Актёр, кинорежиссёр, писатель... Василий Макарович Шукшин мог по-разному выразить свой природный дар, но никогда не навязывал людям собственные нравственные оценки происходящих событий в ролях, киносценариях, рассказах.
Он обращает внимание на создание крупного плана, на значение говорящей детали, жеста и мимики, на роль выразительного диалога, на сцепление «кадров» и их впечатляющий монтаж.
В то же время по-другому были написаны его киносценарии и киноповести. Шукшин считал, что средства литературы неизмеримо богаче, разнообразнее, чем средства кинематографа, и поэтому собирался уйти из кино и заняться только писательской деятельностью. Но не успел: на съёмках фильма по роману Михаила Шолохова «Они сражались за Родину» Шукшин сыграл последнюю свою роль. Он умер от острой сердечной недостаточности 2 октября 1974 года в каюте теплохода «Дунай». Ему было сорок пять лет...
Не каждому писателю достаётся при жизни такая всенародная известность, какая была у Шукшина. Он рассказывал с доверительной интонацией, негромким голосом о простом, близком, не героическом, о том, что хорошо знал, что пережил сам, и творчество его находило отклик в сердцах многих людей.
Для поиска «правды жизни» ему не надо было отправляться в глубь России, на стройки, на заводы, на целину. Ему, жителю сельской глубинки, были известны разные человеческие характеры, тяготы военного лихолетья, примеры неимоверно тяжёлого крестьянского труда. «Лучше всего я знаю людей своего села. Их судьбы открыты мне, как линии на ладони...»
Шукшин родился и вырос в алтайской деревеньке Сростки, любовался горой Пикет, ловил рыбу в речке Катуни: «...прекрасна моя родина — Алтай: как бываю там, так вроде поднимаюсь несколько к небесам. Горы, горы, а простор такой, что душу ломит».
Отца он почти и не помнил, арестовали его и расстреляли. Матери приходилось до ночи работать, растить одной сына и дочку было тяжело. Помогал детишкам отчим, но потом ушёл на фронт, а в 1942 погиб.
Василий закончил семилетку, поступил в Бийский техникум, но скоро вернулся в родное село, трудился на стройке в Калуге, на тракторном заводе во Владимире, в армии служил на флоте, недолго учительствовал в вечерней школе, много и всё подряд читал.
Есть немало легенд о том, как Шукшин приехал в Москву, как поступал во ВГИК, учился в мастерской Михаила Ромма и в студии Сергея Герасимова. Многое из упущенного в юности ему пришлось навёрстывать, во всей его жизни произошёл переворот: «Я долго стыдился, что я из деревни и что моя деревня Бог знает где — далеко... Конечно, родина простила мне молодую дурь, но впредь я зарёкся скрывать что-нибудь, что люблю и о чём думаю».
Будучи студентом, Василий Макарович снял по своему сценарию курсовую работу, сам играл и режиссировал, впервые получил большую роль у Марлена Хуциева в кинофильме «Два Фёдора». В родных алтайских местах снял три своих картины. Первый сборник рассказов «Сельские жители» тоже посвятил землякам.
Шукшин обратился к знакомому материалу, но увидел там много неизвестного. Его интересовала не повседневность, к которой привыкают люди, а характеры, чистота и красота их помыслов. Чаще всего герои выражают себя в диалоге и поступке. Курьёзный случай приоткрывает во внешне заурядном человеке что-то очень важное, иногда и разлад, и смятение: «Не понимаю: то ли я один такой дурак, то ли все так, но помалкивают». Такой герой не растратил богатство своей души, не променял сердечную доброту, память истории, память о родстве на материальные блага — квартиру, деньги.
Многие названия рассказов комичны: «Жена мужа в Париж провожала», «Раскас», «Шире шаг, маэстро!», «Мой зять украл машину дров». Все они будто намекают на несерьёзное намерение автора пошутить. Но от смеха не всегда смешно. Столкновение героя с силой, ложью, равнодушием оборачивается для него потерей дома, семьи, смысла жизни, интереса к ней.
Особенно уважал писатель тех, кто трудится, проявляет упорство, необдуманно рискует, стыдится быть героем. Гриньке Малюгину, бесшабашному молодому шофёру, удаётся увести горящий грузовик в реку, подальше от бочек с бензином. Он попадает в больницу, и когда к нему приходит корреспондентка, чтобы написать о его подвиге, герой, стесняясь нескромных громких слов, объясняет свой поступок «дуростью».
