Где живут в России нивхи? На каком языке они говорят? Давайте знакомиться с древним народом.
Нивхи, или гиляки, как их называли в прошлом, — небольшая народность, проживающая на севере Сахалина и в низовьях Амура. Из коренных народов на Сахалине ещё проживают нанайцы (по-старому гольды), эвенки и ороки.
Нивхи называют Сахалин Ых-мифом. По легенде когда-то Ых-миф был живым существом — то ли рыбой, то ли нерпой, и плавали предки нивхов на нём в океане, пока не устал Ых-миф и не остановился:
«Нивхов раньше было много, но с каждым годом их становилось меньше и меньше. Только Кыс-Счастье могло спасти нивхский род. А где найти Кыс — люди не знали. И погнали Ых-миф в поисках Кыса.
Долгие годы плыл Ых-миф по огромному морю. Умирали старики, взрослели дети, а Кыс люди не находили. Ых-миф устал от бесконечных поисков, а нивхи всё гоняли его и гоняли по солёному безбрежью. Вконец измученный остановился Ых-миф у большой земли и окаменел, осердясь на своих хозяев.
С тех пор Ых-миф стал обыкновенным островом-землёй».
Впервые рассказал о нивхах А.П. Чехов, когда отправился в путешествие на остров Сахалин в начале 1890 года. Древний народ занимался рыболовным и зверобойным промыслами. Храмов у них не было, ритуалы проводили шаманы. Жители острова почитали духа воды Тол-Ызнга и духа суши медведя Пал-Ызнг, в их честь устраивали праздники, задабривая перед выходом в море или перед охотой.
Когда-то Сахалин был спорной территорией двух стран — России и Японии. От этого передела власти остались отголоски: японцы насильно давали нивхам японские имена и фамилии, запрещали проводить праздники и говорить на родном языке, русские запрещали шаманство, переселяли жителей из стойбищ в посёлки и города. Постепенно национальные традиции, культура и язык нивхов утрачивались. Сейчас некоторые родовые хозяйства частично восстановились, но встретить нивха в национальном костюме — удача, народные костюмы хранятся в музеях и демонстрируются на фестивалях культуры.
У столь малого по численности народа есть свой писатель, прославившийся на всю Россию. Это Владимир Санги — первый нивх, ставший писателем. Он автор романа «Ложный гон», повестей «Изгин», «Семипёрая птица», «Тынграй», рассказов и стихов. Он посвятил своё творчество взрастившей его земле, её богатой природе, возрождению национального самосознания своих земляков.
Восьмидесятивосьмилетний писатель уделяет много внимания культурному наследию своего народа — его эпосу. Пожалуй, нет на Сахалине селения или стойбища, где бы не побывал неутомимый исследователь. Зимой — на собаках, летом — на лодках, а чаще пешком он пробирался в самые отдалённые селения охотников и рыбаков, где жили старики-сказители. Полные рюкзаки записей, наблюдений и древних преданий привозил с собой писатель из каждого путешествия. Потом в тиши рабочего кабинета он возвращался к собранному сокровищу. По мотивам нивхского фольклора Владимир Санги создал книгу «Легенды Ых-мифа» — плод многолетней работы писателя и исследователя.
Тесная связь с родным краем, его людьми и их делами стала основным содержанием творчества писателя. Герои его книг пришли из самой жизни. Их отличает трудолюбие, вдумчивый подход к делу, высокое понимание долга.
Так, старый Полун, последний представитель когда-то могущественного рода Кэвонгун (рассказ «У истока»),— умелый и честный хозяин, не случайно в селении его называют «рыбнадзор». Он борется с теми, кто во время нереста сотнями вылавливал кету, брал икру, а туши выбрасывал. Это поднимало Полуна с топчана, где он проводил большую часть времени, и принимался за дело. Браконьеры что только ни делали: пытались задобрить старика, пугали и угрожали. Но бывалый и опытный охотник был не из пугливых людей. Одних он штрафовал, других отдавал под суд, и скоро на нерестилищах стало тихо и спокойно.
Владимир Михайлович Санги родился в 1935 году в стойбище Набиль в семье рыбака и охотника. Учился в школе-интернате в посёлке Ноглики (сахалинской столице нивхов), потом в Ленинграде — на географическом факультете педагогического института им. А.И. Герцена. Его литературные способности обнаружились в школе, ещё будучи учеником 9 класса, он опубликовал в журнале «Сибирские огни» рецензию на роман Г.С. Гора «Юноша с далёкой реки», а в студенческие годы стал писать стихи и рассказы, которые печатались в журнале «Костёр».
После учёбы в Ленинграде юноша вернулся на Сахалин, работал в газете, инспектором школ, преподавал в педагогическом училище. В эти годы он несколько раз ездил в отдалённые нивхские стойбища. А уже 1961 году появились «Нивхские легенды» — первая книга, принёсшая Владимиру Санги литературную известность. В 1962 году принят в Союз писателей, в 1965 году окончил Высшие литературные курсы.
