Знаменитому писателю второй половины XIX века, имевшему генеральский чин действительного статского советника, довелось прожить нелёгкую жизнь. В семье, на службе и в литературе бедам и огорчениям не было числа. Но они не порождали в нём душевного разлада и дисгармонии.
Салтыков-Щедрин был образцом человеческой верности: на него можно было положиться, как на каменную стену. Говорил он только то, что действительно думал, а если ошибался, то прямо и честно признавался в этом.
Вид он имел насупленный, сердитый, разговаривал громким и грубым голосом, но есть примеры, убеждающие, что внешность его была обманчива: на самом деле писатель обладал отзывчивой, доброй душой.
Вспоминая свою родину, Михаил Евграфович Салтыков (1826-1889) писал:
«Леса горели, гнили на корню и загромождались валежником и буреломом, болота заражали окрестность... дороги не просыхали в самые сильные жары...», «мужицкая спина с избытком вознаграждала за отсутствие ценных угодий».
Село Спас-Угол Калязинского уезда Тверской губернии считалось окраиной, хотя располагалось оно недалеко от Москвы. Безмятежного детства писатель не знал и рано понял, что означает матушкино присловье: «Или по-намеднишному напомнить надо?» Порка дворовых «намедни», порка «третьего дня», порка «прошлую субботу»... Порка не имела начала и конца, и все привыкли к этому. Но один из наследников богатой вотчины Салтыковых отверг для себя такой образ жизни.
Покинув родительский дом, Михаил ни о чём не жалел: «Ни зверей, ни птиц в живом виде в нашем доме не водилось... зверей и птиц мы знали только в солёном, варёном и жареном виде...»
Мальчика зачислили в Царскосельский лицей в 1838 году. Просторные коридоры ещё помнили шаги Пушкина, но порядки там были уже другими. Главным стало ― «приготовить чиновника». Воспитанник Салтыков писал стихи, а это начальством не допускалось. В первый раз его отправили «в угол носом», во второй раз оставили без обеда, в третий раз посадили в карцер: «Двигаться в этой конуре было невозможно, да, по-видимому, и не полагалось нужным...»
Настоящего поэтического таланта Михаил в себе не нашёл, поэтому пробовал силы в прозе. С особенным вниманием следил юноша за статьями Белинского. Окончив лицей, поступил на службу. Но письменный стол волновал его куда больше, нежели канцелярский.
Салтыков вошёл в кружок М. Петрашевского. Спорили там до изнеможения, иногда до ссор. Людей самых разных профессий и возрастов встречали радушно. Лучшие журналы — «Отечественные записки» и «Современник» — публикуют повести Салтыкова. В них легко распознаётся смелая мысль автора. И молодого сочинителя, чиновника Военного министерства, в 1848 году отправляют в ссылку, под строгий полицейский надзор.
Он ехал под конвоем жандарма в Вятку, смутно предчувствуя, что судьба недаром посылает ему это испытание. В дремучей провинции можно было найти широкое поприще для административной деятельности и проявить себя.
Целых восемь лет прослужил Салтыков в далёком захолустье, наблюдая дикие нравы чиновничества, полиции и безответное смирение народа. Служил честно, старался искоренять взяточничество и неправду в судах, многое увидел и узнал, досконально разобрался во всех хитросплетениях огромного государственного механизма.
Не эти ли годы в Вятке помогли ему понять своё настоящее призвание? Отныне делом жизни Салтыкова становится сатира, беспощадная насмешка над всем дурным и тёмным, что таилось в России.
Главным результатом «вятского плена» были три тома «Губернских очерков», где в качестве рассказчика и действующего лица впервые появляется «надворный советник Николай Иванович Щедрин». Очень скоро это имя будут произносить кто с ненавистью, а кто с надеждой.
Щедрин занял своё место среди лучших русских писателей, критика поставила его имя в одном ряду с Гоголем. «Губернские очерки» читали даже члены царской фамилии! Определяя автора книги на должность рязанского вице-губернатора, император произнёс: «Я рад этому и желаю, чтобы Салтыков и на службе действовал в том же духе, в каком он пишет».
В Рязани сразу же начались столкновения с губернатором. Салтыкова перевели в Тверь. У тверских чиновников началось мученическое существование. Новый начальник был грозен, неподкупен, требовал неустанно работать, поступать всем велел «на точном основании статей закона». Как это можно было делать, чиновники не представляли! Законы нужны были, чтобы их обходить, а не для того, чтобы исполнять.
Один из героев писателя, градоначальник Бородавкин, сочинил устав, первый и единственный параграф которого гласил:
Ежели чувствуешь, что закон полагает тебе препятствие, то, сняв оный со стола, положи под себя. И тогда всё сие, сделавшись невидимым, много тебя в действии облегчит. «История одного города»
Губернское правление было особым учреждением: каждая бумага, чтобы по ней приняли решение, должна по закону пройти в определённом порядке почти пятьдесят инстанций. Просителю требовалось ангельское терпение, чтобы дождаться решения по своему делу, или давать взятки для убыстрения.
