Сегодня даже среди преподавателей истории русской литературы мало кто знает, что во второй половине XIX века параллельно развивалось творчество двух одарённых писателей с фамилией Успенский.
И если имя Глеба Ивановича Успенского остается «на слуху» и в какой-то мере отражено в школьных и вузовских программах, то Николай Васильевич Успенский, его двоюродный брат, безусловно, относится к числу писателей забытых.
Обидно и несправедливо, поскольку по степени литературного дарования последний мало уступал первому, проблематика же его произведений была столь же актуальна, как и произведений Глеба Ивановича.
Сравнивая как-то обоих Успенских, Лев Толстой, хорошо знавший произведения своих земляков и даже публиковавший рассказы Н. Успенского в своём журнале «Ясная Поляна», однажды заметил, что Глеб Успенский «утомительно однообразен». «Вечно один и тот же язык... − сетовал Толстой и уточнял. − Николай Успенский гораздо талантливее Глеба. У того был юмор, некоторые картинки были чрезвычайно живо схвачены».
Признаюсь, что до появления на моей полке книжных редкостей сборника «Рассказы Н.В. Успенского», изданного в трёх частях в 1864 году в Петербурге издательством «Общественная польза», я и сам о нём практически ничего не знал. Точнее знал, но очень мало, то, что можно было почерпнуть из книги Н.А. Милонова «Русские писателя и Тульский край», справочных изданий.
Но вот в моём шкафу появилось прижизненное издание писателя, и начался поиск подробных сведений о нём и его творчестве.
Для начала – самое общее. Николай Васильевич Успенский родился в мае 1837 года (по другим источникам − в мае 1834 года) в семье сельского священника Тульской губернии. Видимо, семья часто переезжала с места на место, из прихода в приход. Успенские жили то в селе Большое Скуратово Чернской округи, где, возможно, и родился будущий писатель, то в селе Ступине Ефремовского уезда. Своей родиной писатель считал и село Шипово, входящее ныне в состав Становлянского района Липецкой области.
Семья жила по старинке, по укладу отцов и дедов. Одолев в отцовском доме премудрости часослова и псалтыря, Николай Успенский поступил сначала в Тульское уездное училище, затем в 1850-1855 годах учился в Тульской духовной семинарии. Из семинарии «уволился по прошению для поступления в С.-Петербургскую Медико-хирургическую академию». Проучившись в академии год, перевёлся в Петербургский университет, на историко-филологический факультет, но курса не окончил, чина и места не получил. Возможной служебной карьере предпочёл долю профессионального литератора.
Литературную деятельность Николай Успенский начал студентом в 1857 году с публикации в журнале «Сын Отечества» рассказов «Старуха» и «Крестины». В январе 1858 года молодой литератор переступил порог редакции журнала «Современник». Он принёс сюда, на высший по тем временам литературный суд, свои новые рассказы: «Поросёнок» и «Хорошее житьё». Рассказы понравились Н.А. Некрасову, и он без промедления отправил их в очередной февральский номер для публикации. В мае в журнале появляется рассказ «Грушка». В августе читатели «Современника» познакомились с очередным произведением Николая Успенского – рассказом «Змей». В начале 1859 года Успенский становится сотрудником «Современника». В феврале того же года «Современник» печатает рассказ «Ночь под светлый день», а в апреле – «Сельскую аптеку».
Появление Успенского в «Современнике» стало знаковым событием не только в жизни молодого литератора, но и в жизни журнала. Проза Успенского звучала в унисон как с публицистикой Чернышевского и Добролюбова, так и с общей концепцией уникального некрасовского издания.
Разночинцы-шестидесятники – Слепцов, Решетников, Левитов, Глеб Успенский и другие литераторы – пришли в «Современник» позднее. Николай Успенский не только первым рассказал читателям непричёсанную правду о крестьянской жизни, но и первым вытеснил с журнальных страниц дворянскую беллетристику, идеализировавшую отсталую крестьянскую массу, воспевавшую кротость и мудрое терпение русского крестьянина.
Некрасов баловал Успенского высокими гонорарами, в начале 1861 года отправил его фактически на средства «Современника» в многомесячное путешествие по Европе. Успенский посетил Италию, Швейцарию и Францию, где ознакомился с западноевропейской жизнью.
