В прошлом веке, наверное, не было в нашей стране писателя более популярного, чем Михаил Зощенко (1894—1958).
Дом, где он жил, заваливали письмами, сборники произведений раскупались нарасхват. Издатели боролись за каждый новый рассказ, знаменитые артисты читали его рассказы и фельетоны с эстрады, фразы мгновенно расходились на поговорки, многие ходившие по стране анекдоты приписывались ему, а в провинции находились самозванцы, выдававшие себя за сатирика.
Родился Зощенко в семье художника. Когда Михаилу было тринадцать лет, прямо на его глазах внезапно упал и умер от разрыва сердца совсем ещё не старый отец. Благополучие семьи закончилось. Юридический факультет Петербургского университета пришлось оставить и уйти добровольцем на фронт.
Первая мировая, Гражданская война... Зощенко командовал взводом, батальоном, был ранен, награждён четырьмя боевыми орденами за храбрость, отравился газами. Когда демобилизовался, «переменил двенадцать городов и десять профессий»: служил милиционером, счетоводом, инструктором по птицеводству, телефонистом пограничной охраны, агентом уголовного розыска, секретарём суда, сапожником, был даже начальником почты и телеграфа, но постоянной профессии всё не находил.
В начале двадцатых годов Михаил Михайлович посещал студию Корнея Чуковского при издательстве «Всемирная литература», литературную группу «Серапионовы братья», где читал свои первые рассказы, вошедшие в книгу «Рассказы Назара Ильича, господина Синебрюхова».
Как только книга появилась на прилавках, Зощенко «проснулся знаменитым». В течение последующих пятнадцати лет каждый год выходили десятки его книг, многие выдерживали по нескольку изданий. Он стремился так писать, чтобы его «сочинения были понятны всем», чтобы «при помощи смеха перестроить читателя», заставить его отказаться от мещанских привычек.
Писатель показывал смешные стороны быта и нравов далеко не смешного исторического времени, заставлял смеяться тогда, когда людям было не до смеха. Вместо нового мира изображал пошлый мир обывателей, вместо нового человека, способного на большие дела, выдвигал персонажа «невысокого полёта». Отличительные черты его — невежество, ограниченность мировосприятия, ничтожность интересов и идеалов, убогий язык, умение приспосабливаться, уверенность в своей абсолютной правоте.
Автор исчезает, растворяется в герое, который на всё имеет свои взгляды: и на революцию, и на культуру, и на жизнь. И мечты его вполне понятны: «где бы пожить в полное своё удовольствие?» Самое яркое в рассказе — речевое саморазоблачение персонажа. Сатирическая маска, найденная писателем, отличалась постоянством и закрепила в памяти читателей легко узнаваемый образ человека переломной эпохи.
Самуил Маршак предложил Зощенко сочинить несколько рассказов для детского журнала «Чиж». Сначала у него ничего не получалось. Но неудачи только его раззадоривали. Он пробовал снова и снова и наконец почувствовал: получилось!
Зощенко обращался к маленьким читателям не для того, чтобы их повеселить, а чтобы воспитывать, прививать им нужные качества, делать умнее, честнее, добрее. Именно с этой целью он создавал и свои «взрослые» произведения. Он свято верил, что его рассказы служат улучшению нравов («Не надо врать», «Самое главное», «Показательный ребёнок», «Трусишка Вася», «Умная Тамара»).
Михаилу Зощенко равно удавались рассказы и для взрослых, и для детей. Сравните, как виртуозно он «переключается» между героями-рассказчиками: вот дамские письма с жалобами на свою «горькую долю», или отзывы восхищённых зрителей по поводу придуманного американцами диктофона, или детские воспоминания о новогодней ёлке. Многие фразы звучат и сегодня очень-очень современно и смешно («Я счастлива неимоверно», «...ненавижу всеми фибрами своей души», «Ах, Америка, Америка,— какая это великая страна!», «А когда мне... ударило пять лет...», «А я, Лёлища, как...»).
