Долго собиралась к нам в этом году весна! И всё время откладывала своё возвращение.
Но вот одолела она дерзкую зиму, скинула соперницу в глубокие овраги, стала хозяйничать: переплавила, перетопила уйму снега, который засыпал города и сёла, леса и поля.
Потеплело, а в снегу непрерывно шла какая-то невидимая борьба, наконец всё прояснилось — потекла вода.
Было ей где разгуляться! Низинки уже утонули. Бежит себе вода, летит с откосов, разливает вширь речки, большие и малые, прудит пруды и озёра. А земля влаги больше не принимает. Из войлочных туч полился дождь, смывая оставшиеся на земле куски ледяной брони.
Апрельская вода журчит в ручейках и оврагах, перекидывается через плотины и мостики, заливает луга и дороги, лесные тропинки и жилища. Спасайтесь, кто может! ПОТОП!
Там, где побывала водичка, всё растёт быстрее, зеленеет ярче, сторицей награждая за причинённый вред.
И вот успокоилась вода, стихла, вошла в привычное русло, и жизнь у реки потекла сама собой.
Без реки, многоводной или маленькой, нельзя обойтись. По огромным пространствам раскинулись Волга и Енисей, по ним ходят суда, на берегах стоят большие города. Не были бы они многоводными, если бы не малые речки.
Только выбегут из родника, только родятся, а уже делают нужное дело: зверушку напоят, дадут пристанище рыбке, в прибрежной сырой низинке поселятся лягушки, кулики совьют гнёзда... Чем дальше бежит вода — по камушкам, по песочку, тем нужнее речка. Жизнь леса, урожай в полях зависят от речки.
Всё дальше бежит речка. В одном месте ещё перейдёшь её вброд, но в другом, глядишь, уже образовался омут — глубокий, дна не достанешь... А на взгорке виднеется деревня — у воды и человек строит своё жильё. Стадо приходит к реке на водопой. Великие удовольствия — купание и рыбную ловлю — тоже даёт речка.
И у каждой своё имя: Киржач, Пара, Сумерь, Угра, Чумыш. Одну люди назвали Соротью, другую — Куром. Берега их узки, где уж им тягаться с широченной Волгой! Но нет на земле жизни, если нет бегущей влаги... Каждая речка — частица нашей прекрасной природы, украшение родной земли, на которой мы живём.
Текут реки по просторам нашей Родины, а ещё текут они словно бы из далёкого прошлого в наше время и дальше, дальше в будущее текут. И, зная это, нам надо любовно и бережно сохранять их красоту, и полноводность, и богатства.
Понаблюдаем, как меняется река утром, днём и вечером, послушаем разговор дождя и речки. Вспомним, как хорошо дышится на речке. Можно купаться, рыбку ловить, уху варить... Да мало ли чего!
В. Бахревский
Утро
За стеной нашего дома кто-то затеял долгий разговор. Слов не разобрать, но разговор ласковый. Тихонько говорят и так хорошо, что и сам я улыбаюсь, встаю... За окном утренний дождик-бормотун. Это он с рекой разговаривает.
Выхожу под наши сосны. Они стеной стоят вдоль прекрасной реки Киржач. Земля, напоённая дождём, пахнет корой, сияющими ладошками листьев, прошлогодними шишками. Спускаюсь к реке, осторожно сажусь в лодку, чтоб не потревожить воды. Лодка чуть-чуть всё же покачивается, и зеркало воды покачивается, и в нём покачиваются сосны, небо, пупырышки дождя.
Закрываю глаза, чтобы опять послушать разговор дождя и реки.
Что-то переменилось в мире. Открываю глаза — лес объят ярым рыжим огнём. Перехватываю испуг на лету, это не пожар: солнце взошло. Река в излучине пускает ослепительные зайчики. Туман зарозовел, зашевелился, полетел, словно он был привязан всю ночь за ниточку, как шарик, а теперь ниточку отпустили.
