В Центральном государственном архиве Октябрьской революции в Москве автору этих строк удалось обнаружить дело «О враче-дворянине Викентии Викентьевиче Смидовиче».
Оно было заведено в конце прошлого столетия чиновниками особого отдела департамента полиции. Год за годом в нём собирались сведения о политической неблагонадёжности писателя...
Вице-директор департамента полиции Зволянский принял Вересаева в своём кабинете. Разговор был непродолжительным. Против обыкновения полицейский чиновник вёл себя тактично и сдержанно. И всё-таки это был допрос.
Поздоровавшись с вошедшим писателем, он предложил ему удобное кожаное кресло, а затем с некоторым, как показалось Вересаеву, наигранным недоумением спросил:
− На имя господина министра юстиции подана одна весьма странная бумага, и под ней, между прочим, находится и ваша, господин Смидович*, подпись. Подписывали вы в действительности эту бумагу?
(Смидович* − настоящая фамилия писателя В. Вересаева).
Вересаев догадывался о причине своего вызова в полицейский департамент и, конечно, знал, о какой «странной», с точки зрения Зволянского, бумаге шла речь. Но чтобы лишний раз в этом убедиться, попросил взглянуть на документ.
Зволянский протянул ему лист белой плотной бумаги. Сомнения отпали. Это было заявление группы петербургских литераторов министру юстиции царского правительства, написанное в знак протеста против гнусной расправы столичной полиции над участниками проходившей 4 марта 1901 года на Казанской площади мирной студенческой политической демонстрации. От одного только напоминания об этой кровавой драме, разыгравшейся недавно на его глазах, сердце писателя наполнилось болью и гневом.
− Да, господин Зволянский, подписывал, − сказал Вересаев с твёрдостью и решительностью, глядя в глаза своему собеседнику, одному из возможных виновников недавней трагедии. − Это моя подпись!..
Интонация, с которой были произнесены эти слова, оказалась вполне достаточной, чтобы считать разговор с писателем оконченным. Продолжать его вряд ли имело смысл. Наметанный глаз жандарма сразу отметил, что перед ним не мягкотелый интеллигент, которого можно без особых хлопот заставить пойти на попятную, а человек, убеждённый в собственной правоте, готовый бороться за свои убеждения. Такого угрозами не запугаешь.
Зволянский ни о чём больше не спрашивал и лишь попросил Вересаева подтвердить сказанное в письменном виде.
Вызов в департамент полиции, хотя и не был для писателя неожиданностью, ничего хорошего не сулил. Возвращаясь домой, в маленькую квартирку на Гончарной улице, Вересаев ясно ощутил, что тучи над его головой начинают сгущаться и со дня на день следует ждать грома.
И он не ошибся...
Через несколько дней сверхштатный ординатор Барачной больницы в память С.П. Боткина при Петербургской военно-медицинской академии Викентий Викентьевич Смидович был вызван к главному врачу клиники Посадскому, официально сообщившему, что согласно предписанию министра внутренних дел и на основании распоряжения городской управы он удаляется от занимаемой должности. Спустя ещё некоторое время на квартире Вересаева был произведён обыск, оказавшийся, к счастью, безрезультатным.
В ожидании дальнейших событий прошло несколько недель. В конце июня 1901 года Вересаева вновь вызвали в полицию. На сей раз писателя не допрашивали, а лишь ознакомили с решением Особого совещания, согласно которому ему запрещалось в течение двух лет проживание в столичных городах — Петербурге и Москве.
Подпись под заявлением царскому министру, осуждавшим преступную акцию петербургской полиции и царящий в стране произвол властей, была лишь поводом для расправы над прогрессивным литератором. Действительная же причина высылки Вересаева заключалась в том, что уже на протяжении ряда лет департамент полиции располагал сведениями о его связях с революционным движением.
Впервые будущий автор «Без дороги», «Поветрия», «На повороте» и других популярных в среде прогрессивной интеллигенции повестей и рассказов попал под недремлющее око полиции ещё в пору студенчества в связи с событием, которое можно было бы расценить как курьёзное, если не принять во внимание время, когда оно произошло.
Это случилось в начале 1888 года. На памяти у всех ещё были свежи царский суд и казнь участников студенческой революционной группы Александра Ульянова. Полиция неистовствовала в охранном рвении. Для занесения в списки неблагонадёжных было достаточно даже малейшего подозрения. Именно тогда из «чёрного кабинета» петербургского почтамта в департамент полиции было доставлено письмо студента университета Викентия Смидовича, адресованное в Париж студенту Моисею Шлепянову.