Издательство «Детская литература» выпустило книгу рассказов писателя «Семипёрая птица». К дедушке на каникулы приехали два внука. Случайно они нашли аиста с подбитым крылом, которого ураган занёс на Сахалин. Дедушка назвал эту птицу семипёрой, то есть птицей счастья. Дети забрали птицу с собой в город, чтобы поместить в живой уголок, которого в школе ещё не было. Учитель географии решил помочь детям собрать животных для живого уголка и повёл их в настоящий поход. Осенью выздоровевший аист улетел со своей стаей, и загрустили мальчишки. Но семипёрая птица для того и существует, чтобы «летать по всей земле и приносить людям счастье».
Книга «Легенды «Ых-мифа» состоит из трёх разделов («Сказки», «Тылгуры и нагастуры» и «Таинственные страницы») и включает предания и сказки Сахалина. Но это не обычный сборник записанных автором легенд. Когда читаешь книгу, перед тобой проходит своеобразная летопись славной истории маленького народа, его трудной жизни. Она дополняет известные сведения о нивхах, раскрывает многие события глубокой древности, показывает подробности их хозяйственной и семейной жизни.
Удивителен язык книг писателя. Ему удалось передать особенности речи нивхов, отразить их представления, связанные с трудом и бытом, нравами и обычаями. Сюжеты сказок и легенд бытуют у многих народов Севера. В этих сказках заключена древняя мудрость. Но сказки Владимира Санги творчески переработаны. Он повествует о настоящей и прочной дружбе, основанной на взаимном доверии, равенстве и понимании. Они современно звучат и заставляют думать о дне сегодняшнем. Читая книги писателя, удивляешься редкостному сочетанию нивхского народного характера и поэтической русской речи.
Произведения Санги не являются переводами с нивхского на русский. Владимир Михайлович пишет и по-русски, и по-нивхски превосходно. Он удостоился редкой чести — при жизни быть названным основоположником новой литературы. Он — создатель алфавита, букваря, учебника нивхского языка и книг для чтения на родном языке. Он перевёл на нивхский язык значительные произведения русских и зарубежных классиков: А.С. Пушкина, Л.Н. Толстого, Ш. Перро. За книгу прозы «Путешествие в стойбище Лунво» писателю присуждена Государственная премия имени А.М. Горького.
Владимир Михайлович избран президентом Ассоциации народов Севера, Сибири и Дальнего Востока. Огромное, в несколько часовых поясов, пространство тундры и тайги, где веками проживают ненцы и чукчи, саами и эвенки, ханты и селькупы, эвены и ульчи, манси и ороки, вепсы и юкагиры, долганы и удэгейцы, эскимосы и коряки, сегодня нуждается в действенной помощи. Необходимо сохранить среду обитания, традиционные промыслы и народные обычаи, возродить уклад жизни, тесно связанный с суровой и прекрасной сахалинской природой.
Предлагаем познакомиться с рассказами и сказками Владимира Санги.
Владимир Санги
Как чайки-крачки стали жить вместе
Как-то ночью ехали мы заливом. Было тихо-тихо, настолько тихо, что казалось: пискни комар на том берегу — и мы услышим. На заливе ни одного всплеска, лодку ни разу не покачнуло.
Лёгкий туман парил невесомо и неслышно. Сквозь него и подслеповатая заря, которая летней ночью не покидает небо, и зыбкая лунная дорожка, и сама луна, и звёзды были матовыми, будто кто их слегка припудрил.
Я аккуратно опускал весло, придерживая его в тот миг, когда оно входило в воду.
На корме смутной громоздкой тенью выплывал старик. По-видимому, и ему не хотелось нарушить тишину: он попыхивал трубкой и за время, пока мы пересекали залив, не произнёс ни слова. И не видел я, как он взмахивает кормовым веслом, и только по упругим длинным толчкам лодки узнавал глубинные гребки старика.
Прошло еще много минут, прежде чем я уловил ленивый, как сквозь полусон, скрипучий голос чайки.
— Ке-ра, ке-ра, ке-ра, ке-ра,— будто уговаривала она кого-то.
Старик перестал шевелиться. Я понял: прислушивается. Потом услышал его шепот:
— На гнезде...
Вскоре донеслись голоса и других чаек, такие же негромкие и дремотные: мы проезжали мимо острова Тьатьр-ур — острова крачек.
Разговор маленьких легкокрылых чаек не нарушал тишины. Он звучал в ней, как музыка, подчёркивая умиротворение и спокойствие.
— На гнездах сидят,— как и прежде, шёпотом, сказал старик.