Проводником молодого писателя по Италии стал близкий к литературным кругам, эпикурейски-созерцательный эстет и миллионер Василий Петрович Боткин. Он настойчиво стремился привить молодому провинциалу любовь к античной старине, шедеврам мировой культуры. На всё это Николай Успенский отвечал, увы, брезгливым негодованием, особо подчёркивая безысходную нищету римского населения. Он так и заявил Боткину: никакие шедевры искусства не могут заслонить от него ни тощих лиц, ни дырявых сапог итальянцев.
В Париже Успенский близко сошёлся с уже знакомым ему по редакции «Современника» И.С. Тургеневым. В это время Тургенев писал свой знаменитый роман «Отцы и дети». Уловив ещё в Петербурге нигилистический образ мыслей Николая Успенского, на чужбине Тургенев набросился на него с расспросами. В далеком от России и её проблем Париже, Тургенев знал о нигилистах лишь понаслышке из доходивших до него русских газет и журналов. А здесь – реальный, живой нигилист, явившийся, словно чёрт из табакерки.
Многие черты Успенского, его суждения и упрёки мастер литературы придал своему Базарову. Как и нигилист Успенский, нигилист Базаров имел причастность к медицине и естествознанию, любил химию, отрицательно относился к эстетике, бранил Пушкина, утверждая, что поэт только и делал, что кричал: «на бой, на бой, за святую Русь!». Тургенев, хоть и прозвал Успенского «человеконенавидцем», с охотой принимал его у себя, видя в Успенском не только необычный человеческий тип и литературное дарование, но и своего орловско-тульского земляка.
Позднее, в 1864 году, проявляя заботу о материальном положении Успенского, Тургенев выделил ему в своем имении Спасское несколько десятин земли у Чаплыгинского леса. Построив здесь дом, Успенский мог обеспечить себе скромное довольство и возможность спокойно заниматься литературным творчеством. Однако жизнь в Спасском быстро утомила Успенского. Почудив перед местными крестьянами (свою хилую лошадёнку Успенский прилюдно кормил колбасой), он через несколько месяцев поспешил расстаться с орловскими местами. Напоследок устроил имущественную тяжбу со своим благодетелем − хозяином имения.
Впрочем, это не привело к решительному разрыву отношений между писателями, как можно было бы предположить. Неоспоримым свидетельством этого является хранящаяся в Государственном литературном музее в Москве фотография Тургенева с его автографом, подаренная жене Успенского и его дочери в начале 1880-х годов.
В Париже Успенский всерьёз задался мыслью написать большой монументальный роман о современной жизни. Даже приступил к разработке сюжета, на основе которого, по его собственному выражению, «какой-нибудь Дюма написал бы тридцать частей». Возможно, что мысль о романе Успенскому подсказал в своё время Некрасов. Его «Современник» весьма нуждался в произведении, которое стало бы событием в культурной и общественной жизни России. Успенский крепко верил в свой талант и считал, что подобное дело ему по плечу. Верил в это и Некрасов, до поры и до времени.
Возвращение в Петербург в конце 1861 года стало для Успенского и триумфальным, и трагическим одновременно. Триумфальным потому, что в издательстве Некрасова вышел двухтомник его рассказов, восторженно встреченный демократическим читателем и прогрессивной критикой.
В ноябре в «Современнике» была опубликована программная статья Н.Г. Чернышевского «Не начало ли перемены?», написанная на основе анализа произведений Успенского. Чернышевский высоко оценил гражданскую позицию молодого автора, его литературное мастерство, стремление говорить «правду без всяких прикрас» о народной жизни. Критик писал: «…Если бы г-н Успенский написал три-четыре страницы о народе, мы и тогда должны были бы назвать его человеком, которому удалось так глубоко заглянуть в народную жизнь и так ярко перед нами выставит коренную причину её тяжёлого хода, как никому из других беллетристов».
В декабре того же года в журнале «Время» рецензию на рассказы Успенского опубликовал Ф.М. Достоевский.
Трагедия вызревала одновременно. Внешним её проявлением стала ссора с Некрасовым из-за денег. Успенский полагал, что Некрасов недодал ему несколько тысяч за его рассказы. Издатель же «Современника» считал, что заплатил гораздо больше, чем следовало. Как бы там ни было, Успенский требовал третейского суда, пытался вовлечь в конфликт Чернышевского, однако из этого ничего не получилось. Мудрый и осторожный Николай Гаврилович предпочёл доброжелательный нейтралитет.