Даже на вершине славы Михаил Михайлович был недоволен собой. Те, кто не знал его лично, представляли себе знаменитого юмориста эдаким весельчаком, душой общества. Но близко знакомые с ним люди вспоминают, что даже улыбался Зощенко редко. Он был удивительно красив, но какой-то печальной красотой. И читая свои рассказы (что делал крайне неохотно), он никогда не смеялся.
Умение писателя видеть жизнь в иронически грустном свете не позволяло ему в полной мере изображать положительные стороны жизни. Это было так же трудно, как «комическому актёру играть героические образы». Чтобы выжить, нужно было приспосабливаться, менять мировоззрение. Зощенко же оставался самим собой.
В 1946 году сатирик подвергся яростной критике, и его изгнали из Союза писателей. Ни одно издательство не смело печатать опального автора. Критика, по мнению Зощенко, была несправедливой: «Зачем мне жить, если я не имею возможности писать так, как я хочу, как могу, как умею?»
Ни одна центральная газета не известила о смерти писателя. Крошечный некролог был подписан почти по-зощенковски: «Группа товарищей». Похоронить самого крупного русского сатирика двадцатого века в Ленинграде не разрешили. Он покоится на кладбище в Сестрорецке, недалеко от моря.
М. Зощенко
Горькая доля
24 февраля 1923 г.
Дорогая Капочка!
Итак, я жена Подподушкина. Жена знаменитого художника Сергея Подподушкина. Я счастлива неимоверно! Целые дни мы с Сергеем витаем в разных мечтах и фантазиях. Я живу в каком-то заколдованном мире. Мне даже странно, что кроме меня и Сергея существуют какие-то люди, происходят какие-то революции, какие-то извержения Этны... Я живу, как сказочная нимфа. Сергей называет меня ярким пятном на фоне своих идеалов.
Твоя Анна Подподушкина.
10 марта 1923 г.
Дорогая Капочка!
Посылаю тебе мой новый адрес. С Сергеем я разошлась. По правде сказать — я очень тому рада. Конечно, все эти фантазии и грёзы хороши, но они недостойны для развитого человека.
Дорогая Капочка, ты можешь поздравить меня — я выхожу замуж за известного хирурга Деримбасова. Я всегда увлекалась медициной. Это такая жуть — разбираться в человеческом организме. Только подумать, что тут, за покровом кожи, протекают какие-то жилки, двенадцатипёрстная кишка, бронхи, ребра... Ах, это так величественно и глубоко! До знакомства с Деримбасовым я никогда не думала, что у меня есть какая-то двенадцатипёрстная кишка. Я счастлива неимоверно.
Твоя Анна Деримбасова.
26 марта 1923 г.
Дорогая Капочка!
За Деримбасова я не вышла замуж. Это целая история. Видишь ли, Деримбасов лечил одного инженера, делал ему удаление аппендицита. Он теперь страшно мной увлёкся. Мы на днях уезжаем с ним на Волховстрой. Он там ставит какой-то, знаешь ли, кессон. Ах, это так величественно — ставить кессон! Я счастлива неимоверно.
Твоя Анна.
29 апреля 1923 г.
Дорогая Капочка!
Прости, что давно не писала. Произошла такая масса событий. Ни на какой Волховстрой я, представь себе, не ездила. То есть я перед отъездом встретила одного знакомого, Лёвушку Шишмана, который с детства мной увлекался. Я счастлива неимоверно.
Хорошо, что я не поехала на этот дурацкий Волховстрой. Ну что бы я там делала? Я даже не знаю, что такое кессон... А Лёвушка очень, очень мил. Он буквально носит меня на руках и одевает, как пёрышко. Наши дела ничего. Мы немножко работаем на валюте и немножко на картинах. Конечно, наши дела могли быть и лучше, но ты сама понимаешь, можно ли сейчас работать при большевиках. Большевиков я ненавижу всеми фибрами.