Вдруг раздался невероятный гвалт, и в воздух взмыло большое белое облако, будто взорвало остров. Меня бросило в жар. Потом словно окунули в холодную воду. В утлой лодчонке я почувствовал себя очень неуютно. Я в ужасе таращил глаза и вертел головой, но не мог понять, что происходит вокруг. Я с надеждой посмотрел на старика: может, он поможет чем-нибудь. Но и старик в напряжении смотрел на остров, смутно темнеющий в стороне от нас. Голова старика в брезентовой шапке поворачивалась из стороны в сторону на длинной худой шее и походила то на вопросительный знак, то на его же обгорелую трубку. Я даже на миг забыл о своём страхе и усмехнулся нелепому виду старика. Я, конечно, и не подумал, как выглядел сам со стороны.
И тут меня всего передёрнуло: будто скала обвалилась в воду. Гвалт перешёл в грай. Стон, свист, скрежет, визг...
И мой старик вдруг замахал руками, гулко ударил веслом по лодке. Удар. Ещё удар. И невероятный вопль:
— У-лю-лю-лю! Га-га-га! Улю-лю-лю! Улю-лю-лю-у-у-у!
Старик перешёл на дискант. Ещё энергичнее замахал руками и тонко завопил:
— И-ги-ги-и-и!
И осатанело захохотал:
— Так его! Так его! Ха-ха-ха-ха-а-а- а-а!
Только теперь я заметил: от острова, шумно отфыркиваясь, быстро плыло что-то большое и тёмное. А над ним прочёркивали темноту тысячи белых стрел и с пронзительным криком вонзались в спину большому зверю. А зверь, беспомощно взрёвывая и тяжело отфыркиваясь, в панике уплывал в ночь.
А старик распалялся всё больше и больше. И восклицал восхищённо:
— Вот что делают! Вот что делают маленькие мерзавцы, когда они вместе медведя прогнали! Ай-яй-яй, медведя прогнали!
Старик ещё долго не мог угомониться. Наконец он перевёл дыхание, замолчал, о чём-то задумавшись. Потом зашуршал рукой под брезентовой курткой—я понял: полез за кисетом.
Старик курил, положив весло перед собой. И я перестал грести. А он всё молчал, задумчиво попыхивая трубкой. Я знал старика: он к чему-то готовится. И не ошибся. Вот что рассказал он.
Раньше чайки не жили вместе. На самом деле, зачем им жить вместе! Ведь каждая из них имеет сильные крылья, такие сильные, что они могут перенести чайку через море. Каждая из них имеет острые глаза, такие острые, что они могут увидеть рыбёшку даже под волной. Каждая из них имеет крепкий клюв, чтобы цепко схватить добычу или отбиваться от врагов.
Так думали и крачки. Как думали, так и жили: каждая из них в отдельности добывала пищу, каждая в отдельности вила гнездо.
Но не всегда легко найти рыбу: море большое, и рыба плавает где ей захочется.
И летают чайки каждая сама по себе. Вот над пенистой волной пролетела черноголовая крачка. Как ни зорко всматривалась она в волну — не нашла серебристых рыбёшек. Так и ни с чем, голодная, улетела черноголовая крачка.
Вот над тем же местом пролетела красноклювая крачка. Зря она здесь летала: у черноголовой глаза не хуже, чем у красноклювой. И красноклювая улетела ни с чем, голодная.
И ещё много крачек пролетало над пенистой волной, потому что не знали, что здесь уже побывали другие. Вернулась черноголовая крачка к своему гнезду уже в потёмках, так и не найдя рыбешку. И что видит: сидит у её гнезда большая ворона и склевывает яйцо.
Забилась чайка, закричала тревожно. Ей не прогнать ворону: та большая, сильная.
Прилетела на крик красноклювая крачка, сама вся в слезах. Жалуется:
— А мое яйцо украла мышь.
Прилетает третья крачка и тоже жалуется:
— Кто-то разорил моё гнездо.
А ворона склёвывает уже второе яйцо. Взлетели крачки, прокричали. На их крик явились и другие чайки. Налетели они на ворону: от неё только перья полетели.
И вот держат совет крачки. Черноголовая говорит:
— Худо, когда мы живём каждая по себе. Даже ворона — и та обижает нас.
— Худо, худо,— сказали крачки.
— Худо, когда мы по отдельности летаем за пищей. Одной трудно найти рыбу в большом море,— сказала красноклювая.
— Худо, худо,— сказали крачки.
— Нам надо вместе жить. Когда вместе, нам не страшен никакой враг,— сказала черноголовая.
— Вместе! Вместе! — сказали крачки.
— Нам надо вместе добывать пищу. Когда нас много, легче найти рыбу в море,— сказала красноклювая.
— Вместе! Вместе! — сказали крачки.
С тех пор и живут крачки вместе.. Живут большими колониями. Им вместе легче найти рыбу в море. Найдёт крачка стаю рыбы, прокричит, и слетаются к ней другие крачки. И все сыты.
А если появится какой враг, крачки тучей налетают на него, тот бежит сломя голову. От одного только крика у самого чёрта волосы дыбом встанут.