Замечательный литературовед и прекрасный знаток эпохи 60-х годов XIX века К.И. Чуковский, инициировавший в 1930-е годы внимание советского читателя к творчеству Николая Успенского выпуском его избранных сочинений, вполне резонно считал, что разрыв Успенского с «Современником», а точнее – «Современника» с Успенским, был неизбежен в принципе. Без всяких ссор Успенский, как полагал Чуковский, был бы вскоре и так удалён из «Современника», потому что читатели второй половины 60-х годов подвергли писателя бойкоту. «Некрасов, – писал Чуковский, – несомненно, учуял эту перемену в читательских вкусах, и потому в ближайшие годы не сделал попыток примириться с Николаем Успенским».
Об отношении читателей к Успенскому скажем немного позднее. Сам по себе разрыв с Некрасовым был для Успенского сильным ударом. Его родные даже опасались сумасшествия, бывшего в роду писателя наследственной болезнью, но этого, к счастью, не произошло.
Покинув столицу, молодой литератор много ездил по России. Параллельно с литературной работой, он пробует себя на педагогическом поприще, сдав экзамены на звание учителя. Учительствовал в народной школе Л.Н. Толстого в Ясной Поляне, преподавал литературу в Чернском и Болховском уездных народных училищах, в оренбургской Неплюевской военной гимназии и в 1-й Московской военной гимназии, откуда и вышел в отставку в 1874 году.
Педагогом Успенский был, видимо, интересным и вдумчивым. В сохранившемся в архиве протоколе педагогического совета Чернского уездного училища от 15 ноября 1864 года есть примечательная запись: «Учитель русского языка Н. Успенский заметил, что дети по его предмету не могут быть достаточно развиты, если училище не будет иметь особой библиотеки для детского чтения…». Однако с учебным начальством Успенский не ладил, часто оставляя учебные заведения ранее положенного срока.
Худа без добра, как известно, не бывает. Переезжая с места на место, Успенский в совершенстве усваивал народный язык, насыщался жизненными впечатлениями. Они были необходимы ему как воздух, как живительная влага растению. Остроумный и наблюдательный Успенский ловил народную жизнь, что называется, «на лету», знал и понимал эту жизнь во всех её многообразных проявлениях. Всё увиденное и услышанное он фиксировал с репортёрской точностью. Это определяло особенности писательской манеры Николая Успенского. Она заключалась в широком использовании разнообразных оттенков живого народного слова, многообразных народных говоров. Корней Чуковский называл Успенского «слуховым писателем», то есть автором, который строил свои рассказы главным образом на слуховых впечатлениях. «Почти вся его литературная сила, – писал Чуковский, – заключалась в его изощренном и восприимчивом ухе».
В своих рассказах и повестях Успенский избегал прямой и голой тенденциозности. Идею он выражал освещением живой жизни в различных её обстоятельствах. При этом писатель часто прибегал к сказовому типу повествования, ориентированному не просто на читателя, а на читателя-собеседника. Созданные талантливым самородком сцены и образы приближались, по мнению критиков, к сценам и образом выдающейся сатиры М.Е. Салтыкова-Щедрина. Манера письма Успенского в известной мере, предопределила появление в русской литературе новеллиста-Чехова.
На протяжении многих лет ведущие темы творчества Николая Успенского были тесно связаны с до мельчайших подробностей знакомой ему деревенской жизнью. В ранних рассказах писателя – «Старуха», «Поросенок», «Грушка», «Змей», «Обоз» и других – яркое отражение нашли дореформенная российская деревня, мрачная и забитая жизнь крепостного крестьянства. В более поздних произведениях Успенский также без прикрас описывал деревню пореформенную, где крестьянское житье столь же безрадостно, что и ранее, где на смену «диким помещикам» пришли не менее дикие и циничные мироеды-кулаки.
Расширяя проблемный диапазон своего творчества, бичуя пороки и невежество, отображая бессознательную жестокость людских отношений, Успенский поднимал новые пласты российской жизни. Он писал о нелёгкой доле разночинной интеллигенции, о быте и нравах духовенства, о спекулятивных аферах издателей, о сокрушенных горем вдовах, затравленных нуждой мастеровых со всеми их побуждениями, и низменными, и возвышенными, о лживости и лицемерии законов и многом другом. Живые образы. Яркие краски. Всё неподдельно, всё неприкрашенно. Это его «Уездные нравы», «Работник», «Бурсацкие нравы», «Студент», «Межедворов», «Федор Петрович», «Старое по новому», небольшая пьеса «Странницы», среди персонажей которой есть и рабочие тульской самоварной фабрики и другие произведения 1860-1870-х годов.