Без стойкости, без смелости, без такого отчаянного упорства не бывает новых открытий, героических поступков, не было бы и победы над фашизмом: «Но, знаешь, я и на войне заметил: вот такие вот, как тот Ванька, мно-ого* нам дела сделали. Они всю войну на себе держали, правда. Перед теми, кто только на словах-то, перед имя же не совестно, а перед таким вот стыдно. Этот-то, он ведь всё видит. Ты ему не словами, де-лом доказывай... Делом доказывай, тогда он тебе душу свою отдаст». (* В цитате из рассказа «Наказ» сохранён авторский стиль.)
Иной раз Шукшин вводит в повествование факты из собственной жизни, выступая участником или свидетелем событий («Гоголь и Райка», «Бык», «Дядя Ермолай»). В воспоминаниях о детстве не столько сказано о страданиях и бедах, сколько о том, что можно назвать «праздниками детства»: «...в трудную, горькую пору нашей жизни радость — пусть малая, редкая — переживается острее, чище».
Читатель замечает, что автор, хотя и передаёт колоритные детали сельского быта, всё же переключает внимание на душевные движения своих персонажей и на их самобытные характеры, раскрываемые главным образом в сочном диалоге. Например, как в рассказе «Упорный».
«— Чего эт* ты сёдня такой? — спросила бабка, когда сидели завтракали.
— Какой? — спокойно и снисходительно поинтересовался Моня.
— Довольный-то. Жмурисся, как кот на солнышке... Приснилось, что ль, чего?
Моня несколько подумал... И сказал заковыристо:
— Мне приснилось, что я нашёл десять тысяч рублей в портфеле.
— Подь ты к лешему! — Старуха усмехнулась, помолчала и спросила:
— Ну, и что бы ты с имя стал делать?
— Что?.. А ты что?
— Я тебя спрашиваю.
— Хм... Нет, а вот ты чего бы стала делать? Чего тебе, например, надо?
— Мне ничего не надо. Может, дом бы перебрать...
— Лучше уж новый срубить. Чего тут перебирать — гнильё трясти.
Бабка вздохнула. Долго молчала.
— Гнильё-то гнильё... А уж я доживу тут. Немного уж осталось. Я уж всё продумала, как меня отсюда выносить будут.
— Начинается! — недовольно сказал Моня. Он тоже любил бабку, хоть, может, не очень это сознавал, но одно в ней раздражало Моню: разговоры о предстоящей смерти. Да добро бы немощью, хилостью они порождались, обречённостью — нет же, бабка очень хотела жить, смерть ненавидела, но притворно строила перед ней, перед смертью, покорную фигуру. — Чего ты опять?
Умная старуха поддельно-скорбно усмехнулась:
— А чего же? Что я, два века жить буду? Приде-ет матушка...
— Ну, и... придёт — значит, придёт: чего об этом говорить раньше время?»
*Сохранена авторская орфография.
Шукшин обращался к истокам, к вечным нравственным категориям, вроде стыда, совести, правды, справедливости. Он ввёл в литературу нового героя — «чудика», соединил динамический сюжет с философскими рассуждениями, лирические интонации с сатирическими.
В жизни Чудика большую роль играет случайность, в ней всегда обнаруживается неповторимое своеобразие его характера, взгляда на мир и поведения. По-другому у него ничего произойти попросту не может! Он отличается удивительным простодушием, застенчивостью, незлобивостью, чистосердечием, добротой, неловкостью, наивностью, способностью удивляться, уступчивостью, склонностью к недоразумениям.
«Лысый читатель искал свою искусственную челюсть. Чудик отстегнул ремень и тоже стал искать.
— Эта?! — радостно воскликнул он и подал.
У читателя даже лысина побагровела.
— Почему обязательно надо руками трогать? — закричал он шепеляво.
Чудик растерялся.
— А чем же?..
— Где я её кипятить буду?! Где?!
Этого Чудик тоже не знал.
— Поедемте со мной? — предложил он. — У меня тут брат живёт. Вы опасаетесь, что я туда микробов занёс? У меня их нету...
Читатель удивлённо посмотрел на Чудика и перестал кричать».