— Видел: они медведя прогнали! — сказал старик.— Медведь хотел полакомиться яйцами, да не тут-то было.
Лёгкий туман стал белёсым и так же, как и час назад, парил неслышно и невесомо. Луна побледнела, будто ей стало зябко от сырости, и поплыла в сторону гор на покой.
А за нами раздавалось негромкое, умиротворенное:
— Ке-ра, ке-ра, ке-ра, ке-ра...
Чайки садились на свои гнезда. Старик погрузил в воду кормовое весло. И я взмахнул своими вёслами. Было приятно грести: с каждым гребком по озябшему телу растекалось тепло.
Мы плыли в рассвет.
На болоте
Сказка
Неподалёку от нашего селения есть болото с островками посередине. Берега его заросли густой травой.
Большая красивая птица цапля давно поселилась на болоте и свила себе гнездо под тенистыми кустами. Она каждый год, как только сойдёт с болота лёд, прилетала на тот островок.
В солнечный день цапля любила тихо стоять на одной ножке, подтянув другую. Она закрывала глаза, думала свои думы. А думала она о прожитых днях, о хорошем летнем солнце, о сухом островке с уютным кедровым стлаником. Ещё вспоминала она, как ей трудно преодолевать большие расстояния через леса и горы, реки и моря, чтобы уйти от зимы в лето и возвращаться назад, когда наступит в её суровом краю тепло. Трудно совершать дальние перелеты, но птица знала, что в мире ничего нельзя изменить, что в её краю всегда будет полгода зимы и надо на это время улетать. И радовалась, что природа наделила её сильными крыльями.
В летние тихие дни цапля взлетала над болотом и, раскинув широкие крылья, подолгу парила в восходящих струях нагретого воздуха. Она поднималась до самых облаков, кружила вместе с ними. И на неё с земли восхищенно смотрели другие жители болота: тонкоклювый кулик, который тоже умеет летать, но невысоко, и терпеливая ленивая выпь, которая предпочитает длинные быстрые ноги слабым своим крыльям. Они задирали кверху головы и от изумления цокали языками.
Покружив, цапля снова опускалась на свой островок и снова грелась на солнце, стоя на одной ноге и думая свои думы. Теперь она думала о том, что скоро прилетит цапля-отец и они вместе будут ладить остывшее гнездо. А впереди целое лето забот: ведь нужно выкормить и поднять на крыло всех детей!
Рядом с островком в болотной жиже жила жирная лягушка. Она тоже любила понежиться на солнце. Лягушка выползала на кочку, подставляла под тёплые лучи свой холодный бок и лениво лопотала языком. Говорила лягушка обо всём, что видела или слышала. А когда не знала, что говорить, лягушка не находила себе места и прыгала по всему болоту, поднимая шум. И тогда из прибрежной травы высовывались другие жители болота: жуки, черви, мухи. И лягушка останавливала каждого, кого встречала, и заговаривала с ним.
Но жизнь болота тихая, в ней происходит мало событий. И лягушке стало невмоготу от скуки. Известно — у неё нет особых забот. Лягушке не надо вить гнездо, не надо вскармливать детей — выбросит икру в болото и тут же забудет о ней. А когда нет забот, время тянется томительно.
Много раз видела лягушка, как цапля легко взмывает в небо. И лягушке захотелось туда же. Как-то вскарабкалась на кочку, собралась всеми силами и оттолкнулась. Взлетела лягушка над кочкой, раскинула лапки и уже думала, что парит, и от радости хотела крикнуть победное «Ква!», как почувствовала резкий удар в брюхо и всю глотку забило илом — лягушка шмякнулась в грязь. Лягушка обалдела от боли. Потом, когда в глазах прошло помутнение, заметила в небе цаплю. И оттого, что ей больно, и оттого, что она не взлетела в небо, и оттого, что в это время под облаками парила цапля, лягушку обуяла неукротимая злость и сердце защемила зависть.
Долго думала лягушка, как бы досадить цапле.
Как только прошла боль в брюхе, нырнула в воду, всплыла у островка, спряталась в траве. И стала следить за цаплей. Цапля была не одна — к гнезду прилетела цапля-отец. Птицы занимались своими обычными делами: выправляли помятые перья, чистили их и грелись, медленно поворачиваясь грудью вслед за солнцем. До самого вечера прождала лягушка, но так и не нашла, к чему бы прицепиться. В ту ночь лягушка совсем не спала. Всё от злости.
На другой день чуть свет лягушка вновь оказалась у островка. Было холодное туманное утро, и цапля-отец и цапля-мать спали в своём гнезде, уютно спрятав головы в перьях на плече.
