Наша воображаемая поездка с Пушкиным на юг продолжается. Мы окажемся в Кишинёве и Одессе, перенесёмся «чрез века» и ощутим небывалую прелесть старинного быта, скуку неспешного пушкинского досуга.
В старом атласе указано, что Кишинёв располагается по течению реки Бык. Эта речка — узенький мутный ручей, пересыхающий в зной, свирепый и страшный только комарами, от которых звенит воздух.
Александр Сергеевич Пушкин въехал в город в сентябре 1820 года. Белые мазанки с соломенными крышами, колодцы с журавлями, плетни и сады — всё было покрыто пылью. Сладко пахло виноградом и яблоками. Несколько черепичных крыш на двухэтажных особняках выделяли из общей застройки жилища местной знати и государственных чиновников.
Бессарабия стала частью Российской империи лишь весной 1812 года, получила статус русского наместничества и, освобождённая от турецкого ига, начала новую жизнь. Верхний город — один из районов Кишинёва — состоял из одной улицы, где расположились дома наместника Инзова, губернатора и митрополита, казармы, офицерские квартиры, несколько общественных зданий, церковь — и всё.
По склонам клубились виноградники, свистели птицы, роились пчёлы... Диковинные костюмы жителей — обилие золота, высоких шапок (это почти летом-то!), кисейных шальвар, парчовых халатов, алых фесок с кисточками — напоминали столичные маскарады. Но здесь это была будничная жизнь, выглядевшая на свежий глаз праздником. Наряды искупали бедность архитектуры.
На улице — смесь языков и типов: греки, сербы, армяне, молдаване, цыгане, русские офицеры, чиновники, крестьяне, приехавшие на рынок.
Маленькая низкая мазанка с громким именем — «Заезжий дом члена Квартирной комиссии купца Наумова» — стала первым пристанищем Пушкина. В трёх крошечных смежных горницах прохладно. Окошки вровень с землёй, а пол земляной, покрытый ковриками-паласами.
Одну из комнаток занял Пушкин. Здесь он бывал лишь ночью и по утрам, потому что любил работать в прохладные тихие часы, полулёжа на своей оттоманке. А после 12-ти его здесь и искать было нечего. Бывал он чаще то в резиденции наместника Инзова, то на обеде у генерала Михаила Фёдоровича Орлова, с которым сдружился, несмотря на значительную разницу в годах и в общественном положении.
Они были знакомы ещё по Петербургу. Михаил Орлов в литературном кружке «Арзамас», где состоял и Пушкин, произносил яркие речи о необходимости введения конституции в России, об освобождении крестьян. Пушкин тогда ещё не знал, что Орлов основал первое в России тайное общество «Союз русских рыцарей», в котором стремился объединить вольнодумцев. Царь Александр I поспешил удалить от столицы энергичного молодого генерала: он пользовался слишком большой популярностью среди военных. Орлову поручили командовать дивизией в Кишинёве.
И вот они снова встретились. Орлов собирал в своём доме замечательное общество: офицеры штаба, будущие декабристы Охотников и В.Ф. Раевский, будущий вождь Валахского восстания против турок князь А. Ипсиланти, греческие патриоты...
Орлов отменил в своей дивизии телесные наказания, ввёл школы для обучения солдат грамоте, он преследовал офицеров, которые «употребляют вверенную им власть на истязание солдат». Он знал, что 16 тысяч штыков, которыми он командовал,— его надежда и сила.
В конце мая 1821 года Орлов женился на старшей дочери генерала Н.Н. Раевского Екатерине. Она переехала в Кишинев, и Пушкин проводил у них в доме целые дни, споря об истории России, о вечном мире, о возможности близкой революции в Европе.
Жизнь в этом доме была полна не только политикой: танцевали, читали стихи, ставили домашние спектакли. Балладу Пушкина «Чёрная шаль» знал наизусть весь Кишинёв. А «Песнь о вещем Олеге» родилась как продолжение споров у Орлова о роли и месте поэта (пророка) в истории.
Волхвы не боятся могучих владык,
А княжеский дар им не нужен;
Правдив и свободен их вещий язык
И с волей небесною дружен.