Сюжет рассказа «Дядя Ермолай» простой, незамысловатый: после работы Васька и Гришка из-за надвигающейся грозы не пошли домой, и бригадир послал их покараулить ток. Но ребята сбились в пути и заночевали в скирде, а утром уверяли дядю Ермолая, что они на току были и там всё в порядке. Стояли они на своём даже после того, как раздосадованный бригадир сказал, что сам ходил туда ночью, но их не нашёл. Ему совершенно не понятно, зачем мальчишки врут. А читателю интересно, почему он сам отправился на ток. Хотел проверить ребят? Испугался за них? Позицию рассказчика, вспоминающего этот случай, можно вывести из пространного философского рассуждения автора-рассказчика:
«Ермолай Григорьевич, дядя Ермолай. И его тоже поминаю – стою над могилой, думаю. И дума моя о нём – простая: вечный был труженик, добрый, честный человек. Как, впрочем, все тут, как дед мой, бабка. Простая дума. Только додумать я её не умею, со всеми своими институтами и книжками. Например: что был в этом, в их жизни, какой-то большой смысл? В том именно, как они её прожили. Или – не было никакого смысла, а была одна работа, работа… Работали да детей рожали. Видел же я потом других людей… Вовсе не лодырей, нет, но… свою жизнь они понимают иначе. Да сам я её понимаю теперь иначе! Но только когда смотрю на эти холмики, я не знаю: кто из нас прав, кто умнее? Не так – не кто умнее, а – кто ближе к Истине. И уж совсем мучительно – до отчаяния и злости – не могу понять: а в чём Истина-то? Ведь это я только так – грамоты ради и слегка из трусости – величаю её с заглавной буквы, а не знаю – что она? Перед кем-то хочется снять шляпу, но перед кем? Люблю этих, под холмиками. Уважаю. И жалко мне их».
Переворачиваем одну за другой страницы романа «Любавины» и ощущаем в них проникновенную лирическую интонацию, любуемся летним деревенским пейзажем, простором и красотой природы:
«Начало лета. Непостижимая, тихая красота... Деревня стоит вся в зелёных звонах. Сладкий дурман молодой полыни кружит голову. Под утро, в красную рань, кажется, что с неба каплет чистая кровь зари. И вспыхивает в траве цветами. И тишина... Такая, что с ума сойти можно».
Есть у Шукшина рассказы сатирические, отличающиеся неприятием хамства, невежества, злобы, рвачества, эгоизма, бюрократии. Дважды герой рассказа «Ванька Тепляшин» произносит фразу «надо человеком быть», но как же неодинаково она звучит: сначала мстительно и торжественно, а в конце неубедительно, на них даже не обращают внимания.
К тому же он не умеет врать, для него не существует способа решения проблем с помощью денег. Он искренен, честен, у него свои принципы, хотя он нигде и никому не предъявляет их. Ванька живёт просто, не завидует, не хитрит, не притворяется.
«– Из-за какого-то дурака ты себе здоровье не хочешь поправить. Эх ты!
– Надо человеком быть, – с каким-то мстительным покоем, даже, пожалуй, торжественно сказал Ванька. – Ясно?
– Ясно, ясно… Зря порешь горячку-то, зря.
– Ты бы полтинник сунул ему, этому красноглазому, и всё было бы в порядке. Чего ты?
Ванька весело со всеми попрощался, пожелал всем здоровья и с лёгкой душой поскакал вниз.
Надо было ещё взять внизу свою одежду. А одежду выдавал как раз этот Евстигнеев. Он совсем не зло посмотрел на Ваньку и с сожалением даже сказал:
– Выгнали? Ну вот…
А когда выдавал одежду, склонился к Ваньке и сказал негромко, с запоздалым укором:
– Ты бы ему копеек пятьдесят дал, и всё – никакого шуму не было бы. Молодёжь, молодёжь… Неужели трудно догадаться?
– Надо человеком быть, а не сшибать полтинники, – опять важно сказал Ванька».
Осмысливая рассказы Шукшина, можно с полным правом утверждать, что в них есть и судьба, и характер, и исповедь человека.
Давайте прочитаем совсем маленький рассказ писателя «Из детских лет Ивана Попова». В нём много просторечных и диалектных слов, поэтому есть пояснения. Хорошего Вам чтения!
В. Шукшин
Бык
Одно время работал я на табачной плантации, на табачке, у нас говорили. Поливал табак.
Воду надо было возить из согры*. (Со́гра — заболоченная местность, поросшая кустарником или мелким лесом.)
Как только солнце подымалось, мы запрягали в водовозки* быков и весь день возили воду. (Водовозка — телега с бочкой или автомашина с цистерной для доставки воды.)
Бык у меня был на редкость упрямый и ленивый. Сбруя — верёвочная, то и дело рвётся. Едешь на взвоз*, бык поднатужится — хомут пополам. (Взвоз — взъезд, подъём от реки или моста.) А бык шагает дальше. А я с бочкой посередь дороги стою. Догоняю быка, заворачиваю, кое-как связываю хомут, запрягаю, и с грехом пополам выезжаем на взвоз.
Несколько раз он меня переворачивал с бочкой. Идёт, идёт по дороге, потом ему почему-то захочется свернуть в сторону. Свернул — бочка набок. Я бил его чем попало. Бил и плакал от злости. Другие ребята по полтора трудодня в день зашибали, я едва трудодень* выколачивал с таким быком. (Трудодень — единица учёта затрат труда и распределения доходов по труду в колхозах до 1966 года.) Я бил его, а он спокойно стоял и смотрел на меня большими глупыми глазами. Мы ненавидели друг друга.