Лягушка осторожно, без плеска нырнула в воду, поплыла в высокую траву и стала шептать на ухо жуку, червяку, мухе, своим сородичам-лягушкам, что вот, мол, цапли спят в одном гнезде. И хотя все болотные твари видели такое и раньше и не обращали на это никакого внимания, но в сей миг, когда услышали слова лягушки, удивлённо переглянулись между собой, каждая из них приняла позу и с гневным возмущением высказалась в адрес цапель. Потом лягушка, дав тварям повозмущаться, многозначительно сказала:
— Видали, какие нахалы: они такое позволяют на глазах у всего болота! Вы только представьте, что они делают зимой, когда все мы спим!
Лягушка замолчала, наслаждаясь произведённым впечатлением. А вокруг поднялся невероятный галдёж. Молва о цаплях с быстротой молнии обошла всё болото, и его жители, каждый добавляя невероятные подробности, судачили об услышанном. И все они были едины в своем осуждении. Только кулик и выпь недоуменно вертели головами на длинных шеях, но так и не смогли понять, из-за чего весь этот шум.
Шум на болоте не утихал — наоборот, с каждым днём он усиливался. И дело дошло до того, что цапля застонала, взмахнула крыльями и улетела. Вслед за нею поднялась цапля-отец. На острове осталось их гнездо. Оно остыло, его били и дождь, и град.
А лягушка и по сей день, где бы она ни находилась, без устали лопочет, всё рассказывает о цаплях. И косит одним глазом на кулика и выпь: летайте-летайте, скоро долетаетесь. Я и до вас доберусь.
Нивхские сказки
Тюлень и камбала
На севере Ых-Мифа есть залив, отделённый от Пила-керкка— Охотского моря — песчаной косой. Это лагуна. Лагуна как лагуна: в её чаше есть глубокое русло, в которое во время прилива вливается морская вода, а в отлив она бурно выливается обратно в море через узкий пролив; в лагуне есть и обширная отмель, она простирается к западу от голубого русла, постепенно переходя в пологий берег.
Когда ты поедешь ставить сети, не ставь их на мелководье. Здесь не поймаешь ни кеты, ни тайменя. Сети забьёт морская трава, а нижние ячеи — камбала. И не простая гладкая, а звездчатка. Она вся покрыта колючими наростами, похожими на бородавки. Эта камбала обычно ложится на дно лагуны, плавниками накидает на себя ил, и её не видно.
А глянешь туда, где глубоко, увидишь на поверхности воды чёрную круглую голову тюленя. Она поворачивается влево, вправо, большие блестящие глаза словно ищут кого- то. Тюлень долго ищет, не находит, ныряет в глубь залива, но вскоре опять появляется на его поверхности, поворачивает голову влево, вправо, кругом...
Некогда звездчатка была похожа на других камбал. И ей это не нравилось. И поплыла она искать, с кем бы посоветоваться, как быть не похожей на остальных камбал.
Встретилась с навагой:
— Навага, навага, ты пришла в наш залив из дальних вод. Тебе не страшен даже седьмой вал. И ты видела много. Скажи мне, куда пойти и как сделать, чтобы не походить на остальных камбал?
Видавшая виды навага удивилась вопросу камбалы, покачала тупой головой, вильнула тонким хвостом и ушла в глубину.
А камбала обращалась и к корюшке, и к тайменю. Но никто не мог помочь ей.
— Я помогу твоему горю! — сказал тюлень.— Только, чур, и ты поможешь мне.
— Конечно же! Конечно же! — обрадовалась камбала, подплыла к тюленю, погладила плавниками его усы. В то давнее время тюлень был весь чёрный, и его можно было заметить далеко во льдах. А у тюленя, известно, много врагов: медведь, орёл, лиса...
Тюлень принялся мазать камбалу потайной глиной. Долго и старательно делал он своё дело. Только и было слышно, как он сопит от усердия. На хвост камбале тюлень перенёс веер северного сияния, плавники окрасил в цвет тихого заката над августовским заливом.
Камбала любуется собой — не налюбуется. Повернётся то одним бочком, то другим, проплывет то над волной, то у самого дна.
Тюлень ждал, ждал, кое-как дождался, когда угомонится камбала.
— Теперь ты принимайся за меня,— говорит тюлень.— Я чёрный, и меня далеко видно во льдах. Сделай меня серым, чтобы я был незаметен и во льдах и на берегу.
— Мигом я это сделаю,— сказала камбала и стала мазать тюленя белой глиной.
Но у камбалы не было столько усердия, сколько у тюленя. Да и спешила она к своим сородичам, чтобы показать себя. Она нанесла несколько пятен и отстала.
— Ффу-у-у, устала,— сказала она.
— Отдохни немного,— посочувствовал тюлень.
А камбала повернулась и поплыла от него.
— Ты куда? — спохватился тюлень.
Камбала сильно ударила плавниками, только и видел тюлень её плоскую спину. Тюленю стало страшно: он ведь теперь пёстрый. Ему не укрыться ни во льдах, ни на берегу: во льдах его выдадут чёрные пятна, а на берегу — белые.