Некоторые из рассказов Успенского носили биографический характер, однако, с определенными недоговорками, отступлениями от реальной действительности. Отроческими впечатлениями и переживаниями писателя насыщен, например, рассказ «Декалов», написанный в 1862-1863 годах. В центре повествования образ дьячковского сына Ивана Декалова, отправленного родителями из деревни в «губернский город Т.» для учебы в духовной семинарии и страдающего здесь от поруганного чувства человеческого достоинства. Романтичный и мечтательный подросток, выросший на лоне деревенской природы, вкушая горький корень семинарского учения, восстает против него. Обстановка духовной семинарии с бездушной философией: учить и бить суть одно и тоже, в рассказе противопоставлена вольной жизни босоногой деревенской ребятни. И если протест героя рассказа семинариста Декалова носил пассивный характер, то протест его реального прототипа семинариста Успенского нередко приобретал активные формы. Сохранились некоторые сведения о бурсацкой жизни будущего писателя, характеризующие его как человека озорного и неучтивого. Чего стоила, например, его выходка с учительским картузом, набитым песком и надетым на голову хозяина.
Протестом против действительности была и вся его последующая жизнь. Характерен такой эпизод. В 60-е годы либеральный министр народного просвещения А.В. Головнин, по рекомендации известного журналиста А.А.Краевского, поручил Успенскому, как знатоку деревенского быта, объехать несколько уездов Московской, Тульской, Орловской губерний и предоставить отчёт о состоянии школьного дела. Записка, представленная Успенским министру, была воспринята последним, как личное оскорбление. В ней Успенский без обиняков писал о том, что разорённые реформами Александра II крестьяне так убоги и голодны, что надо раньше в корне перестроить их быт, а уж потом хлопотать о школах. «Напрасно полагают, – писал Успенский министру, – что можно просвещать мужиков, у которых желудок набит лебедой и мякиной. Сперва надо накормить человека, а уж потом ему книжку подкладывать».
Независимая позиция писателя, не желавшего примыкать ни к какому политическому лагерю, вызывала критику в его адрес, как со стороны «друзей народа», так и со стороны земских либералов. И те, и другие считали Успенского неисправимым пессимистом, а значит – чужаком. С особым негодованием относились к Успенскому народники 70-80-х годов. Со стороны народнической прессы, в том числе и со страниц некогда близкого «Современника», на Успенского лились потоки грязи. Писателя обвиняли в том, что его книги – ретроградная ложь, что он клевещет на мужика, цинично осмеивает его идеалы и верования, «надругивается» над устоями деревенской жизни, в частности, над крестьянской общиной, посредством которой народники, как известно, хотели ввести в России социализм.
Примечательно, что позицию народников в отношении критики Успенским русского мужика разделяли и официальные «опекуны» отечественной литературы – чиновники ведомства цензуры.
В начале 1960-х годов, литературовед М. Блинчевская обнаружила в Российском государственном историческом архиве гранки неизвестного рассказа Успенского «Отец и сын. (Из жизни оружейников)», предназначавшегося для печатания в 1876 году в журнале «Развлечение».
Эта короткая незамысловатая история о безработном подростке-оружейнике, легко сумевшем обмануть и обокрасть суеверного крестьянина, была признана московским цензором Фёдоровым несоответствующей предписанию Главного управления по делам печати о «неуместности допущения» в цензурном журнале рассказов, не имеющих «ничего общего с поучительною и трезвою сатирою», служащих «только школою дурного вкуса и загрубелых понятий, а иногда, может быть, даже и школою плутовства для необразованных читателей». Автору рассказа инкриминировалось также «легкомысленное и шутовское» отношение «к предметам народного верования, имеющим непосредственную связь с св. писанием».
Жаль, что «друзья народа» проглядели, а, может быть, и не пожелали увидеть в творчестве Успенского главного: его жгучей ненависти ко всякого рода угнетению, к правительственному и чиновничьему произволу. Цензоры же, зорко стоявшие на страже устоев монархической государственности, просекали это мгновенно. В том же архиве автору этих строк довелось обнаружить подтверждающий это документ − «Отзыв члена Совета Главного управления по делам печати д.с. советника П. Стремоухова о книге Н.В. Успенского «Новейшие рассказы». 22 октября 1870 года».