Весь текст письма заключался в одном большом вопросительном знаке. Он-то и смутил полицейских, которые стали усиленно выяснять, не стоит ли за этим политическое преступление? И хотя ничего предосудительного в поведении и образе жизни студента Смидовича обнаружено не было, полиция взяла его на заметку.
В 1897 году в полицейское досье Вересаева были занесены сведения о его согласии участвовать в предполагаемом издании в Москве социал-демократического журнала для рабочих. На следующий год в досье заносятся сведения о том, что Вересаев дважды ходатайствовал перед властями о выдаче ему на поруки, как больной, состоявшей под стражей за революционную пропаганду его троюродной сестры Инны Смидович. Тогда же досье пополнилось сведением об участии писателя в обществе «Помощь», закрытом по распоряжению министра внутренних дел за противоправительственную деятельность.
О некоторых связях Вересаева полиция только догадывалась, но точных сведений не имела. Как спустя много лет признавался сам писатель, в его удобной для конспиративной работы квартире при Барачной больнице неоднократно проходили собрания руководящего центра петербургского «Союза борьбы за освобождение рабочего класса», печатались и хранились революционные прокламации, в написании которых он и сам принимал участие. Связь с революционерами он поддерживал через своего друга, студента Военно-медицинской академии В.Н. Катина-Ярцева.
Серьёзные опасения внушала властям литературная деятельность «лекаря Викентия Смидовича», его интерес к острым социальным проблемам, стремление отразить в своих произведениях омерзительную правду русской действительности и на её фоне живые и яркие образы революционеров − творцов и героев нового времени. Уже тогда, в начале века, русская монархическая пресса прочно причислила Вересаева к «странной новой плеяде босяцкого Гомера Максима Горького».
Знакомство писателей, перешедшее впоследствии в глубокую искреннюю дружбу, состоялось в конце 90-х годов. К этому времени оба они были уже сложившимися литераторами и пользовались известностью. Как чуткий наблюдатель и знаток жизни, Вересаев, вступивший на литературную стезю несколько ранее Горького, увидел в первых произведениях пролетарского писателя ростки нового, необычного.
Живые, призывные ноты раннего Горького, прозвучавшие «среди всеобщего нытья, безнадёжности и тоски», притянули к себе Вересаева, сделали его горячим почитателем горьковского таланта. «Как будто распахнулось запертое окно, и в спёртый, душный воздух тюрьмы ворвался свежий, бодрящий морской ветер»,— писал Вересаев в воспоминаниях о появлении Горького в литературе.
Вересаева сблизила с Горьким не только совместная работа в прогрессивном журнале «Жизнь», через редактора которого В.А. Поссе произошло сначала заочное, а затем и непосредственное их знакомство, но и общность мировоззрения, критическое отношение к российской действительности. Во время одного из приездов в Петербург Горький, знавший о связях Вересаева с революционным движением, передал через него в кассу местной организации РСДРП три тысячи рублей, полученные за издание своих рассказов.
...В полиции, ознакомив Вересаева с решением Особого совещания, не без злорадства заметили, что наказание за антиправительственную деятельность ему вынесено слишком мягкое. Причиной этого послужил не столько недостаток явных улик, сколько шумный успех вересаевских «Записок врача», печатавшихся в популярном журнале «Мир божий» и сразу принесших писателю широкую известность не только в России, но и за её пределами.
«В истории русской прогрессивной литературы и публицистики начала XX века, − писал о «Записках врача» известный литературовед Григорий Бровман, − эта книга имела поистине исключительное значение... Успех этого произведения Вересаева был для того времени невероятным. Достаточно сказать, что «Записки» после опубликования в «Мире божьем» выдержали ещё до революции девять изданий».
Семь лет трудился Вересаев над своими «Записками». Каждая их строчка писалась не только разумом, но и сердцем писателя-патриота, врача-гуманиста. Проблемы, затронутые в книге, далеко выходили за рамки узкопрофессиональных вопросов. Правдиво, без прикрас отобразил Вересаев уродливый строй российской жизни, безжалостную эксплуатацию трудящихся. Это было новаторское произведение, которое не укладывалось в привычные представления о жанрах и видах литературного творчества. Оно представляло собой органический синтез публицистики и художественной прозы.