— А, так! — возмутился тюлень и погнался за камбалой. Долго длилась погоня. Но куда там: только тюлень раскроет пасть, чтобы поймать обманщицу, та ловко увильнёт в сторону. Тогда разозлённый тюлень схватил горсть крупного морского песка и бросил в камбалу. Так и покрылась камбала колючими наростами, похожими на бородавки.
С тех пор прошло много времени. Но и по сей день тюлень враждует с камбалой. Камбала прячется от грозного тюленя в траву на мелководье. Она ложится на дно лагуны, накидывает на себя ил — и её не видно.
А пятнистый тюлень плавает на глубине, всё ищет камбалу, не находит, ныряет до самого дна, всплывает на поверхность залива, поворачивает голову влево, вправо, кругом.
Медведь и бурундук
Ты, наверно, видел бурундука — маленького лесного зверька. И заметил: по всей спине проходит пять чёрных полос. И, конечно же, встав ранним июньским утром, когда солнце едва касается своими ещё негорячими лучами вершин деревьев, ты мог слышать этого зверька. Он обычно сидит на верхней ветке высокой ольхи и, совсем по-беличьи закинув пушистый хвост на спину, негромко зовёт:
— Тут … тут... тут... тут...
Если ты не замышляешь ничего плохого, бурундук поприветствует тебя
наклоном головы, спустится на нижнюю ветку и скажет:
— Тут... тут... тут...
А если ты вздумаешь поймать его, он пронзительно заверещит и, показав полосатую спину, юркнет в кусты. И вокруг станет настороженно тихо: все лесные жители — зверье и птицы — попрячутся в дуплах, норах, расщелинах. Но стоит тебе уйти, как бурундук вскочит на ту же ветку и опять возьмётся за своё:
— Тут... тут... тут...
Жил в лесу бурундук, пушистый желтенький зверёк. Жил один. Всякий знает, что одному в лесу невыносимо тоскливо.
Бурундук и подумал: если мне тяжело, то, наверно, есть ещё кто-нибудь другой, который тоже умирает с тоски.
И пошёл бурундук по лесу искать себе друга.
Скачет бурундук от дерева к дереву, от куста к кусту, заглядывает под коряги и валежины, в расщелины и норы.
Встречает горностая. Спрашивает:
— Горностай, горностай! Тебе не скучно одному? Давай дружить. Горностай отвечает:
— Нет, бурундук, мне не скучно. А ты всё равно умрёшь с тоски. Приходи ко мне завтра: я тебя съем.
Бурундук подумал: чем гнить в земле, уж пусть лучше съест меня горностай.
А так как до завтра было далеко, бурундук снова поскакал от дерева к дереву, от куста к кусту, заглядывая под коряги и валежины, в расщелины и норы.
Встречает лису. Спрашивает:
— Лиса, лиса! Тебе не скучно одной? Давай дружить.
Лиса отвечает:
— Нет, бурундук, мне не скучно А ты всё равно умрешь с тоски. Лучше приходи ко мне завтра: я тебя съем.
Бурундук подумал: чем гнить в земле, уж пусть лучше съест меня лиса.
А так как до завтра было далеко, бурундук вновь поскакал от дерева к дереву, от куста к кусту, заглядывая под коряги и валежины, в расщелины и норы.
Встречает соболя. Спрашивает:
— Соболь, соболь! Тебе не скучно одному? Давай дружить.
Соболь отвечает:
— Нет, бурундук, мне не скучно. А ты всё равно умрешь с тоски. Лучше приходи ко мне завтра: я тебя съем.
Бурундук подумал: чем гнить в земле, уж пусть лучше съест меня соболь.
А так как до завтра было далеко, поскакал бурундук от дерева к дереву, от куста к кусту, заглядывая под коряги и валежины, в расщелины и норы.
И вот бурундук встретил медведя. Медведь спал в тени под кустом кедрового стланика.
Бурундук схватил его за ухо и стал тормошить. Кое-как разбудил.. Тот недовольно рявкнул:
— Чего тебе надо?
Бурундук говорит:
— Медведь, медведь! Тебе не скучно одному? Давай дружить.
Медведь лениво поднял голову, зевнул и, не глядя на бурундука, сонно спросил:
— А зачем нам дружить-то?
Бурундук отвечает:
— Вдвоем нам будет лучше. Ты большой, неуклюжий. А я маленький, ловкий. Я буду сидеть на дереве, сторожить тебя, когда ты спишь — а вдруг какая опасность идёт.
— А я никого не боюсь,— говорит медведь.
— Тогда вместе будем собирать орехи.
Медведь глянул на бурундука:
— Орехи, говоришь?..
— Да, орехи. И ягоду будем вместе собирать.
— Ягоду, говоришь?..
— Да, ягоду. И муравьёв будем вместе ловить.
— И муравьев, говоришь?..— Медведь окончательно проснулся, сел.— И орехи, и ягоду, и муравьев, говоришь?