Твоя Анна Шишман.
17 мая 1923 г.
Дорогая Капочка!
Оказывается, Лёвка был арестован не за спекуляцию, а за взятку. Это уж, знаешь ли, свинство с его стороны. Если правительство борется против взяток, то это, выходит, государственное преступление. Мне его ничуть не жаль. Ваня говорит, что это дело пахнет строгой изоляцией. А на мой взгляд, если это государственное преступление, то это даже мало.
Ах да! Я тебе забыла сказать, что Ваня — это, знаешь ли, один агент. Он очень отзывчивый и симпатичный. Он сразу стал ко мне приходить, и мы подолгу беседовали с ним о политике и вообще о социальных идеях. Я счастлива неимоверно. Ах, это так грандиозно и так величественно — эти социальные идеи! Я фашистов ненавижу всеми фибрами. Советую, Капочка, и тебе ненавидеть.
Твоя Анна Лахудрина.
Вопрос к читателям: Можно ли Анну назвать ищущей смысла жизни или своего призвания женщиной?
Диктофон
Ax, до чего всё-таки американцы народ острый! Сколько удивительных открытий, сколько великих изобретений они сделали! Пар, безопасные бритвы Жиллет, вращение Земли вокруг своей оси — всё это открыто и придумано американцами и отчасти англичанами.
А теперь извольте: снова осчастливлено человечество — подарили американцы миру особую машину — диктофон.
Конечно, может, эта машина несколько и раньше придумана, но нам-то прислали её только что.
Это был торжественный и замечательный день, когда прислали эту машинку.
Масса народу собралась посмотреть на эту диковинку.
Многоуважаемый всеми Константин Иванович Деревяшкин снял с машины чехол и благоговейно обтёр её тряпочкой. И в ту минуту мы воочию убедились, какой это великий гении изобрел её. Действительно: масса винтиков, валиков и хитроумных загогуленок бросилась нам в лицо. Было даже удивительно подумать, как эта машинка, столь нежная и хрупкая на вид, может работать и соответствовать своему назначению.
Ах, Америка, Америка,— какая это великая страна!
Когда машина была осмотрена, многоуважаемый всеми товарищ Деревяшкин, похвально отозвавшись об американцах, сказал несколько вступительных слов о пользе гениальных изобретений. Потом было приступлено к практическим опытам.
— Кто из вас,— сказал Константин Иванович,— желает сказать несколько слов в этот гениальный аппарат?
Тут выступил уважаемый товарищ Тыкин, Василий. Худой такой, длинный, по шестому разряду получающий жалованье плюс за сверхурочные.
— Дозвольте,— говорит,— мне испробовать.
Разрешили ему.
Подошёл он к машинке не без некоторого волнения, долго думал, чего бы ему такое сказать, но, ничего не придумав и махнув рукой, отошёл от машины, искренне горюя о своей малограмотности.
Затем подошёл другой. Этот, не долго думая, крикнул в открытый рупор:
— Эй, ты, чёртова дура!
Тотчас открыли крышку, вынули валик, вставили его куда следует, и что же? — доподлинно и точно валик передал всем присутствующим вышеуказанные слова.
Тогда восхищённые зрители наперерыв протискивались к трубе, пробуя говорить то одну, то другую фразу или лозунг. Машинка послушно записывала всё в точности.
Тут снова выступил Василий Тыкин, получающий жалованье по шестому разряду плюс сверхурочные, и предложил кому-нибудь из общества неприлично заругаться в трубу.
Многоуважаемый Константин Иванович Деревяшкин сначала категорически воспретил ругаться в рупор и даже топнул ногой, но потом, после некоторого колебания, увлечённый этой идеей, велел позвать из соседнего дома бывшего черноморца — отчаянного ругателя и буяна.
Черноморец не заставил себя долго ждать — явился.
— Куда,— спрашивает,— ругаться? В какое отверстие?