Наместник, генерал Иван Никитич Инзов, понимал поэта, не притеснял его, не докучал необходимостью сидеть в канцелярии. Только изредка прибегал к строгости. Да и то не столько чтобы наказать, сколько для того, чтобы уберечь поэта от жалоб молдавских дворян. Те были спесивы, могли подослать своих слуг: подкараулить Пушкина в переулке и чего доброго — побить. Однажды Пушкина даже «арестовали»: заперли в первом этаже, а чтобы не убежал в гости, отняли сапоги. Раздосадованный Пушкин глядел в окно на двор. Как во всех южных домах, на окнах первого этажа были решётки. На минуту почувствовал себя Пушкин в настоящей тюрьме. Любитель птиц, Инзов держал в доме канареек, соколов, даже попугая. А по двору бродил на длинной цепочке орёл — он был найден птенцом, Инзов приручил его. Пушкин написал в тот день «Узника».
Одним из самых интересных событий было для Пушкина знакомство с подполковником Иваном Петровичем Липранди, которого изобразил он потом так точно и сильно в своей повести «Выстрел», назвав необычным именем Сильвио. Познакомились они в доме Орлова. Липранди вёл своё происхождение из древнего испанского рода, отец его волею случая стал российским чиновником. Липранди воевал в русской армии под командованием генерала Н.Н. Раевского, в битве за Смоленск получил «золотую шпагу за храбрость». Он служил подполковником генерального штаба, был образован, говорил на многих языках, даже на сербохорватском. «Он мне добрый приятель, нелюбим нашим правительством и, в свою очередь, не любит его»,— писал Пушкин.
Вскоре Липранди отправился в служебную поездку по Бессарабии и пригласил поэта с собою. Это были две незабываемые недели. Липранди, автор «Исторического и статистического описания Бессарабии», открывал Пушкину легендарную землю «изгнанника Овидия». Считалось, что поэт Древнего Рима Овидий был некогда выслан в эти края и здесь умер.
Но и кроме Овидия, всё здесь дышало легендой и живой историей. Вечером первого дня остановились в крепости Бендеры. Здесь стоял лагерем разбитый в Полтавской битве Карл XII вместе с изменником Мазепой. Пушкин хотел найти место стоянки, место могилы вероломного гетмана. Но не нашёл. Темно было. Торопились на юг.
Зубцы Аккермана высились над самым морем, над излучиной днестровского лимана. С высокой башни Пушкин зорко вглядывался в городок Овидиополь на противоположном берегу. Странное волнение теснило ему грудь. 1900 лет разделяли их — двух поэтов, двух изгнанников...
Овидий, я живу близ тихих берегов,
Которым изгнанных отеческих богов
Ты некогда принёс и пепел свой оставил...
Твой безотрадный плач места сии прославил;
И лиры нежный глас ещё не онемел;
Ещё твоей молвой наполнен сей предел.
На обратном пути Пушкин пристал к цыганскому табору и исчез почти на неделю. В Кишинёв вернулся один. Записывал песни — сербские, цыганские, молдавские, греческие...
9 мая 1823 года Пушкин начал большую вещь. Сам не знал — поэму или даже роман. Роман в стихах. Роман о современнике, почти ровеснике. Роман о Родине, деревне, любви... Начал своего «Евгения Онегина».
Сирень цвела, абрикосы уже облетели. Воздух был лёгким и ароматным. И никто не знал, что отныне целых 8 лет рядом с Пушкиным будут жить, странствовать, страдать люди, может быть, более живые, чем те, что жили и дышали рядом с ним в действительности. Потому что люди, созданные его фантазией, рождались с немыслимой возможностью — существовать всегда.
«Мне хочется, душа моя, написать тебе целый роман — три последние месяца моей жизни. Вот в чём дело: здоровье моё давно требовало морских ванн, я насилу уломал Инзова, чтоб он отпустил меня в Одессу — я оставил мою Молдавию и явился в Европу. Ресторация и итальянская опера напомнили мне старину и ей-богу обновили мне душу. Между тем приезжает Воронцов, принимает меня очень ласково, объявляет мне, что я перехожу под его начальство, что остаюсь в Одессе — кажется и хорошо — да новая печаль мне сжала грудь — мне стало жаль моих покинутых цепей. Приехал в Кишинёв на несколько дней, провёл их неизъяснимо элегически — и, выехав оттуда навсегда, о Кишинёве я вздохнул. Теперь я опять в Одессе и всё ещё не могу привыкнуть к европейскому образу жизни».
