробьёв, гонятся за улетевшим попугаем и убежавшей обезьяной, экспериментируют со льдом и фосфором, любят тайны, фейерверки и мерцание рождественских снегов… Здесь смешных эпизодов много. Не соскучитесь!

Две небольших истории из воспоминаний В. Катаева «Разбитая жизнь, или Волшебный рог Оберона» предлагаем прочитать и Вам.

 

Валентин Катаев

Бутылка

...Оказалось, что, замерзая при температуре ниже нуля и превращаясь в твёрдое тело, лёд, вода расширяется. Я даже где-то прочёл, что если герметически закупоренный сосуд, до самых краев наполненный водой, заморозить, то вода в момент своего превращения в лёд разорвёт сосуд, из какого бы крепкого металла он ни был сделан. То есть, собственно, разорвёт сосуд уже не вода, а сделавшийся там лёд. Но это не важно. Важно, что сосуд разорвёт...

Так у меня родилась идея сделать стреляющую бутылку. Дело простое: берётся бутылка, наливается до самых краёв водой, крепко забивается хорошей пробкой, выставляется на мороз, — и через некоторое время она выстрелит пробкой, как из пистолета, а если пробка окажется слишком неподатливой, то сама бутылка со страшным грохотом разорвётся, как граната. Тоже неплохо!

Я достал бутылку из-под хлебного кваса, наполнил её до самого верха водой, заткнул пробкой и для верности ещё хорошенько пристукнул пробку малахитовым пресс-папье с папиного стола.

На дворе был мороз, но ещё недостаточно сильный для исполнения моего замысла. Однако я рассчитывал, что к ночи температура понизится. Закат пылал, предвещая трескучий мороз. Вечерняя вьюга намела сугроб черед флигельком, где жила старушка Языкова, внучка известного поэта, друга Пушкина.

Когда стемнело, я прокрался во двор и установил свою бутылку, как орудие, нацелив его в окошко старушки Языковой, где по ледяным узорам изнутри краснели и дробились огоньки лампадок перед домашним иконостасом. Я рассчитывал, пробка вылетит и попадёт прямо в окно старушки Языковой.

Лично я ничего не имел против старушки Языковой. Я даже её любил. Она частенько зазывала меня к себе и угощала очень вкусным вареньем. Однажды она, узнав, что я сочиняю стихи, подарила мне, как будущему поэту, на память об её дедушке Языкове маленькую серебряную кофейную ложечку с выгравированной буквой «Я».

Но меня так увлекло желание произвести выстрел из бутылки, что я даже не подумал о том, что могу разбить старушкино окно и до смерти напугать старушку, которая так мирно и одиноко жила — во всём чёрном, как монашка, — среди своих гарднеровских и поповских чашек, портретов, дагерротипов, икон и лампадок.

«...Языков, кто тебе внушил твоё посланье удалое? Как ты шалишь и как ты мил...»

Ночью мне снились взрывы бомб и я видел в своих сновидениях, как пробка с треском и звоном разбивает окно старушки Языковой. Среди ночи я проснулся и подошёл босиком по холодному полу к окну, чтобы удостовериться, усилился ли мороз. Замёрзшее окно искрилось от ярких январских звёзд, и я успокоился: мороз на дворе стоял трескучий.

Утром, закутанный в жёлтый верблюжий башлык, который щекотал ворсом мои губы, по дороге в гимназию я с замиранием сердца подошёл к сугробу с бутылкой, направленной в оконце старушки Языковой. Бутылка лежала на своём месте. Из её горлышка высовывался ледяной стержень замёрзшей воды, а пробка валялась рядом в снегу. Ни выстрела, ни взрыва, по-видимому, не произошло. Превращаясь в лёд, вода просто бесшумно выдавила пробку, а сама бутылка, набитая льдом, слегка треснула по диагонали.

Вот и всё...

С души у меня свалился камень, и я впервые пожалел одинокую добрую старушку, которую, в сущности, очень любил и уважал. А она, бедненькая, наверное, даже и не подозревала, какая беда готовилась ей ночью, и спокойно, грустно, одиноко пила свой утренний кофей с пенками из поповской ультрамариновой, местами золочёной чашки, расписанной яркими цветами, из которой, быть может, некогда кушал её знаменитый дедушка.

 

Кусочек фосфора

Кусочек твёрдого красного фосфора, который подарил мне один товарищ по гимназии, имел форму и размер мандариновой дольки, и я, завернув его в бумажку, носил в кармане, с нетерпением ожидая конца уроков, с тем, чтобы как следует заняться своим подарком, исследуя его свойства в спокойной домашней обстановке.