Ну, указали ему, конечно. А он как загнёт — аж сам многоуважаемый Деревяшкин руками развёл, — дескать, здорово пущено, это вам не Америка.
Засим, еле оторвав черноморца от трубы, поставили валик. И действительно, аппарат опять в точности и неуклонно произвёл запись.
Тогда все снова стали подходить, пробуя ругаться в отверстие на все лады и наречия. Потом стали изображать различные звуки: хлопали в ладоши, делали ногами чечётку, щёлкали языком — машинка действовала безотлагательно.
Тут, действительно, все увидели, насколько велико и гениально это изобретение.
Единственно только жаль, что эта машинка оказалась несколько хрупкая и не приспособленная к резким звукам. Так, например, Константин Иванович выстрелил из нагана, и, конечно, не в трубу, а, так сказать, сбоку, чтобы для истории запечатлеть на валик звук выстрела — и что же? — оказалось, что машинка испортилась, сдала.
С этой стороны лавры американских изобретателей и спекулянтов несколько меркнут и понижаются.
Впрочем, заслуга ихняя всё же велика и значительна перед лицом человечества.
Ёлка
В этом году мне исполнилось, ребята, сорок лет. Значит, выходит, что я сорок раз видел новогоднюю ёлку. Это много!
Ну, первые три года жизни и, наверное, не понимал, что такое ёлка. Манерно, мама выносила меня на ручках. И наверно, я своими чёрными глазёнками без интереса смотрел на разукрашенное дерево.
А когда мне, дети, ударило пять лет, то я уже отлично понимал, что такое ёлка.
И я с нетерпением ожидал этого весёлого праздника. И даже в щёлочку двери подглядывал, как моя мама украшает ёлку.
А моей сестрёнке Лёле было в то время семь лет. И она была исключительно бойкая девочка.
Она мне однажды сказала:
— Минька, мама ушла на кухню. Давай пойдём в комнату, где стоит ёлка, и поглядим, что там делается.
Вот мы с сестрёнкой Лёлей вошли в комнату. И видим: очень красивая ёлка. А под ёлкой лежат подарки. А на ёлке разноцветные бусы, флаги, фонарики, золотые орехи, пастилки и крымские яблочки.
Моя сестрёнка Лёля говорит:
— Не будем глядеть подарки. А вместо того давай лучше съедим по одной пастилке.
И вот она подходит к ёлке и моментально съедает одну пастилку, висящую на ниточке.
Я говорю:
— Лёля, если ты съела пастилку, то я тоже сейчас что-нибудь съем.
И я подхожу к ёлке и откусываю маленький кусочек яблока.
Лёля говорит:
— Минька, если ты яблоко откусил, то я сейчас другую пастилку съем и вдобавок возьму себе ещё эту конфетку.
А Лёля была очень такая высокая, длинновязая девочка. И она могла высоко достать.
Она встала на цыпочки и своим большим ртом стала поедать вторую пастилку.
А я был удивительно маленького роста. И мне почти что ничего нельзя было достать, кроме одного яблока, которое висело низко.
Я говорю:
— Если ты, Лёлища, съела вторую пастилку, то я ещё раз откушу что яблоко.
И я снова беру руками это яблочко и снова его немножко откусываю.
Лёля говорит:
— Если ты второй раз откусил яблоко. то я не буду больше церемониться и сейчас съем третью пастилку и вдобавок возьму себе на память хлопушку и орех.
Тогда я чуть не заревел, Потому что она могла до всего дотянуться, а я нет.
Я ей говорю:
— А я, Лёлища, как подставлю к ёлке стул и как достану себе тоже что-нибудь, кроме яблока.
И вот я стал своими худенькими ручонками тянуть к ёлке стул. Но стул упал на меня. Я хотел поднять стул. Но он снова упал. И прямо на подарки.
Лёля говорит:
— Минька, ты, кажется, разбил куклу. Так и есть. Ты отбил у куклы фарфоровую ручку.
Тут раздались мамины шаги, и мы с Лёлей убежали в другую комнату.
