О весенних праздниках молодое поколение имеет довольно-таки смутное представление, ведь патриархальный мир канул в прошлое, а современный несёт совершенно иные ценности.
Что и говорить, многие естественные для русского человека обычаи позабыты, узнать о них можно лишь из литературных и фольклорных источников.
Бывало, в начале марта на Евдокию-капельницу и на Герасима-грачевника пекли "грачиков", на Сороки (день сорока мучеников) детишки ждали возвращения перелётных птиц и просили испечь "жаворонков", очень похожих на настоящую птичку с хвостиком и сложенными крылышками, словно она сидит. Отмечали встречу весны, выкрикивая коротенькие песенки-веснянки и поедая печёное лакомство.
Жавороночки,
Прилетите к нам!
Принесите нам
Тёплу летушку!
Жаворонок, жаворонок!
На тебе зиму, а нам лето!
На тебе сани, а нам телегу!
Казалось бы, очень разные воспоминания о детстве у писателей Алексея Глебова, Михаила Алексеева, Владимира Приходько. Однако заметно общее: разлад и сумятицу можно одолеть. Как? Прочитайте — и узнаете!
В рассказе "Жаворонок" внучок упрашивает бабушку испечь самое вкусное лакомство, и пусть за это придётся немного потрудиться — тем ценнее и дороже. Здесь весной даже не пахнет — по-зимнему тоскливо воют волки, какое-то неспокойное времечко, тревожное. Мерцают ещё иконки в избе, отгоняют напасти. Несколькими деталями автор сообщает читателю о жизни в глухой деревеньке Семлёвке, предрекая ей новые испытания и беды.
Алексей Глебов
Жаворонок
Мне вспоминается одна ночь. Чистая луна, окружённая нимбом, освещает соломенную крышу нашей избы, выбеливает ступеньки крыльца. Мы с бабушкой стоим на просёлочной дороге — она проходит мимо нашей избы — и слушаем волчий вой, что доносится с Дедовских горок.
— Ишь, ироды, воют как... Должно, замёрзли. Пойдём-ка в избу,— говорит бабушка.
С крыльца мы входим в тёмные сени, затем в избу. И удивительно: в избе светло. Мерцают иконы в углу, лунный свет залил пол, выбелил и без того белую печь, осветил печурки в ней и пробился в глубь нар, где мы спим. Там у нас стоит фанерный ящик из-под посылки, присланной с далёкой пограничной заставы моим отцом.
Долгими вечерами, когда воет ветер в трубе и с Дедовских горок слышен волчий вой, мы зажигаем лампу и я что-нибудь читаю. Бабушка слушает, пока не задремлет.
— Ну, внучек, давай спать, а то завтра вставать рано, печку топить. Хлеб поставила.
— Баб, а «жаворонка» спечёшь? — спрашиваю.
Она всегда, когда ставит хлеб, печёт мне «жаворонка».
— Спеку, а как же...— уже сонным голосом отвечает она и, перекрестясь, ложится на полати, рядом пристраиваюсь и я...
Утром сквозь сон слышу, как она в боковушке растапливает печь: щиплет лучину, чиркает спичками, стучит ухватами.
Я просыпаюсь, когда изба уже наполнилась синеватым дымком. Слышу, как в печи «стреляют» берёзовые дрова... Проснувшись, чувствую непонятную радость и тут вспоминаю, что сегодня не идти в школу, учительница наша, Александра Кузьминична, уехала в город за учебными пособиями. Можно целый день кататься на санках.
Одевшись и ополоснув лицо студёной водой, сажусь за стол. Бабушка ставит в чугунке разваристую картошку и чашку солёных огурцов в рассоле, в котором плавают листочки смородины. Я вылавливаю из рассола самый маленький огурчик и с хрустом откусываю.
— С картошкой ешь. Огурцами сыт не будешь, — сердится бабушка и пододвигает ко мне чугунок.
Позавтракав, опять спрашиваю:
— Баб, а «жаворонка» испекла?
— Спекла, да только улетел он, жаворонок-то... — В глазах у бабушки играют смешливые искорки... — Вот так, улетел. К отцу на заставу полетел... Надо бы письмо ему написать.
Я сажусь писать письмо. Бабушка диктует: «Здравствуй, дорогой сын Дмитрий Павлович! Я и твой сынок Алёшка шлём тебе сердечный привет на далёкую твою заставу. А ещё кланяются тебе наши деревенские — Додоновы, Тяпочкины, Вася Касаткин, Митя Злобин — никто не забывает тебя, все с уважением...