Дома я произвёл несколько несложных опытов: подставлял фосфор под кран, мочил в блюдце, мазал фосфором пальцы. Эффект получался всегда один и тот же: любой предмет, намазанный фосфором, в темноте светится. Таинственно светилась моя пятерня — все растопыренные пальцы, светилась вода в блюдечке и даже струя из-под крана в тёмной ванной комнате слегка светилась, омывая кусочек фосфора, который я подставлял под кран.

Я завернул фосфор в бумажку, спрятал его в карман и, посвистывая сквозь передние зубы, отправился на улицу.

Кое-кто из мальчиков уже слонялся по полянке, швыряя камешки в воробьёв или играя «в шкатуля», то есть ставили ракушняковый строительный камень стоймя, сверху на него клали камень поменьше и, отойдя шагов на десять, бросали в него кусками кирпича — кто первый собьёт верхний камень.

До сих пор не имею понятия, откуда произошло это странное слово «шкатуль», кто его изобрёл?

Игра «в шкатуля» была самая скучная из всех наших игр, и ею занимались так себе, от нечего делать, пока на полянке не соберётся «вся голота» и можно будет предпринять что-нибудь действительно интересное.

Я сразу заметил, что Надьки Заря-Заряницкой ещё не было на полянке; наверное, сидела дома и учила уроки.

Необходимо объяснить, что такое полянка. У нас в «Отраде» полянками назывались ещё не застроенные участки, поросшие сорными травами, кустиками одичавшей сирени или перистыми «уксусными деревцами». Каждая полянка примыкала к глухим ракушняковым стенам старых или новых домов, брандмауэров.

Тут же я и начал свою интригу против Надьки Заря-Заряницкой, с которой постоянно находился в сложных враждебно-любовных отношениях. Мы соперничали с ней решительно во всех областях нашей уличной жизни: кто быстрее бегает, кто выше прыгает, кто лучше прячется во время игры в «дыр-дыра», громче свистит сквозь передние зубы, умеет незаметней подставлять ножку, скорей всех отгадает загадку и произнесёт трудную скороговорку, вроде «на траве дрова, на дворе трава» и т. д. А главное, кто кому покорится и признает над собой его власть.

Надька Заря-Заряницкая слыла царицей среди мальчишек, а другие девочки по сравнению с ней ничего не стоили.

Все признавали её превосходство, один только я, по свойству своего характера, не желал с этим примириться, хотя она во всех отношениях превосходила меня, даже в возрасте: мы были однолетки, родились в одном месяце, но Надька родилась ровно на одиннадцать дней раньше. И тут уж ничего не поделаешь, это было непоправимо: она была старше. В любой миг Надька могла окинуть меня презрительным взглядом и сказать:

― Молчи! Я тебя старше!

В то время, когда нам было по одиннадцати лет, это казалось ей громадным преимуществом.

Иногда мы с ней даже дрались, потом показывали друг другу большой палец, что обозначало ссору навсегда, но потом скоро с застенчивой улыбкой показывали друг другу через плечо согнутый мизинчик в знак мира и вечной дружбы.

Воспользовавшись отсутствием на полянке Надьки, я сделал всё возможное, чтобы перетянуть на свою сторону всех её сторонников — мальчиков и девочек. Я повёл их в подвал дома Фесенко и показал им в кромешной темноте дровяных сараев свои растопыренные руки со светящимися пальцами и лицо со светящимися бровями, носом и ушами. Мальчики и девочки были так поражены этим необъяснимым явлением, что сразу же стали моими сторонниками и признали меня главным, тем более, что в ответ на все их просьбы и даже мольбы открыть секрет моего свечения я сказал, что я сделался обладателем многих тайн знаменитой Елены Блаватской, как известно, причастной к потустороннему миру призраков и духов. Я намекнул, что во сне ко мне часто является сама Елена Блаватская и что она сделала меня волшебником, в знак чего моё лицо и руки стали во тьме светиться. Я также дал понять, что те из мальчиков и девочек, которые перейдут на мою сторону, могут рассчитывать, что со временем я их всех посвящу в тайны Елены Блаватской и они тоже обретут свойство светиться в темноте и даже, может быть, сделаются волшебниками.

Я не скупился на обещания.

Они поклялись мне в верности, подняв над головой два пальца в знак присяги.

...До сих пор не могу понять, почему ни одному из них не пришла в голову простая мысль, что это вовсе не чудо, а обыкновенная химия. Знали же они, что существует на свете вещество фосфор, обладающее свойством светиться в темноте; наконец, видели же они светляков и море, фосфоресцирующее летом! И всё же они поверили в волшебное свойство моего свечения и в то, что я знаю тайну Елены Блаватской!..

