Слово о словах В. Казаровецкого. Заканчивая свою работу В. Казаровецкий задает, на мой взгляд, самый важный вопрос, который сводится к поиску истинной роли и истинного смысла Слова в нашей жизни и культуре.
Он пишет: «Что означает для современной мировой культуры сам факт осуществления таких грандиозных литературных мистификаций и их разгадка именно в наше время? Что происходит с культурой и какой знак подают нам эти мистификации, свидетельствующие о том, что лучшие произведения мировой литературы имеют совершенно другой смысл, нежели их общепринятая трактовка, и об их необычайной сложности, – если уже сегодня они требуют публикации с подробным комментированием их структуры? Эти вопросы требуют обсуждения».
Смысл этих вопросов чрезвычайно важен для современной цивилизации, но переключение проблемы с решения на сенсацию – провокационно. Не дерзаю обсуждать, но опознать того, кто, полагаю, в этот момент проглядывал из-за плеча В. Казаровецкого, рискну. Это лицо угаданного врага. Лицо того, кого признал сам Владимир Абович в качестве повествователя романа Булгакова «Мастер и Маргарита». Его в романе называют по фамилии Коровьев. Назовем и мы его этим именем. Этот персонаж рассказывает нам о событиях, весьма неназойливо и мастерски, манипулятивно приглашая нас к их однозначной оценке и, следовательно, к такой трактовке произведения, которая выгодна именно ему - Коровьеву. Причем вся лживость этой манипуляции становится очевидной на передаче телеканала «Завтра» именно благодаря вдумчивой и бескомпромиссной полемике участников передачи, посвященной литературной мистификации романа, анонсируемой Владимиром Казаровецким совместно с ведущим Дионисом Каптарем.
Выясняется, что Коровьев – это враг и Мастера, и М.Булгакова, и Пушкина, и самого В.Казаровецкого, т.е. любого пишущего человека, наделенного талантом, любого автора, любого поэта или литератора – мастера художественного слова. Враг тайный. Тот, который всегда рядом, всегда сияет оптимизмом, всегда готов к услугам, всегда полон шуток, розыгрышей и двусмысленностей. Это внутренний враг пишущего – оппонент совести. Тогда этическая проблема создания мистификации, о чем упоминает Владимир Абович, выходит на передний план, вырастая в проблему этичности создания литературы вообще.
Проблема этичности труда поэта-творца, ученого-творца на нова для мировой литературы. Она требует ответа на парадоксальный вопрос: как и где существует Истина и Ложь в нашем мире – в реальности сознания читателя или в литературном контексте создания произведения? Чем для автора является Слово – целью или средством? Это тот самый вопрос, на который обязан постоянно сам себе отвечать каждый автор: ради чего творю? Кому посвящаю свой труд? Кто мне платит ангажементом или одобрением? Свободен ли я в творчестве? Кому из двух ангелов я внимаю чаще? Это вопрос постоянного личностного нравственного выбора света и тьмы писателем. Способ решения этого вопроса всегда выглядывает из каждой фразы, каждой мысли художественного произведения.
Иногда может показаться, что мы не способны и никогда не сможем понять истинных мотивов и причин написания романа писателем, однако В. Казаровецкий доказывает обратное. Он предлагает нам смотреть в корень. Он дает нам метод восприятия произведения через личность повествователя, каковым, по его мнению, является персонаж романа – Коровьев. Слова повествователя, т.е. весь текст романа, вдумчивый читатель воспринимает через своё личное отношение к Коровьеву – шуту из свиты сатаны.
Проблемы свободы творчества, от которых страдает душа мастера, этот читатель воспринимает тоже в пересказе – в художественном изложении Коровьева и исходя из собственного заключения о правдивости этого пересказа. Все мы воспринимаем роман исходя из собственной оценки степени допустимости присутствия истины и лжи в творчестве поэта. Бог дал поэту способность к творчеству, но мотивировать его труд может, как видим, кто угодно и что угодно, например, страсть к красивой женщине, как это происходит в романе «Мастер и Маргарита». Она молит, буквально требует от мастера закончить роман. Во имя их пылкой и нежной страсти.
Так повествует об этом Коровьев. Она добивается от мастера согласия. Мастер в нерешительности, Он, кажется, догадывается, он понимает, кому именно он дает согласие. И это не Маргарита. Это оппонент совести. Он догадывается, что в его романе не всё – правда, что в этой правде, к которой он так стремился, каким-то непонятным для него образом заложено разрушение, скрытая редукция сознания. Но он смертельно устал, он жаждет покоя. Мастер сжигает роман. Он примиряется с забвением.
Фактически, мастер побеждает ложь, уничтожив её плод – роман, но духовно – он опустошен, он сломлен, он выбрал тьму. Тьма долгими ночами нашептывала, а порой, и диктовала ему образы романа и интерпретацию Великих событий начала Новой эры. Причем, мы с вами не понимаем в действительности о каком романе речь: о романе мастера или о романе Булгакова. Кто из них слушал Тьму? Кто стоит перед проблемой выбора? Кто не узнаёт реальности правды?