Так Пушкин рассказал брату Льву о перемене в своей жизни.
Инзов не долго удержался в наместниках. Был слишком добр, жил скромно, помогал грекам во время восстания против турок. Всё это не нравилось правительству.
Новому наместнику Бессарабии и Малороссии графу М.С. Воронцову было сорок лет. Он отличился в битвах войны с Наполеоном, имел высокий чин генерал-лейтенанта. Сын российского посла в Лондоне, он был любезен, высокомерен, хорошо образован. В Петербурге друзья Пушкина просили его перевести поэта в Одессу и приблизить к себе.
В 1823 году Одессе было тридцать лет. Но строилась она красиво, пышно, стремительно. Только зелени и садов не было совсем. Голая степь и — море внизу под обрывами. И питьевой пресной воды было мало. После дождя город преображался, свежел, благоухал. Но зато развозило дороги: ни пройти, ни проехать.
Пушкин поселился в гостинице купца Рено, в соседстве с театром, на Ришельевской улице. По утрам Пушкин в открытую дверь балкона видел море, слышал его мерный и сильный грохот.
Бывало, пушка зоревая
Лишь только грянет с корабля,
С крутого берега сбегая,
Уж к морю отправляюсь я.
Потом за трубкой раскалённой,
Волной солёной оживлённый,
Как мусульман в своём раю,
С восточной гущей кофе пью.
Он не изменял своей привычке работать по утрам. После кофе поднимался к себе и садился на диване, распахнув настежь окна и двери балкона. Влажный сквозняк бодрил его. Первая глава «Онегина» подходила к концу, поэму «Бахчисарайский фонтан» он закончил и послал в Петербург — печатать.
Каждый вечер вся Одесса устремлялась в театр. Казалось, это не театр, а храм, так стройны и торжественны были его портики и колонны, увенчанные скульптурами. Итальянская труппа состояла из выдающихся певцов, оркестр был прекрасный. Пушкин упивался мелодиями «Сороки-воровки» Россини.
Жить, однако, было не на что. В Кишинёве он обедал то у Инзова, то у Орловых, то в молдавских домах. Здесь отношения были чопорнее. Чиновники важничали. Столоваться у Рено было дорого. Воронцов, изредка приглашавший его к обеду, держался холодно, называл «подражателем лорда Байрона», советовал побольше работать и совершенствовать свой дар.
Пушкина это раздражало. Настроение его, несмотря на «переезд из Азии в Европу», резко упало. Пушкин, ещё год назад мечтавший идти волонтёром на освобождение греков, узнал о гибели в Греции величайшего поэта Европы Джорджа Байрона.
А Воронцов требовал его присутствия в канцелярии, изводил унизительными замечаниями. Пушкин мстил эпиграммами.
Воронцов написал в Петербург, требуя удалить поэта из Одессы. Приказ пришёл в конце июля. Пушкину предписывалось ехать на север, в Псковскую деревню, принадлежащую его матери,— в село Михайловское. Накануне он разбирал и укладывал свои тетради и книги. Потом спустился к морю. Ему всё ещё не верилось, что они расстаются: поэт и море.
Прощай, свободная стихия!
В последний раз передо мной
Ты катишь волны голубые
И блещешь гордою красой.
Как друга ропот заунывный,
Как зов его в прощальный час,
Твой грустный шум, твой шум призывный
Услышал я в последний раз.
Снова дорога петляла по жаркой степи. Колокольчик, гремел под дугой каретника. Ржавая от пыли и зноя трава сливалась с бледным небом. Даже в карете он писал. Море ещё звучало в ушах. Не отпускало. Ритм лошадиных копыт напоминал ему мерные удары моря. Он увозил его в себе навсегда.
Литература
Галушко Т. В полуденной России /Искорка. - 1987. - № 5.