Их души жаждали необъяснимого...

Когда мы вылезли из тёмного подвала, то увидели на полянке Надьку Заря-Заряницкую, которая, прыгая на одной ноге, бросала в стенку мяч, ловко его ловила, затем несколько раз заставляла со звоном ударяться об землю, а потом опять бросала в старый ракушняковый брандмауэр, изрезанный различными надписями и рисунками.

Увидев меня, окружённого её бывшими верноподданными, она нахмурилась, как разгневанная королева. Её золотистые прямые брови, всегда напоминавшие мне пшеничные колосья, сердито сошлись, и, с силой ударив мяч об землю, так, что он подскочил вверх до второго этажа, она крикнула:

― Ко мне, моя верная дружина!

― Она уже не твоя, а моя, — сказал я насмешливо, — только что они в подвале Фесенко дали мне вечную клятву верности и присягнули двумя пальцами.

― Вы ему присягнули? — строго спросила Надька.

― Присягнули, — ответили её бывшие верноподданные.

И тут же Надька узнала неприятную новость, что ко мне во сне являлась Елена Блаватская и открыла мне все свои тайны, в том числе и способность светиться в темноте.

― Он вам врёт, — сказала Надька.

― А вот и не врёт, потому что мы сами видели, как он светится.

Я посмотрел на Надьку с нескрываемым торжеством и, сложив руки на груди крестом, оскорбительно захохотал ей в лицо.

— Может быть, не веришь? — спросил я.

― Не верю, — ответила она, — потому что ты известный брехунишка.

― Клянусь! — гордо возразил я.

― А чем докажешь? — спросила она.

― Пойдём в подвал к Фесенкам, сама увидишь.

― Будешь светиться? — подозрительно спросила Надька.

― Буду светиться, — ответил я.

― Пойдём!

― Пойдём.

Мы спустились в подвал, пошли ощупью по тёмному коридору, причём для верности я хорошенько наслюнил себе пальцы, нос и уши и украдкой потёр их кусочком фосфора.

Я остановился, внезапно повернулся к Надьке светящимся лицом и поднял вверх растопыренные светящиеся пальцы.

― Теперь ты убедилась? — спросил я.

Надька стояла передо мной, потеряв от изумления дар речи.

...Я слышал в темноте, как бьется её сердце...

― Ты что, взаправду волшебник? — наконец спросила она.

― А то нет! — ответил я.

Мы выбрались из подвала наверх, и я был поражен яркостью мира, синевшего, зеленевшего, желтевшего, сверкавшего вокруг нас так сильно, что даже стало больно глазам.

Надька стояла передо мной высокая, стройная, длинноногая, с поцарапанными коленками, с прямым красивым носиком с лёгкой горбинкой, чуть-чуть позолоченным веснушками, с прозрачными голубыми глазами, с тугими локонами по два с каждой стороны, между которыми жарко горели удлиненные раковины её небольших мальчишеских ушей. Вообще в ней было что-то грубо-мальчишеское и вместе с тем нежное, девичье.

...Мы стояли рядом, вечные соперники и враги, влюблённые друг в друга, и я чувствовал себя победителем...

Она смотрела на меня с суеверным ужасом, точно я впрямь был волшебником, посвященным во все тайны Елены Блаватской.

― А ты меня примешь в свою компанию? — спросила Надька робким голосом. — Я хочу, чтобы ты посвятил меня в тайны Блаватской.

Я немножко поломался, а потом сказал:

― Эти тайны я хочу открыть только тому, кто поклянётся навсегда стать моим послушным рабом.

― Мне не надо всех тайн,— ответила она, глядя на меня своими чудными, удлинёнными глазами с жёсткими рыжеватыми ресницами, что делало её чем-то неуловимым похожей на англичанку, — мне только хочется узнать, как тебе удастся светиться в темноте.

― Чего захотела! Светиться в темноте — это самая главная тайна.

― Ну так открой мне эту тайну. Я тебя очень прошу, — сказала Надька голосом, полным почти женского нежного кокетства.

Я посмотрел на неё и понял: она вся с ног до головы охвачена таким страстным,. непобедимым любопытством, что мне теперь ничего не стоит превратить её в свою послушную рабу.

― Хорошо,— сказал я, — пусть будет так. Но ты должна признать себя моей рабой.

Надька немного поколебалась.

― А без этих глупостей нельзя? — спросила она.

― Нельзя! — отрезал я.

― Хорошо,— сказала она тихо.— Но если я стану твоей рабой, тогда ты мне откроешь тайну?

― Открою, — сказал я.

― Ну так считай, что с этой минуты я твоя раба. Идёт?