Один раз — после обеда — надо запрягать, моего быка нет. Бригадир Петрунька Яриков, косой маленький мужик, орёт на меня:
— Куда же он у тебя девался-то, мать-перемать?! В землю, что ли, провалился?
Я ополекал* все закоулки, все укромные места — нет быка. (ОполекАл — обыскал, обегал безрезультатно.) Ну, думаю, только бы мне найти тебя, змей, я тебе покажу.
Нашёл в просе — лежит, отдувается в холодке. Я прямо с разбегу сапогом ему в морду. Как он мэкнет, как вскочит да как даст мне под зад! Я отлетел метра на три и подумал, что я уже мёртвый. А он раскорячил ноги, нагнул голову и смотрит на меня. Я тоже смотрю на него... Мне показалось, что мы долго так смотрели друг на друга. Я боялся пошевелиться. Думаю, как с собакой: встанешь, он опять кинется. Потом всё-таки потихоньку стал подниматься... Бык стоит. Смотрит. Я поднялся и пошёл от него задом. Кое-как доковылял до бригады. Задница огнём горит... Хорошо, ещё не рогом попал (они у него широченные, лбом угодил), — сидеть бы мне у него на голове, как снопу на вилах.
Бригадир разозлился на быка, вырвал из телеги железный курок* и побежал в просо. (Курок — часть замка, хватка,; в курок прежде вставляли кремень.) Через пять минут видим, летит наш бригадир сломя голову, за ним бык. Бежит бригадир и орёт:
— Стреляйте в него! Стреляйте, что вы стоите?! Спорет ведь он меня!..
Забыл с перепугу, что ружья ни у кого нет — у нас их позабирали, как началась война*. (Здесь имеется в виду Великая Отечественная война.)
Ребятишки и бабы, увидев разъярённого быка, — кто куда, врассыпную. Я лежал на животе возле избушки. Бык протопал мимо — не обратил внимания. Видно, Петрунька с железным курком насолил ему здорово. Пробежал бык совсем близко, аж земля задрожала. У меня сердце в пятки ушло.
Петрунька туда — бык за ним, Петрунька сюда - бык за ним, гоняет его по ограде. Загнал в угол. Петрунька, как птица, взлетел на плетень* — и на ту сторону. (Плетень — изгородь из сплетённых прутьев и ветвей.) Бык, не останавливаясь, с ходу саданул* рогами в плетень, вырвал его с кольями, и пронес, и сбросил. (Саданул — изловчился и ударил.) Тогда только остановился. Ему накинули волосяную петлю на шею, стянули, измучили, потом продели верёвку в кольцо и привязали к столбу.
По давней традиции (она, как ни странно, сохранялась и в войну) после того, как табак уберут с плантации, высушат и свезут в город на табачную фабрику, бригада гуляет. Валили какую-нибудь скотину, варили, жарили... Привозили из деревни самогонку и — начиналось.
На этот раз забили моего быка. Трое мужиков взяли его и повели на чистую травку — неподалёку от избушки. Бык покорно шёл за ними. А они несли кувалду*, ножи, стираную холстину*... (Кувалда — ручной ударный инструмент (двуручный молот), предназначенный для нанесения исключительно сильных ударов при обработке металла. Холстина — простая, грубая ткань, льняная и конопляная, толстое полотно.) Я убежал из бригады, чтобы не услышать, как он заревёт. И всё-таки я услышал, как он взревел — негромко, глухо, коротко, как вроде сказал: "Ой!" К горлу мне подступил горький комок; я вцепился руками в траву, стиснул зубы и зажмурился. Я видел его глаза... В тот момент, когда он, раскорячив ноги, стоял и смотрел на меня, повергнутого на землю, — пожалел он меня тогда, пожалел.
Мяса я не ел — не мог. И было обидно, что не могу как следует наесться — такой "рубон"* нечасто бывает. ("Рубон" — пища, пиршество).
Литература
1. Быстров В. "Мне бы только правду рассказать..." ("Логика жизни" в рассказах В. Шукшина) Литература в школе. - 1987. - № 6.
2. Ермолаева Н.Л. О творчестве Василия Макаровича Шукшина / Литература в школе. - 2006. - № 3.
3. Стрелкова И. Истина, правда, справедливость. О сокровенном в прозе Василия Шукшина / Литература в школе. -2003. - № 6.
4. Чернова Л.Н. "Несу родину в душе..." Изучение биографии В.М. Шукшина на занятиях элективного курса / Литература в школе. - 2008. - № 10.