Думали поначалу, что новый начальник погрозит для порядка, а потом пустит всё по-старому, но просчитались. Посыпались кары неисчислимые! За одну только неделю вице-губернатор сделал
- замечание городничему «за производство без должного основания обыска»,
- выговор приставу «за совершенную бездеятельность»,
- предупреждение исправнику об увольнении, «если не изменит своих допросных приёмов»,
- отстранение от должности станового пристава и его письмоводителя «за злоупотребления по должности», за взятки и вымогательства...
Вице-губернатор начал чиновников предавать уголовному суду:
«За бездействие власти... за присвоение денег за применение недозволенных мер при следствии... за медленность проведения следствия... за подписание фальшивых счетов... за незаконные поборы с крестьян, за избиение крестьян...»
Установилось мнение о Михаиле Евграфовиче как о начальнике страшном, грозном. Он не просто ругал, он «шумел», приводя наказуемого в трепет, но никогда и никого не наказывал по прихоти.
Вот лишь один пример!
Элегантно одетая дама просила Салтыкова о том, что тот не считал возможным сделать:
— Будьте любезны, Михаил Евграфович, — просила дама.
— Сударыня, — отвечал Салтыков, — быть любезным совершенно не моя специальность.
Сколько бы ни старался вице-губернатор «исправить нравы», ему это не удавалось. Круговая порука была так сильна, что отданный под суд чиновник в конце концов отделывался лёгким испугом.
Как бы ни был занят Салтыков служебными делами, находилось время и для «сочинительства». Он писал о людях, живущих в городе с вымышленным названием. Многие российские города узнавали себя в Глупове. У власти находились бывшие брадобреи, истопники и денщики высоких особ. Кое-кто имел фаршированную голову или вместо головы механический органчик, играющий только две мелодии: «Не потер-рплю!» и «Раз-зорю!». Одни вымостили всего две улицы в городе, другие ввели в употребление горчицу и лавровый лист, третьи собрали недоимки, сожгли гимназию, упразднили науки...
Михаила Евграфовича часто обвиняли в том, что он смеялся над «дорогими идеалами», что «не любил Россию». А он признавался:
«Только раз в жизни мне пришлось выжить довольно долгий срок в благорастворённых заграничных местах, и я не упомню минуты, в которую сердце моё не рвалось бы к России. Хорошо там, а у нас... положим, у нас хоть и не так хорошо... Но представьте себе, всё-таки выходит, что у нас лучше».
Борьба с беззаконием чиновников и помещиков окончилась для Салтыкова-Щедрина поражением. И хотя через несколько лет ему снова придётся надеть вицмундир, он убедится в несовместимости службы и демократических взглядов и окончательно простится с «государственным поприщем».
В апреле 1884 года правительство закрыло «Отечественные записки». Михаил Евграфович, редактор журнала, узнал о случившемся из газет. Он ожидал этого и уже собирался передать издание в другие руки: надоело бесконечно лавировать, обходить подводные камни цензуры. Однако новость эта поразила его до глубины души, унизила и оскорбила.
По складу характера Салтыков не переносил лжи, не был способен и к самообману. Поэтому запрет журнала означал для него крушение всей жизни. Презрение к власти и обида на общество и на соратников, молча стерпевших расправу, заполнили существование Щедрина и отразились в его письмах: «...чувствую только повсеместную боль. Чувствую также, что я лишён возможности периодически беседовать с читателем, и эта боль всего сильнее».
Помпадуры и помпадурши, господа ташкентцы, столичные либералы, дворянские недоросли, квартальные надзиратели, благонамеренные обыватели, разорившиеся помещики... Психологию, нравы и похождения этой разношёрстной и сомнительной публики Салтыков-Щедрин сделал предметом своей сатиры.
Афоризмы писателя остаются современными и сегодня.
- Известно, что ничто так не окрыляет фантазию, как отсутствие фактов.
- Нет ничего опаснее обыденности, именно потому, что она примелькивается нашему взору.
- Все притворялись, что у них есть нечто в кармане, и ни один даже не пытался притвориться, что у него есть нечто в голове.
- Реформы необходимы, но не менее того необходимы и знаки препинания.
- Вспомните, что в известных случаях отсутствие мужества равняется предательству!
- Любознательность вообще свойственна людям, которые ещё не успели сделаться живыми трупами.
Литература
1. Осповат Ал. Пробуждавший стыд, вселявший надежду...К 150-летию со дня рождения М.Е. Салтыкова-Щедрина / Пионер. - 1976. - №1.
2. Селезнева Е. "Я люблю Россию до боли сердечной..." / Пионер. - 1989. - №1.
3. Шаронов Д. «...воспитывайте в себе идеалы будущего...» К 160-летию со дня рождения М.Е. Салтыкова-Щедрина / Семья и школа. - 1986. - № 1.