Лёля говорит:
— Вот теперь, Минька, и не ручаюсь, что мама тебя не выдерет.
Я хотел зареветь, но в этот момент пришли гости. Много детей с их родителями.
И тогда наша мама зажгла все свечи на ёлке, открыла дверь и сказала:
— Все входите.
И все дети вошли в комнату, где стояла ёлка.
Наша мама говорит:
— Теперь пусть каждый ребёнок подходит ко мне, и я каждому буду давать игрушку и угощение.
И вот дети стали подходить к нашей маме. И она каждому дарила игрушку. Потом снимала с ёлки яблоко, пастилку и конфету и тоже дарила ребёнку.
И все дети были очень рады. Потом мама взяла в руки то яблоко, которое я откусил, и сказала:
— Лёля и Минька, подойдите сюда. Кто из вас двоих откусил это яблоко?
Лёля сказала:
— Это Минькина работа.
Я дёрнул Лёлю за косичку и сказал:
— Это меня Лёлька научила.
Мама говорит:
— Лёлю я поставлю в угол носом, а тебе я хотела подарить заводной паровозик. Но теперь этот заводной паровозик и подарю тому мальчику, которому и хотела дать откусанное яблоко.
И она взяла паровозик и подарила его одному четырёхлетнему мальчику. И тот моментально стал с ним играть.
И я рассердился на этого мальчика и ударил его по руке игрушкой. И он так отчаянно заревел, что его собственная мама взяла его на ручки и сказала:
— С этих пор я не буду приходить к вам в гости с моим мальчиком.
И я сказал:
— Можете уходить, и тогда паровозик мне останется.
И та мама удивилась моим словам и сказала:
— Наверное, ваш мальчик будет разбойник.
И тогда мои мама взяла меня на ручки и сказала той маме:
— Не смейте так говорить про моего мальчика. Лучше уходите со своим золотушным ребёнком и никогда к нам больше не приходите.
И та мама сказала:
— Я так и сделаю. С вами водиться — что в крапиву садиться.
И тогда ещё одна, третья мама сказала:
— И я тоже уйду. Моя девочка не заслужила того, чтобы ей дарили куклу с обломанной рукой.
И моя сестрёнка Лёля закричала:
— Можете тоже уходить со своим золотушным ребёнком. И тогда кукла со сломанной рукой мне останется.
И тогда я, сидя на маминых руках, закричал:
— Вообще можете все уходить, и тогда все игрушки нам останутся.
И тогда все гости стали уходить.
И наша мама удивилась, что мы остались одни.
Но вдруг в комнату вошёл наш папа.
Он сказал:
— Такое воспитание губит моих детей. Я не хочу, чтобы они дрались, ссорились и выгоняли гостей. Им будет трудно жить на свете, и они умрут в одиночестве.
И папа подошёл к ёлке и потушил все свечи. Потом сказал:
— Моментально ложитесь спать. А завтра все игрушки я отдам гостям.
И вот, ребята, прошло с тех пор тридцать пять лет, и я до сих пор хорошо помню эту ёлку.
И за все эти тридцать пять лет я, дети, ни разу больше не съел чужого яблока и ни разу не ударил того, кто слабее меня. И теперь доктора говорят, что я поэтому такой сравнительно весёлый и добродушный.
Литература
1. Зощенко М. Суета сует. - 2-е изд. / Сост и вступ. ст. Ю.В. Томашевского. - М.: Русская книга, 1993.
2. Зощенко М.М. Рассказы. - М.: Стрекоза-Пресс, 2007.
3. Муровский В.П. "Гордое и печальное имя Зощенко...". Писатель в зеркале критики / Литература в школе. - 2008. - № 12.
4. Пранцова Г.В. Формирование понятия о стиле писателя (на материале рассказов М.М. Зощенко) / Русская словесность. - 2001. - № 2.
5. Сарнов Б. Свифт, принятый за Аверченко / Литература. - 1996. - № 12.