― Э, нет, — сказал я.— Это не так-то просто. Сперва ты должна исполнить ритуал посвящения в мои рабыни: в присутствии всей голоты ты должна стать передо мной на колени, наклонить голову до земли, а я в знак своего владычества поставлю тебе на голову ногу и произнесу: «Отныне ты моя раба, а я твой господин». И тогда я открою тебе тайну свечения человека впотьмах, завещанную мне Еленой Блаватской.

― И ты даёшь честное благородное слово, что тогда ты откроешь тайну свечения? — спросила Надька, дрожа от нетерпения.

Она готова была на всё.

― Честное благородное слово, святой истинный крест, чтоб мне не сойти с этого места! — сказал я с некоторым завыванием.

Надя решительно тряхнула всеми своими четырьмя золотистыми английскими локонами и стала передо мной на одно колено, немного подумала и решительно стала на другое.

― Ну, ну,—сказал я,— теперь склоняйся до земли!

Надя повела плечами и с некоторым раздражением положила свою голову на сухую, рыжую землю пустыря, поросшего пасленом, на котором уже созревали мутно-чёрные ягоды.

Вокруг нас стояла толпа мальчиков и девочек, которые молча смотрели на унижение передо мной Надьки Заря-Заряницкой.

...Она была в матроске с синим воротником, в короткой плиссированной юбке. Приподняв голову с земли, она смотрела на меня прелестными умоляющими глазами...

― Может быть, не надо, чтобы ты ставил ногу на мою голову, я уже и так достаточно унижена,— почти жалобно промолвила она.

― Как угодно,— сурово сказал я, — но тогда ты никогда не узнаешь тайну свечения человеческого тела.

― Ну, черт с тобой, ставь ногу на голову, мне не жалко, — сказала Надька, и я увидел, как из её глаз выползли две слезинки.

Я поставил ногу в потёртом башмаке на Надькину голову и некоторое время простоял так, скрестив на груди руки.

― Теперь ты моя раба! — торжественно сказал я.

Надька встала и сбила с колен пыль.

― А теперь ты должен открыть мне тайну, ― сказала она. ― Открывай сейчас же.

― Пожалуйста,— с ехидной улыбкой ответил я. — Вот эта тайна.

При этом я вынул из кармана кусочек фосфора.

― Что это? — спросила Надька.

― Фосфор,— холодно ответил я.

― Так это был всего лишь фосфор! — воскликнула она, побледнев от негодования.

― А ты что думала? Может быть, ты вообразила, что это на самом деле какая-то тайна Елены Блаватской? Вот дура! И ты поверила?

Мальчики и девочки вокруг нас захохотали. Это было уже слишком.

― Жалкий врунишка, обманщик! — закричала Надька и, как кошка, бросилась на меня.

Но я успел увернуться и пустился наутёк вокруг полянки, слыша за собой Надькино дыхание и топот её длинных, голенастых ног в мальчишеских сандалиях.

Она бегала гораздо лучше меня, и я понял, что мне не удастся уйти. Тогда я решился прибегнуть к приёму, который всегда в подобных случаях применял младший помощник Ника Картера японец Тен-Итси. Я должен был вдруг остановиться перед бегущей девочкой и стать на четвереньки с тем, чтобы она со всего маху налетела на меня и шлёпнулась на землю.

Однако я не рассчитал расстояния между нами: я стоял, как дурак, на четвереньках, а Надька успела замедлить бег. Затем она бросилась на меня, села верхом и так отколотила своими крепкими кулаками, что у меня потекла из носу кровь и я приплёлся домой весь в пыли, обливаясь слезами и юшкой, которая текла из моего носа, а следом за мной неслись торжествующие крики Надьки:

― Теперь будешь знать, как обманывать людей, брехунишка!

Я успел показать ей через плечо большой палец, она ответила тем же.

Впрочем, через два дня мы снова встретились на полянке, где вокруг кола на веревке ходила коза, и смущенно протянули друг другу согнутые мизинчики, что означало вечный мир.

А вечером я закатал рукав гимназической куртки и написал чернилами на своей руке буквы «Н. 3.-3» (Надя Заря-Заряницкая) и нарисовал сердце, пронзённое стрелой, и долго ждал, пока высохнет.

На другой день я подарил Надьке половину своего фосфора, и она, подобно мне, обрела дар светиться в темноте.

 

Литература

Катаев В.П. Разбитая жизнь, или Волшебный рог Оберона / Художник Г.Калиновский. — М.: Детская литература, 1973.

Катаев В.П. Разбитая жизнь, или Волшебный рог Оберона на сайте https://litlife.club/books/13704/read

Яндекс.Метрика