Обратите внимание на то, в каком карикатурном свете предстают пред нами литераторы – творцы советской эпохи – идейные враги мастера. Как ненавидят их наши «страдальцы за художественную правду, за свободу творчества» – мастер и Маргарита. На протяжении всего прочтения романа симпатии неискушенного читателя, вне всякого сомнения, принадлежат именно нашим влюблённым.
Но историческая правда – реальность революционного бытия оказывается на стороне тех «злодеев», которые по идеологическим соображениям отказываются печатать роман, полный лживых образов. Добро и зло в романах перевернуты и поставлены с ног на голову оценкой повествователя – Коровьева, и оценкой другого рассказчика – профессора черной магии. Очень сложно понять и принять такую сложную систему ложного романа в ложном пересказе романа, к которой нас подводит В.А. Казаровецкий.
Дионисий Каптарь буквально в двух словах возвращает нам уверенность, напоминая известную истину, что сатана – отец лжи. Это аксиома. Следовательно, всё, что исходит от него или от него свиты – лживо от начала и до конца. Мы видим, как на наших глазах Дионисий применяет тот старый добрый православный метод – духовное видение – отделение света от тьмы. И сразу всё становится на свои места.
Владимир Абович анализирует литературу с помощью экстралингвистических категорий: исторической логики, морально-этических принципов эпохи, политического и духовного давления эпохи на творческую личность, психологию творчества, увязывая их в общий узел с литературоведческими методами анализа, методом делегирования авторства персонажу, и получает четкий логический результат, очень похожий на правду.
Однако для истинности его теории, как наглядно показал Дионисий Каптарь, в его палитре явно не хватает духовных ориентиров, на которые всегда ориентируются читатели. Читатель будущего, если у него возникнет желание прочесть ту или иную книгу, будет читать её наедине, ориентируясь на собственное интуитивно оценочное чувство добра и зла. И от того, насколько он, читатель, будет чист сердцем или горд душой, зависит его интерпретация произведения. Способен ли будет он, настроится на одну волну с Пушкиным, Булгаковым или с воландом зависит не от нашего с вами переживания и не от способа прочтения литературно-нравственных загадок нашей сиюминутной эпохи.
Наш современный мир требует не только от каждого писателя, но и от каждого читателя быть зрячим: уметь самому разделять свет и тьму, в какие бы камуфляжные одежды ни были бы они задрапированы. Свет – имеет источник - Слово. Тьма прячется за декорациями слов. Свет – прямолинеен как глагол, тьма манипулирует с оттенками, падежами и склонениями. Духовный свет светит. Он всегда жив. Если этот свет воскресил в наших сердцах забытый или потерянный смысл, значит это и есть свет Истины, ибо тьма не воскрешает, а истинный смысл не теряется навеки.
Поиск В. Казаровецкого хорош тем, что он питаем категориями вечности, что сейчас он находится в процессе пышного цветения, что он ещё не стал Методом, пока ещё не забронзовел и не впитал в себя пыль мелового периода студенческих лабораторных работ. Он жив и интересен своей жизнью, как и всё живое и всё истинное.
Рискну обобщённо ответить ан вопрос В. Казаровецкого: «почему литературная мистификация, существуя не одну тысячу лет, до сих пор не описана как самостоятельный вид искусства».
Полагаю потому, что литература, в принципе, и есть мистификация Слова. А мистификация мистификации иногда позволяет понять правду. Но тут есть нюанс. Ложью невозможно разрушить ложь. Ложь победима только правдой. Если какой-либо творец снимает с себя лавровый венок и звание гения с помощью некоего способа, который Владимир Абович назвал как «литературная мистификация», то он фактически отказывается от горделивого присвоения себе славы - плодов того самого таланта, что является Даром Божиим. Такой писатель идет по традиции анонимных монахов-летописцев, монахов иконописцев, не подписывавших своих работ, творивших по принципу: «не мне, не мне, а имени Твоему». Они всю славу за созданную ими красоту отдавали Творцу, давшему им талант. В христианско-философском прочтении Дар Слова был дан человеку по принципу образа и подобия, т.е соответствия Творцу.
Следовательно, любой человек может бесплатно пользоваться этим Даром до тех пор, пока он живет в контексте Завета с Богом. Следовательно, чем дальше отход человека от Бога, чем больше лживых и горделивых мыслей он проповедует, тем меньше он владеет этим Даром. Даром понимания Слова. Или тем больше платит. Чем меньше человек верит в Бога, тем меньше у него талантов, способностей и умений. И в отношении владения словом - тоже. Чем дальше человечество от истины, тем более его культура будет создавать высокохудожественных иллюзий, нежели срывать маски с лжеца. И никакая педагогика не поможет научить какую-то мелкую сатану понимать Слово Божие даже для того, чтобы просто владеть речью. Только Дух Божий.
Все литературные мистификации находятся на границе веры и неверия, лжи и правды, и без этих экстралингвистических категорий не существуют. Следовательно, только вера читателя имеет решающий голос в понимании смысла, звучащего в словах автора. Только вера имеет решающий голос в определении его посмертной участи. Видимо, таково наше земное литературное «чистилище».
