Трудное время — война. Потери, боль, голод, несчастные дети.
И всё-таки есть то, без чего невозможна жизнь человека. Есть доброта и сострадание. Есть сочувствие и поддержка.
Хромой шофёр и дедушка из Сванетии поступают вопреки тому, что от них ожидает мальчик. Они дают ему урок благородства и честности. А разве можно было поступить иначе?
Владимир ВОЛКОВ
Два рассказа про яблоки
Хромой шофёр
Ещё шла война. Жили мы впроголодь, а в подвале нашего дома было овощехранилище, и раздобыть пару-другую морковин было не так уж и плохо. К тому же у каждого из нас имелся крючок — толстая проволока с загнутым и заострённым концом, — и, как только во дворе появлялась полуторка с картошкой, капустой или морковью, мы, мальчишки, улучив момент, подбегали к машине, подпрыгивали и опускали крючок за борт... Нас, конечно, гоняли, случалось, и ловили и уши драли, но всё равно машина, как магнит, притягивала к себе.
А однажды грузили яблоки. Это был редкий случай. Я появился во дворе, когда все ребята уже грызли небольшие красные яблоки. У некоторых, наиболее удачливых, заметно оттопыривались на животах рубахи, и они с ленцой поглядывали на машину — стоит ли ещё рисковать?
Машина вот-вот должна была уйти, и я понял, что должен действовать немедленно. Взял крючок — и бочком-бочком за угол дома, к машине. Раз! — и крючок за бортом.
В этот момент кто-то схватил меня за плечо и больно сжал его.
— Так. Попался, — услышал я спокойный мужской голос.
Это был шофёр. Мы знали его хорошо —он ходил в галифе, гимнастёрке и был хромым — его демобилизовали по ранению. Убежать от него ничего не стоило, а я вот влип так глупо.
Я был водворён в кабину. Сердце у меня колотилось бешено, и я отчаянно стал дёргать ручку дверцы, наваливаясь на неё всем телом.
— Но-но, не балуй! — не поворачивая головы сказал шофёр. — У вас какое отделение милиции? Третье? Вот туда мы и поедем.
И мы выехали на улицу.
— Тебя бы, конечно, к отцу надо отвезти. Чтоб он выпорол как следует, пока она, порка-то, помогает, — рассуждал тем временем шофёр. — Но отец-то на фронте?
Я кивнул.
— Так... А мать на работе? Ну вот видишь — стало быть, ничего не поделаешь... Дорога одна — в милицию.
Я сидел молча, сжав зубы. Мысль у меня была такая: только машина остановится и шофёр откроет кабину — рвану что есть силы.
— А ты, я гляжу, гордый... Не канючишь — «дяденька, отпусти, я больше не буду»... Ишь набычился! Видно, стреляный воробей!
Я с ужасом смотрел вперёд. Ещё поворот, ещё переулок, и там — милиция.
— Отец-то пишет? — неожиданно спросил шофёр.
Писем не было давно, и мамка по ночам плакала. Я так и ответил.
— Последнее-то когда получили?
— В июне, — выдавил я и ещё ниже опустил голову.
— Но-но, нос-то не вешай! — прикрикнул на меня шофёр. — Подумаешь, в июне! Ты что радио не слушаешь — наступаем ведь на всех фронтах. Вот случится передышка, и получишь письмо. И мамке своей так и объясни — мол, наступление идёт... Понял?
Я кивнул, не поднимая головы.
Тут шофёр остановил машину, открыл дверцу и встал на подножку.
Это был как раз тот момент, который я и ждал. Я прошмыгнул мимо него и что есть духу рванул по улице.
— Да погоди ты! Постой! — услышал я за спиной своей. Но я птицей летел вперёд, и только оказавшись от машины на приличном расстоянии, остановился и оглянулся.
Припадая на раненую ногу, по улице бежал шофёр. В вытянутых руках он держал пилотку — она была полна яблок.
— Ну и дурак же ты, братец, — шофёр дышал тяжело, по морщинам его лица тёк пот. — Совсем меня загнал. — С этими словами он подошёл ко мне, оттянул на груди рубашку и высыпал туда все яблоки. Потом улыбнулся и дал подзатыльник.
Машина уехала. А я всё стоял посреди улицы. Яблоки холодили мне живот. Потом они стали тёплыми.
Дедушка из Сванетии
Когда я со скарлатиной попал в больницу, моим соседом по палате оказался грузинский мальчик с красивым именем Датико. Как говорил наш врач, он был самым тяжелобольным среди нас. У него случилось осложнение на уши, и он лежал весь забинтованный.
Датико рассказал мне, что он родом из Сванетии (это высоко-высоко в горах, выше облаков), что отец его погиб на фронте, и он теперь в семье единственный мужчина. Он и ещё дедушка.
Датико много рассказывал мне о своём дедушке. О том, какой он сильный, смелый и добрый.
И вот однажды случилось чудо — этот далёкий дедушка появился в нашей палате.
Был вечер. За окнами валил снег. И мы с тоской смотрели в окно, завидуя всем здоровым, кто может кататься на санках, играть в снежки. И вдруг в дверях появляется небольшого роста старичок с корзиной в руках.
Наша палата была самой большой. В ней размещалось двадцать коек. И дедушка растерялся. Он стоял на пороге, всматриваясь в наши
лица, — и мы все, естественно, уставились на него. Мы разглядывали его коротко подстриженную седую бороду, потешную маленькую шапочку с кисточкой, какой-то странный меховой жилет.
— Датико! — тихо позвал он.
Датико уже спал. Я растолкал его. Он спросонья ничего не мог понять, а потом вскочил, что-то закричал по-грузински. Дед ответил ему такими же радостными криками.
Увидав, где его внук, дедушка сразу успокоился, достал из корзинки большое жёлтое яблоко и дал его мальчику, который лежал у самых дверей. И что-то сказал по-грузински. Потом достал второе яблоко и дал его следующему мальчику.
Наши кровати стояли напротив друг друга, образуя узкий проход. Вот по этому проходу и шёл дедушка, поворачиваясь с яблоком то к одному больному, то к другому. Иногда он выпрямлялся, ловил взгляд внука, опять что-то выкрикивал по-грузински и доставал из корзины очередное яблоко, чтобы вложить его в уже протянутые руки.
Получил яблоко и я.
И тут произошло то, о чём, собственно, я и хотел рассказать. У дедушки кончились яблоки как раз на его собственном внуке. Кровать Датико была последней. Дедушка шарил рукой по корзине, заглядывал под тряпку, которой она была обшита, — пусто.
Он оглянулся. Увидел рожицы, с хрустом уминающие яблоки, улыбнулся и развёл перед внуком руками.
Дедушка сел на краешек кровати и стал молча, тихонько гладить внука по его забинтованной голове.
А я... я уже было поднёс яблоко ко рту, но неожиданно для самого себя опустил его на тумбочку, которая разделяла наши кровати, и пододвинул в сторону Датико. Он увидел это, замотал головой — нет, нет, так нельзя, это подарок дедушки — и отодвинул яблоко на свою сторону тумбочки. Я снова передвинул яблоко к Датико.
И тут дедушка, наблюдавший за нами, встал, о чём-то горячо заговорил, взял яблоко, ловким движением разломил его и протянул нам по половинке.
— Что сказал твой дедушка? — спросил я у Датико.
— Дедушка сказал, что яблоко, поделённое пополам, становится в сто раз слаще, что мы все обязательно выздоровеем и что он всех приглашает к нам в гости.