У нас в деревне началась коллективизация. В колхоз мужики идут без охоты, но вступают... а в Телешове началось раскулачивание... Помнишь Рыжкиных — отца и двух сыновей. Так вот, один-то, Михаил, на службу пошёл, а самого и второго, Сергея, с двумя ребятишками раскулачили. И было-то у них всего корова, да лошадь с жеребёнком, да овец несколько. Раскулачили будто за то, что вторую корову они купили да крупорушку самодельную сладили. Всё у них отняли, дом забили, а самих увезли куда-то и ребятишек тоже... В нашей Семлёвке никого пока не трогают. Но мужики в тревоге, говорят, что и до нашей деревни дело дойдёт...
Об нас ты не беспокойся, у нас отбирать нечего.
Алёшка ходит в школу, учительница говорит, что парень смышлёный... Притащил в избу собаку, Розкой назвал. Я попервости воспротивилась, да собачонку жалко, так и осталась у нас. Мне в колхозе начисляют полтрудодня и дают керосину, потому как в избе нашей собирается правление колхоза...»
Письмо получается длинное. Бабушка сообщает про все деревенские новости: и как в семенной фонд хлеб отбирают, и как овец обобществить хотели, да не стали, и как у Евграфовых волки овцу задрали...
Закончив писать, я заклеиваю письмо в конверт, а бабушка идёт в боковушку и приносит мне тёплый румяный «жаворонок».
М. Алексеев
Жаворонки
Приближалась весна-красна. Для меня же это самое волнующее время года не наряжалось в свои яркие, радующие сердце цвета, как было во все прошлые весны. А причина такая: рядом со мною не было Ваньки Жукова.
Теперь бы мы с ним уже затеяли самую первую весеннюю игру — осторожно поснимали бы с крыш хлевов и сараев длиннющие, рубчатые, как бараньи рога, красноватые от старой соломы и всё-таки хрустально-прозрачные сосульки, толстые у основания и заострённые книзу и этим напоминающие винтовочные штыки, — поснимали бы, отгрызли бы самые их кончики, полакомились, а потом уж начали, подобно мушкетёрам, сражение на этих хрупких, ломающихся от лёгкого тычка в грудь шпагах. Победителем у нас считался тот, чья сосулька-шпага сохранится дольше и на её долю придётся последний удар.
Раскорячив ноги, согнув их чуток в коленках и угрожающе урча, мы прыгали один возле другого, как лягушата, и делали выпад за выпадом, издавая ликующие вопли при удачливом тычке. Надобно было видеть Ваньку Жукова в такое мгновение: раскрасневшаяся рожица сияла, белые глаза полыхали, в них метались, сверкали молнии.
Девятилетний воин что-то выкрикивал, победно размахивал над головой наполовину укороченной сосулькой, падал, поскользнувшись на ледовом крошеве, туг же вскакивал, ловко увёртываясь от моих выпадов, и, счастливый, хохотал, когда видел, что я, промахнувшись, кубарем лечу на снег. В этих случаях Ванька ставил победную точку тем, что наступал на распластанное моё тело правой ногой и вопрошал:
— Сдаёшься?
— Сдаюсь, сдаюсь! — отвечал я, и на этом игра в мушкетёров заканчивалась.
Несколькими днями позже, поутру, когда солнышко чуть-чуть оторвётся от горизонта и начнёт стремительно набирать высоту, облачая всё под собой, впереди себя и над собой в ликующие золотые ризы, кто-то из нас первым услышит пение жаворонка.
В ослепительной глубине небес не вдруг, не сразу отыщешь глазами крохотный серебристый, трепещущий поплавок самого певуна — этого извечного и долгожданного гонца весны. Обладавший слухом, который мы бы теперь назвали абсолютным, Ванька обычно раньше всех улавливал жавороночьи трели и по ним, как паучок по невидимым прозрачным нитям, добирался и до жаворонка. Обнаружив, орал во всё горло:
— Вон, вон! Вижу, вижу!
Мне же требовалось ещё несколько минут, прежде чем я мог ухватить своими глазами звонкоголосое это существо и сопровождать его от края до края по пронзительно ясному, тщательно выстиранному и выутюженному кем-то полотну небес. Глаза при этом слезились, слёзы не смаргивались, потому что ты боялся даже на короткий миг смежить веки: жаворонок мог ускользнуть от тебя, а потом попробуй-ка отыскать его вновь в синих глубинах поднебесья!
Наглядевшись на жаворонка вдоволь и наслушавшись его, мы врывались либо в Ванькин, либо в мой дом и громко возглашали:
— Жаворонки прилетели!!!
— А не врёте? Не рано ли им? — спрашивала с сомнением его или моя мать.
— Ей-богу, прилетели! — хором кричали мы. — Сами сейчас видали!
— Ну-ну. Надо затевать. Что с вами поделаешь! Вот беда: мучицы пашеничной ни пылинки. Придётся из ржаной...