Узрев в сборнике ряд рассказов «тенденциозного содержания», Стремоухов особо отмечал, что в них, «в самом невыгодном для нашего общественного строя свете» содержится сопоставление «двух сословий: высшего, а именно помещичьего, как сословия дармоедов, проедающих свои состояния в французских ресторанах и за границей и никакой пользы обществу не приносящих, − и сословия крестьян, как бедствующего от нищеты и голода и терпящего всякого рода гнёт и лишения, несмотря на уничтожение крепостного права и новые суды…».
«Как главная причина всех бедствий» крестьянского сословия, отмечал рецензент, в рассказах Успенского «проводится та мысль, что крестьяне получили только волю, а не землю и леса, необходимые для их существования (то есть в даровую собственность); высшее же сословие ничем не жертвует для народа, для улучшения положения которого предназначаются лишь такие средства, как учреждение народных театров и школ, − на что, однако же, не даётся денег».
«Кроме того, − указывалось далее в документе, − в двух небольших рассказах автор глумится над церковными порядками, в силу которых при Ивановской колокольне в Москве могут пробавляться 96 тунеядцев-звонарей и семинарист-философ берёт полюбившую его невесту из духовного звания для получения места в соборном храме, где не надо иметь бас. Эти два рассказа, впрочем, не представляют ничего вредного. Но все остальные рассказы, как направленные к возбуждению презрения к высшему сословию и к изображению положения народа в самом безотрадном свете, − представляют, по мнению члена Совета (О себе чиновник писал в третьем лице – Б.Т.), совокупность рассказов положительно вредного характера, а потому он полагал бы, что книга г. Успенского подлежит преследованию со стороны Цензурного комитета…».
Столкновений с цензурой у Успенского было немало. Она исказила многое из того, что было написано писателем и в конце 50-х, и в 60-е, и в последующие годы. Отдельные тексты Успенского были восстановлены его издателем и биографом К.И. Чуковским. Однако многое, надо полагать, ещё не сделано. Полного собрания сочинений оклеветанного и забытого писателя до сих пор, мы не имеем.
Каждое столкновение с цензурой Николай Успенский переживал с мучительной болью в сердце. По большому счёту, ему не с кем было поделиться своими мыслями и чувствами. Друзей у писателя было мало, практически, их не было вообще. Если не считать, конечно, бесшабашную кабацкую братию, знавшую и звавшую друг друга лишь по кличкам: Мазепа, Левша, Костоправ, Шептун… Успенского в этой компании звали Мефистофелем.
Сдружившись с обитателями дна, Успенский часто топил своё душевное одиночество на дне кабацкого стакана. После этого писалось плохо. Литературный талант угасал и надо было сильно напрягаться, чтобы написать что-нибудь новое, достойное когда-то прогремевшему в литературе имени.
В 1878 году в жизни Успенского наметился просвет. Сорокалетнего бродягу-писателя полюбила шестнадцатилетняя Елизавета Александровна Успенская, дочь священника села Лобанова Ефремовского уезда Тульской губернии. Лобановские-Успенские приходились Николаю Васильевичу дальними родственниками. Несмотря на отчаянное сопротивление отца невесты, они поженились. Однако семейная жизнь длилась недолго. В 1881 году девятнадцатилетняя Елизавета Александровна умерла от скоротечной чахотки, оставив на руках вдовца малолетнюю дочь Ольгу. Это трагическое обстоятельство окончательно подорвало жизненные силы писателя. Его всё чаще стала манить к себе дорога. Бесконечные скитания с малолетней дочерью по городам и весям становятся образом жизни талантливого литератора. Свои новые произведения Успенский пишет везде, где только можно: в придорожных трактирах, ночлежных домах, курных мужицких избах.
Когда кончались литературные гонорары, присланные из «Русского вестника», «Развлечения» или других изданий, где он тогда печатался, Успенский брал в руки привезённую некогда из Парижа гармошку и выходил на базарную площадь где-нибудь в Ефремове, Венёве или Богородицке. Забавлял публику куплетами, прибаутками, рассказами из жизни знаменитых писателей, демонстрацией купленного по случаю или найденного на помойке чучела средних размеров крокодила. Лицедеем и раёвщиком Успенский был прирождённым. Возможно, что погиб в нём великий актёр.