— Да, и орехи, и ягоду, и муравьев.
Медведь довольно отвечает:
— Я согласен дружить с тобой.
Бурундук нашёл себе друга. Большого, сильного. Никто в лесу не мог похвастаться таким другом.
Как-то встретил бурундук горностая.
Тот обрадовался:
— А-а, пришёл. Теперь я тебя съем. Бурундук говорит:
— А я дружу с медведем.
Горностай испугался:
— С медведем?!
Поскакал бурундук дальше. Встречает лису. Та заплясала от радости:
— Наконец я дождалась. Теперь я тебя съем.
Бурундук говорит:
— Я дружу с медведем.
У лисы дух перехватило:
— С медведем?!
Поскакал бурундук дальше. Встречает соболя. Тот обрадовался:
— А я тебя давно жду. Теперь я тебя съем.
Бурундук говорит:
— А я дружу с медведем.
Соболь так испугался, что птицей взлетел на дерево и уже оттуда спросил:
— С медведем?!
Живут себе бурундук и медведь. Быстрый бурундук находит богатые ягодные места и кусты кедрового стланика, сплошь усыпанные шишками.
Медведь радуется не нарадуется таким другом.
Вскоре медведь ожирел настолько, что ему стало трудно ходить. Он теперь больше отдыхал. И лишь изредка повелевал:
— Эй, бурундук, принеси-ка мне брусники.
Или:
— Эй, бурундук, почеши мне спину.
Наступила осень. Впереди зима, долгая, холодная.
Бурундук беспокоится:
— Слушай, медведь, скоро зима. Нам надо сделать запасы.
Медведь лениво отвечает:
— Правильно говоришь, бурундук. Давай, делай запасы! — а сам как лежал, так и лежит.
— Как же я один насобираю столько орехов и ягод? Ты ведь очень много ешь,— чуть не плачет бурундук.
— Сказано тебе, делай запасы!— сердится медведь.— А я выкопаю берлогу. Просторная она. Вот будет настоящее жильё! Не то, что твоя нора.
И бурундук понуро поплёлся заготовлять орехи. Но тут в небе появилась снежная туча. И бурундук стремительно поскакал по кустам — надо успеть заготовить орехи, а то снег спрячет их.
Бурундук сделал запасы.
А медведь залёг в берлогу, подложил под голову лапу и заснул. Спал день, спал два — проснулся. Говорит бурундуку:
— Подай-ка мне орехи.
Наевшись досыта, медведь опять завалился спать. А запасов осталось немного. И бурундук стал экономить.
Недоедает, чтобы дотянуть до весны. Съест один орешек, подойдёт к выходу берлоги, вылижет иней, и ему покажется, что он сыт. Бурундук и не заметил, как он сильно отощал. Кое-как дотянул бурундук до весны. Когда снег начал таять, медведь проснулся. Он потянулся довольный и сказал бурундуку:
— А здорово, братец, мы с тобой перезимовали!
Потом похвалил бурундука:
— Молодец!— и провёл лапой по его спине. Так и остались на жёлтой спине бурундука пять чёрных полос — следы медвежьей дружбы.
Когда снег сошёл с земли, бурундук оставил медведя. Медведь и не жалел: вокруг много-много сладких кореньев и муравьёв.
Но в конце лета медведь вспомнил бурундука: пора готовить запасы. Он стал звать бурундука. Но тот не откликался.
— Изменник! — на всю тайгу заревел возмущённый медведь.
С той поры медведь всячески преследует бурундука. Он никогда не упустит случая разрыть бурундучью нору и разорить. Всё мстит.
Как ни странно, бурундук жив и по сей день. Я его видел сегодня утром, когда шёл опушкой леса. Он сидел на верхней ветке ольхи и, совсем по-беличьи закинув пушистый хвост на спину, призывно кричал:
— Тут... тут... тут...
Наверно, он думал, что кто-нибудь ищет дружбы с ним, и на всякий случай заявлял о себе.
«Мудрая» нерпа
Жила в заливе нерпа. Жила и горя не знала. Днём она выходила на песчаный берег и сладко дремала под тёплыми лучами летнего солнца. Выспавшись, она влезала в воду, долго резвилась в своё удовольствие:
Потом ловила самых вкусных рыб — благо в заливе много всякой рыбы. Раздобрела нерпа от сытой жизни и стала поучать других зверей уму-разуму.
Говорила вороне:
— Эх, ворона-ворона, голодные глаза. Бываешь ли ты когда-нибудь сыта? Живёшь ты много лет, а ни разу не вкусила живой трепещущей рыбы. Всё пользуешься падалью, несчастная. Мне жаль тебя. Надо было тебе родиться нерпой.
Говорила зайцу:
— Эх, заяц-заяц, неспокойные ноги. Так много бегаешь по тайге за корьём. И всё равно ты тощий, как сук ольхи. Мне жаль тебя. Надо было тебе родиться нерпой.