— Пускай хоть какие! — поощрительно говорили мы и вскакивали на печь, где и дожидались, когда уже из горячего её зева выпорхнут сотворённые мамиными руками «жаворонки». Они, конечно, не будут такими изящными, как те, что трепещут под небесами, но всё-таки очень похожими на них с растопыренными крылышками, с головкой, с хохолком над ней и даже с двумя бусинками глаз, обозначенных конопляными зёрнышками.
Оказавшись в наших руках, «жаворонки» скачут из ладони в ладонь, потому что они бывали ещё очень горячими и оттого нетерпеливыми, и для остуды их приходилось перебрасывать из одной руки в другую. Затем мы выбегали во двор, взбирались на поветь и, повернувшись лицом к востоку, нараспев взывали:
Жаворонок, прилети,
Красну весну принеси!
Нам зима-то надоела:
Весь хлеб у нас поела.
Зима, зима, ступай за моря:
Там пышки пекут,
Кисели варят —
Зиму манят.
Кши, полетела!
Наигравшись всласть испечёнными из теста «жаворонками», мы потом всласть ими и лакомились.
Поедая ржаных «жаворонков», мы угощали друг друга: я позволял Ваньке отведать крылышка моей птички, он, в свою очередь, отламывал кусочек — «пёрышко» от веерообразного хвостика своей. При этом всё время вопрошали: «Нравится?» И отвечали: «Очень, очень нравится!» Матери украдкой поглядывали за нами и, видя, что нам было очень хорошо и весело, расцветали и сами в улыбках.
День проводов Масленицы совпадает с Прощёным воскресеньем. Вечером прекращается всякое веселье, в храмах совершается чин прощения. В Чистый понедельник, в первый день Великого поста, приготовляясь к воздержанию, мыли и чистили посуду от скоромной пищи, посещали баню.
Много лет назад существовала уникальная культура поста. Запах масленицы, например, изгоняли ароматом уксуса и мяты, постная пища выглядела аппетитно и ярко.
Вспомните книгу Ивана Шмелёва "Лето Господне" и перечитайте некоторые главки: огурчики с зонтиками укропа, картофельные котлетки с черносливом, мочёный горох, жареная гречневая каша с луком, маковый хлеб, постные бублики и сайки всех видов, пирожки с грибками, из лакомств - мороженая клюква, рябиновая пастила, изюм, заливные орехи, засахаренный миндаль, мочёные яблоки, белый кисель, сбитень, квасок.
На четвёртой неделе Великого поста, в среду (называлась она средокрестием — в знак поклонения кресту), подавали выпечку в форме крестов, иногда в них запекались какие-нибудь предметы (чаинка, зёрнышко, монетка, уголёчек, палочка), каждый смотрел, что ему досталось.
День Благовещенья (в честь благой вести архангела Гавриила Деве Марии о рождении Сына) соответствует весеннему равноденствию, запрещалась всякая работа: в этот день птица гнезда не вьёт, девка косы не плетёт. У народа сложилась традиция выпускать на волю птиц, вот как об этом рассказал А.С. Пушкин:
В чужбине свято наблюдаю
Родной обычай старины:
На волю птичку выпускаю
При светлом празднике весны.
В Егорьев (Юрьев) день, названный в честь великомученика Георгия Победоносца, выводили скот в первый раз после зимы на пастбище. Во власти Егория было оберегать стада от лесных зверей и других напастей: что у волка в зубах, то Егорий дал. Это был день пастухов, их угощали и одаривали.
С вербой — символом плодородия и здоровья — связано последнее воскресение перед Пасхой — Вербное. Веточки освящались в церкви и приносились домой, ими слегка хлестали детей и скотину:
Пришла верба
Из-за моря,
Принесла верба
Здоровья.
Вербахлёст,
Бей до слёз!
После Вербного воскресенья шла Страстная неделя — время приготовления к Пасхе.
"Дорого яичко к великодню", "яйца курицу не учат", "выеденного яйца не стоит" — сколько пословиц и поговорок, загадок и примет связано с простыми, обычными, со сказочными, волшебными, золотыми яйцами! И Курочку Рябу вспомним, и Кощея Бессмертного не забудем! Древние люди считали, что мир появился из яйца, что оно соединяет небо и землю, являясь символом всего живого.
Что такое "великодень"? Так называют светлое пасхальное воскресение. Пасха — один из самых древних и торжественных весенних праздников. Возник он несколько тысячелетий назад у иудеев, в память избавления из плена египетского. А с появлением христианства праздник обрёл ещё одно значение — люди ежегодно отмечают чудесное воскресение из мёртвых Иисуса Христа, сына Божьего.