Когда дочь немного подросла, гармошку купили и ей. Она играла на пару с отцом, танцевала и пела, а затем, сняв с головы мальчишеский картуз, в котором ходила по настоянию отца, собирала подаяние толпы. Периодически дочь у него отбирали родственники покойной жены, но Успенский выкрадывал ребёнка и уводил её с собой.
Так проходили годы. Трагическая развязка наступила глубокой осенью 1889-го. 21 октября (2 ноября по новому стилю) Николая Успенского нашли мёртвым с перерезанной в двух местах шеей, в одном из тихих и тёмных московских переулков вблизи Смоленского рынка. Официальная полицейская версия гласила: писатель свёл счёты с жизнью без посторонней помощи, зарезавшись… перочинным ножом.
Так ли это? Что произошло с Успенским в действительности? Вопросы эти возникли не сегодня. Впервые они были подняты современниками писателя, весьма озабоченными преждевременной гибелью под ярмом нужды, пошлости и житейской грязи целого ряда крупных отечественных литературных талантов. В числе современников был и двадцатилетний Иван Бунин, посвятивший «одному из первых и лучших представителей народнической литературы» специальную статью «К будущей биографии Н.В. Успенского», опубликованную в 1890 году в газете «Орловский вестник».
«Старою, но в тоже время постоянно юною историей, − писал Бунин, − стала печальная участь многих русских писателей. Судьба Никитина, Решетникова, Помяловского, Надсона, Левитова и подобных им несчастливцев, которым словно на роду написано «что-то роковое», всем известна. Одни из них были подавлены нищетой, другие – с чуткой до болезненности душою – не вынесли окружающей их обстановки, третьи… третьи унесли с собой в могилу тайну своей ненормальной тяжёлой участи. К последним, я думаю, более всего можно отнести недавно зарезавшегося Николая Васильевича Успенского. Его оригинальная и печально своеобразная жизнь положительно ставит в тупик».
Смерть Николая Успенского стала для современников писателя неразгаданной тайной. Такой остается она и по сей день.
Можно лишь предполагать, выдвигать версии, аргументируя их, подкрепляя фактами, опровергая расхожие доводы. Распространённым стало мнение о том, что свести счёты с жизнью Успенского заставили «беспросветная нужда», «одиночество и забвение». Однако известно, что, обладая разносторонними талантами, нужды Успенский не боялся. Да и о забвении говорить не приходится. Как писатель он был востребован издателями. Пусть не самыми безупречными, не самыми порядочными, подчас бульварными. Его сочинения периодически выходили в виде отдельных сборников в двух, трех и четырёх томах, причём довольно часто. С 1861 по 1889 год в Петербурге и Москве было выпущено целых 9 таких сборников (собраний сочинений).
В последние годы жизни у Успенского появляется новый круг знакомых. В частности, писатель сближается с известным пейзажистом-передвижником Алексеем Константиновичем Саврасовым. Изредка посещает художественный клуб журнала «Будильник», собрания литераторов «московской темы».
На этом фоне не такой уж и фантастической кажется версия убийства. Оно могло быть банальным, бытовым, произошедшим в пьяной драке. Может быть это было убийство с целью ограбления: при осмотре чинами полиции тела покойного при нём не было обнаружено никаких вещей. В карманах писателя нашли лишь завалявшиеся восемь копеек да паспорт на имя бывшего учителя Николая Васильевича Успенского. Куда-то таинственно исчезла парижская гармоника, которую Успенский, по позднейшему свидетельству дочери, постоянно носил с собой в холщовом саквояже.
Не исключено и то, что убийство Успенского могло быть политическим. Хорошо известно, что 1880-е годы были временем создания в России тайных и явных черносотенно-монархических организаций, не брезговавших никакими средствами для расправы с противниками действовавшего режима. Сомневаться в том, что Успенский был именно таким человеком не приходится. Возможно, что счёты с «неверным» свели и некие «друзья народа», ученики и последователи печально знаменитого террориста, идеолога «Народной расправы» С.Г. Нечаева.
Версия самоубийства была, конечно же, самой удобной для полицейских чинов, но не для истории.
Литература
Тебиев Б.К. Отверженный // Тебиев Б.К. «Тайны книжных переплётов. Из записок книжника»: Рос. гос. б-ка. М.: Пашков дом, 2008. - С.342-359.