Так и жила нерпа и поучала зверей и птиц.
Как-то поселилась в прибрежных кустах лиса.
Нерпа несколько раз видела лису, пыталась заговорить с ней, но та все уходила от разговора. И нерпа невзлюбила за это лису.
Всё лето лиса кормилась мышами, ягодой, разоряла птичьи гнезда. Осенью она подстерегала молодых, ещё глупых птиц, грызла орехи. Зиму она пережила трудно. Кое-как дотянула до весны. И вот голодной весной лиса вспомнила о нерпе. Вышла на берег залива и увидела: нерпа плавает в разводье. Облизнулась лиса. Но разве справиться ей с нерпой: та большая и сильная! И плавает нерпа в ледяной воде, где лиса не может продержаться и один миг. Но тут увидела лиса нерпёнка. Жирного, беленького, ещё совсем беспомощного. Нерпёнок лежал на льдине невдалеке от берега.
Лиса выскочила на припай, заплясала, будто обрадовалась встрече с нерпой.
— Ты чего это пляшешь? — спросила нерпа.
— Как же мне не радоваться! Ведь я давно ищу встречи с тобой, мудрая нерпа! — А сама так и приплясывает, так и приплясывает. От голодного нетерпения, конечно.
— Зачем я тебе? — спрашивает нерпа.
— Я очень прошу тебя, мудрая нерпа, научи меня счёт вести.
— А зачем тебе ещё счёт вести? — удивляется нерпа. И, польщённая вниманием лисы, подумала: вот какая я мудрая — сама лиса пришла ко мне учиться.
— А затем, чтобы знать, сколько у меня друзей. Ты мой друг. И других нерп я хочу взять в свои друзья.
— Ну ладно, научу,— сказала нерпа.— Давай повторяй за мной.
Лиса пригнулась над кромкой припая, приготовилась.
— Раз,— сказала нерпа.
— Раз,— повторила лиса и коснулась лапой головы нерпы.
— Два,— сказала нерпа.
— Два,— повторила лиса, пронесла лапу от головы нерпы и коснулась воды.
— Ой-ой-ой! — закричала лиса, затрясла лапой.
— Ты чего кричишь? — спросила нерпа.
— Лапу обмочила,— жалуется лиса.
— Встряхни её, подержи на ветру,— посоветовала нерпа.— Тоже мне, воды боится. Надо было тебе родиться нерпой.
Долго ждала нерпа, когда просохнет шерсть на лапе лисицы. Дождалась и говорит:
— Давай по новой. Значит, раз...
Лиса повторяет:
— Раз...
— Два...
Лиса повторяет:
— Два...— и опять коснулась воды.
— Ой-ой-ой! — закричала она, затрясла лапой.
— Экая ты неловкая. Зачем же мочить лапу? — недовольно ворчит нерпа.
— Как же я могу не коснуться воды, когда никого там нет. Ведь ты — «раз», а на «два» никого нет. Получается не «два», а пустое место.
— Вот оно что! — усмехнулась нерпа и поплыла за подружками, привела, выстроила их одну за другой и говорит:
— Давай, лиса, продолжим. Значит, раз...
— Раз,— сказала лиса и соскочила на голову нерпы.
— Два,— сказала нерпа.
— Два,— повторила лиса и прыгнула на следующую голову.
— Три,— сказала нерпа.
— Три,— повторила лиса и прыгнула на третью голову.
— Четыре...
— Пять...
— Шесть...— Скачет лиса по нерпичьим головам, только правит хвостом, чтобы не соскользнуть в воду.
При счете «девять» лиса доскакала до льдины, вспрыгнула на неё, обернулась и прокричала:
— А теперь не мешайте мне, я сама буду тренироваться в счёте.
Отплыли нерпы подальше, чтобы не мешать лисе заучить счёт. А лиса тем временем съела вкусного жирного нерпёнка. И, когда наелась, вышла к кромке льда:
— Эй, нерпы! Я уже выучила счёт! Приплыли нерпы к льдине, выстроились одна за другой. И лиса поскакала по их головам:
— Раз, два, три, четыре, пять, шесть...
Доскакала до берега, выскочила на припай, полуобернулась, помахала пушистым хвостом:
— Спасибо! До свидания!..
А нерпа подумала: какая я мудрая — так быстро научила лису.
Литература
- Санги В. «Мудрая» нерпа. – Москва: Сов. Россия, 1971.
- Санги В. Семипёрая птица. – Южно-Сахалинск: Дальневост. кн. изд-во. Сахалин. отд-ние, 1971.
- Санги В. Как бурундук искал себе друга. – Москва: Малыш, 1971.
- Санги В. Как чайки-крачки стали жить вместе. – Южно-Сахалинск: Лукоморье, 2009.
- Санги В. Нерпа-ларга и камбала колючая. – Южно-Сахалинск: Лукоморье, 2010.