Писатель рассказал в «Записках» и о недостатках медицинских факультетов, откуда выходят плохо подготовленные к практической работе врачи, и о конфликтах во врачебной науке и практике, и о социальных условиях лечебной помощи, о спорных вопросах этики врача, его моральном состоянии и материальном положении. Затрагивались здесь и многие другие больные вопросы русской жизни. Вывод же напрашивался из всего повествования один: путь к нравственному и физическому здоровью народа, общества лежит через уничтожение существующего строя, через революционное переустройство жизни.
«Записки врача» в считанные месяцы дали Вересаеву славу, которой, по его собственному признанию, он никогда бы не имел и которой никогда не имели писатели, более его одарённые. Вокруг книги велись жаркие споры. Если прогрессивная общественность встретила книгу с одобрением, высоко оценила её жизнеутверждающий пафос, то реакционеры всех мастей и оттенков ополчились против «Записок» и их автора.
Они называли Вересаева «дикарём», «клеветником», «неучем», «фруктом, позорящим медицинское сословие», «скверной птицей, которая гадит в собственное гнездо». Защитники и противники «Записок врача» образовали два глубоко враждебных лагеря. На стороне писателя и его книги была правда жизни, на стороне критиков − доживавший последние десятилетия мир насилия и социальной несправедливости. Ускорить гибель этого мира было заветной мечтой писателя-патриота.
В конце лета 1901 года Вересаев приезжает в родную Тулу. Отбывать двухлетнюю высылку он решает именно здесь. За несколько лет разлуки город его детства и юности изменился мало. Прежними оставались неторопливость и размеренность его провинциального быта, стайки сизокрылых голубей в прозрачной синеве неба, малиновый перезвон курантов на колокольне Успенского собора в древнем кремле. По-прежнему заунывно вслед за первыми петухами будили город по утрам гудки многочисленных заводов и фабрик, и серая, многоликая толпа мастеровых наполняла подёрнутые предрассветной пеленой улицы.
И вместе с тем это была уже не та старая Тула из далёкого детства. Бурный XX век нарушил её провинциальное затишье, пробудил дремавшие силы. Экономический кризис, знаменовавший собой начало нового столетия и обостривший все имевшиеся в стране противоречия, всколыхнул рабочие массы, ускорил рост их самосознания, способствовал быстрому распространению в их среде революционных идей.
В первые дни после своего приезда в Тулу Вересаев в свободные от работы часы много бродил по улицам города, пристально всматривался в лица рабочих, прислушивался к их голосам.
Забитость, обездоленность, отчаянная тоска отступали куда-то в прошлое, открыв дорогу новому, ещё только рождающемуся в душе рабочих чувству. Тонкий и вдумчивый наблюдатель, отличный знаток жизни и чаяний трудового народа, Вересаев видел это новое и всем сердцем приветствовал его появление.
В 1896 году, в Петербурге, во время знаменитой «промышленной войны», когда вышедший на арену открытой политической борьбы российский рабочий класс впервые заявил о себе во весь голос, Вересаев стал его приверженцем. С тех пор он твёрдо понял и осознал, что «единственно плодотворная работа — это работа над организацией пролетариата».
По приезде в Тулу Вересаев поселяется сначала в Заречье, на улице Миллионной, а затем переезжает в родительский дом, на тихую Верхне-Дворянскую (ныне улица Гоголевская).
Вслед за Вересаевым в Тулу по секретным полицейским каналам приходит предписание полицейского департамента об установлении за ним негласного надзора. За Вересаевым устанавливается тщательное наблюдение.
Но жить в тиши, довольствуясь только литературным трудом, было не в характере писателя. Его тянуло к активной деятельности, непосредственному общению с земляками. Невзирая на полицейскую слежку, о которой Вересаев догадывался, он устанавливает тесную связь с представителями местной социал-демократической интеллигенции − Платоном и Софьей Луначарскими, рабочими Сергеем Степановым, Григорием Жабровым, Василием Кисловым.
Писатель выступает в рабочих кружках, читает лекции и доклады в Тулубьевской воскресной школе. На его квартире устраиваются литературно-художественные вечера, на которые собираются ссыльные студенты, представители местной интеллигенции, рабочие активисты.
Вересаев оказывает местным социал-демократам и большую материальную помощь. В «Деле», которое завели на поднадзорного писателя вслед за своими петербургскими «коллегами» тульские жандармы и которое как ценная историческая реликвия хранится ныне в Государственном архиве Тульской области, мне довелось найти любопытный документ − отношение чиновника губернского жандармского управления тульскому уездному исправнику. В нем сообщается о необходимости установить более тщательные наблюдения за Вересаевым, поскольку в Петербурге имелись сведения о том, что за свои «Записки врача» он выручает «большие деньги», которые почти полностью отдаёт на революционные дела.