К Пасхе готовятся заранее. Не выбрасывают луковичную шелуху, а складывают в укромное местечко — скоро понадобится. А накануне праздника кладут в кастрюльку, где варятся куриные яйца. Ох, какими нарядными получаются яйца — огненно-жёлтые, ярко-красные, напоминают они оперение птицы Феникс. Без крашеного яйца и праздник не праздник!
Крашеными пасхальными яйцами обычно играют в «биточки» — ударяют острыми концами и глядят, чьё яйцо уцелело. Чтобы стать победителем, надо, конечно, выбирать яйцо с крепкой скорлупой. А это дело вовсе не просто — не обойтись без чуткого слуха. Самые крепкие яйца те, что при постукивании о зуб издают звонкий, чёткий звук. Выбрав такого крепыша, можете смело вызывать на бой любого соперника. Только глядите, чтобы у него не оказалось поддельное яйцо — деревянное. Есть такие хитрецы!
Расписанное разноцветными красками яйцо называют "писанкой". На нём пишут проволочным крючочком, который макают в воск. Положенное в краску, оно окрашивается только на пробелах. Иногда говорят: "Писанка ты моя"! Это значит — милая, желанная красавица.
Искусству такой росписи, наверно, не меньше четырёх тысячелетий. Писанки расписывают в украинских, польских, болгарских сёлах. А у нас чаще всего на юге России. В каждой местности свой колорит, свои узоры, своя традиция. Посмотрите, какие они красивые. Сколько выдумки, фантазии вложили в свою работу народные мастера! Писанки радуют глаз гармоничностью линий, сочетанием тонов, ярким орнаментом.
Не знаете, кто такой пекун-щезба? Да, мудрено! Так называли маленького кровожадного божка, вырастающего до безобразных размеров из-за враждующих людей. Только мир и дружба могут его одолеть и уничтожить. Образ пекуна сохранился в фольклоре украинских гуцулов.
Сказка о злом-презлом духе в обработке Владимира Приходько словно о современной нашей жизни: зла много, но оно бессильно по-прежнему, не может победить человека...
Владимир Приходько
Писанка ты моя...
Сказка, привезённая с Карпат
Пекун-щезбы, злой дух, проснулся не в духе. Вьюга выла, изо всех дыр дуло. Казалось бы, живи да радуйся. Но пекун на календарь поглядел и грустно подумал: недаром люди говорят, дуй не дуй, не к рождеству пошло, к великодню. И расстроился.
Был он раньше молодым да проворным. А теперь стал старый и немощный. Поубавилось в нём прежнего дьявольского духу.
Он ждал конца света. Вот-вот, рассчитывал, наступит. А конец света не наступал. Всё как-то оттягивался.
Откуда же взяться хорошему настроению.
В чёрном глухом ущелье, где живёт Пекун-щезбы, ни радио нет, ни телевизора. Никакой тебе информационной программы «Время». Приходится посылать в мир гонцов. Старым, прадедовским способом узнавать новости.
Скверным новостям умилялся, добрым печалился. Известно, злой дух. Что нам хорошо, то ему плохо. И наоборот.
В который раз умчались гонцы по разным направлениям. Сегодня пора возвратиться.
И возвратились.
Спрашивает Пекун-щезбы:
— Ну как там, в мире, есть сироты при живых родителях: те, кого мамка забыла, а тётя на порог не пустила?
— Есть! — дружно отвечают гонцы. — Все детдома забиты.
— Это хорошо,— говорит Пекун. — А дети бросают мать без пропитания?
— Бросают! — кричат гонцы. Улыбается злой дух. Доволен. Видно, конец света не за горами. Допытывает:
— Сестры и братья меж собою враждуют? Сосед на соседа клевещет? Брань слышна?
И с этим всё в порядке. Враждуют. Клевещут. Воюют. Бранятся.
Радуется Пекун-щезбы. Совсем размягчился да размечтался. Может, уже наступает конец света? Вот попируем...
И тут задаёт он последний, очень важный вопрос:
— А дарят ли люди друг другу эти — ну как их... запамятовал... писанки?
В смущенье кивают головами гонцы:
— Дарят. Парубки девчатам. Девчата парубкам. И детям дарят, чтоб играли. И из дома в дом носят. Чтобы, значит, ссор никогда не было.
Страшной гримасой исказилось лицо злого духа. Даже гонцов дрожь продрала. А вроде привычные. Мечется Пекун-щезбы в безудержной ярости. Новую рубаху на себе изорвал.
Пока пишут, пока дарят друг другу писанки на великодень — стоит свет. Ироду лютому, сатане окаянному назло.
Стоит и вовек не кончится.
...Сказка эта старая. Очень. Я её слышал в детстве. А рассказал по-своему, по-сегодняшнему.