Вересаеву, имевшему немалый опыт конспиративной работы в Петербурге, без особого труда удавалось обводить нерасторопную тульскую полицию вокруг пальца. В одном из писем к литературоведу С.К. Вржосеку Вересаев, вспоминая годы, проведённые в тульской ссылке, писал: «Полиция доносила, что я никаких денег через почту не получаю и, по-видимому, сам нуждаюсь, а через Тульское отделение Государственного банка я получал из Петербурга переводом тысячи (за один первый год «Записки врача» дали больше 20 тысяч), и, конечно, многое из них шло на цели весьма с точки зрения полиции не похвальные».
Со свойственной ему энергией Вересаев участвует в издательской деятельности тульской социал-демократической организации − пишет прокламации. По рассказам тульских старожилов, которые мне доводилось слышать, Вересаевым был оборудован печатный станок для выпуска прокламаций. Находился он в подвале сарая, во дворе дома на Верхне-Дворянской улице.
Со слов самого писателя и по свидетельству участников тульского социал-демократического подполья известно, что перу Вересаева принадлежит ряд прокламаций, в том числе прокламация «Овцы и люди». Это небольшое по объему, но яркое революционно-публицистическое произведение, бичевавшее русское самодержавие и разоблачавшее несостоятельность наивной веры отсталых слоев трудящихся в «доброго царя», распространялось среди населения Тулы и губернии накануне и в день первой политической демонстрации тульских рабочих 14 сентября 1903 года.
Можно предположить, что Вересаев является и автором прокламации «К крестьянам», распространявшейся летом 1903 года. Об этом свидетельствуют не только стилистические особенности текста, но и то, что Вересаев хорошо знал настроения и интересы крестьян, тонко чувствовал их психологию. Ещё в 1890-х годах им был создан ряд глубоких по содержанию литературных произведений о крестьянской жизни и в том числе известный рассказ «Лизар». Не раз приходилось Вересаеву встречаться с крестьянами и во время тульской ссылки. В эти годы писатель часто приезжал в небольшое сельцо Зыбино − имение своего двоюродного дяди и тестя Г.В. Смидовича.
Все это время Вересаев активно работает над литературными произведениями, принимает деятельное участие в оживлённых спорах вокруг «Записок врача». В декабре 1901 года в петербургской газете «Россия» появляется его заметка «Моим критикам (Письмо в редакцию)», написанная в ответ на опубликованный в газете отчёт о речи профессора Н.А. Вельяминова, произнесённой на годовом собрании Медико-хирургического общества и посвященной разбору «Записок врача». В 1902 году Вересаев пишет и отсылает в «Мир божий» большую статью «По поводу «Записок врача» (Ответ моим критикам)». На следующий год эта статья, значительно дополненная, выходит в Петербурге отдельной брошюрой.
Вересаеву было чрезвычайно интересно знать, как относятся к его книге рядовые труженики медицины, люди, встречами с которыми были навеяны многие страницы «Записок». Он знакомится с тульскими врачами и во многих из них находит своих верных друзей и единомышленников. Особая дружба связывает Вересаева с врачом-окулистом Тульского губернского земства Всеволодом Васильевичем Рудиным, замечательным медиком и человеком большой души.
18 октября 1901 года Вересаев дарит Рудину и его сыну Геннадию один из только что присланных в Тулу авторских экземпляров первого издания «Записок врача», отпечатанного в петербургской типографии А.Е. Колпинского. На книге он делает надпись: «Гене и Всеволоду Васильевичу Рудиным на добрую память от автора. Тула, 18/Х.01».
Эта книга сохранилась и попала ко мне. Именно она помогла восстановить некоторые малоизвестные и забытые страницы жизни Викентия Викентьевича Вересаева.
...Летом 1903 года срок ссылки истёк. Писатель покидает родной город. Впоследствии, живя в Москве, он бывает здесь лишь изредка, наездами. Но впечатления от встреч с земляками навсегда остались в его памяти, благотворно сказались на его дальнейшем творчестве.
Литература
Тебиев Б.К. В начале ХХ века // Тебиев Б.К. «Тайны книжных переплётов. Из записок книжника»: Рос. гос. б-ка. М.: Пашков дом, 2008. - С.294-306.