Я долго сижу в лодке.
Вижу, как солнышками всплывают кувшинки. Тотчас являются стрекозы, трещат крылышками.
— Ка-а-ар! — очнувшись от дрёмы, ахнул, удивившись красоте, древний ворон. Всё то же, как всегда: солнце, река, сосны, стрекозы, но удивительно!
Разбежался, покатился по колючим вершинам мальчишка-ветер, покатился за лесом поезд, и из этого гула родился звенящий рой ребячьих голосов. Прибежали купаться хозяева лета.
Полдень
В сосновом лесу жарким полднем как в истопленной русской печи, а на реке благодать. Ветерки воду шевелят, летать учатся. Ивовые кусты пускают по ветру листья, и кажется, что в небо метнулась в испуге стайка пескарей.
Где ивы, там песок, мель. Вода будто настоянный чай, золотая, таинственная. От жары свёртываются листья мать-и-мачехи.
С надеждой поглядывая на тёмную стену леса, иду под его тень. Берег тут обрывистый. Одна сосна рухнула в омут, другая вот-вот рухнет, корни мохнатым пауком висят над водой.
Здесь мальчишка ловил ершей. Жара, а мальчишка синий, дрожит.
— Выходи из воды, заболеешь!
— Пы-пы-пы... Пы-пы-маю сотую и выйду.
— Сотую?!
— Девяносто семь пы-пы-пы...мал, — Мальчишка показал рукой на ведёрко, зарытое в песок.
— Ну зачем тебе столько? Ты и так на три ухи наловил. Оставь рыбу на развод! — попросил я. — Ну будь милостив!
Он посмотрел на меня, увидал, что я не шучу, и вдруг смотал удочку. Подошёл к ведёрку, зачерпнул пригоршню рыбы и кинул в воду. Ерши, виляя хвостами, ушли в тёмную глубину.
— Спасибо, — сказал я мальчику.
Он взял ведёрко и исчез. То ли ему за себя стало стыдно, то ли понял: с таким соседом рыбалка пропащая.
Я сел на прохладный песок. Река тихонько бежала мимо меня, и на каждой волне сияла королевская корона.
Вечер
Реки засыпают с вечера. Маленькие пораньше, на последней зорьке, большие попозже. Реки великие засыпают за полночь. Чем больше река, тем больше у неё дел.
Река засыпает не сразу. Сначала птицы умолкают. И тогда услышишь: осока шушукает, под корягой кто-то с боку на бок ворочается, никак не уляжется. Всплёскивает водяная кудряшка, завиваясь вокруг лозины.
Поглядишь, на речке уже не волны, а мелкая чешуя ряби. Да и она убывает. Словно зеркальных дел мастер серебро разливает по воде.
Противоположный берег чернеет. Одни ромашки таращат в испуге большие глаза, но вот уже и ромашек не видно. Заря на западе припала к земле, забагровела. Осока угомонилась, под корягой улеглось. И тут обязательно пролетит над рекой большая ночная птица. Пролетит бесшумно, но где-то в полях крикнет: проверяет, крепок ли сон сегодня.
А вокруг тоненькой лозины вода всю ночь будет всплёскивать. Ласково, убаюкивая, словно сестрица братишке меньшому сказку говорит, дрёму зовёт.
Только не всем покой по душе. Будут рыбы из воды выпрыгивать, крушить серебро. А как совсем стемнеет, грянут с берегов соловьи. Так грянут, что похолодеет и земля, и река, и небо, а у нас, людей, мурашки побегут, а то и слеза на глаза навернётся. От великой красоты соловьиной песни, от великой радости. И вся земля затаится, чтоб малой малости не прослушать ненароком в той песне.
Юрий Коринец
В песке животишки —
Лежат ребятишки
У маленькой речки
Весь день.
Приятно зарыться
В песок и забыться...
По пляжу рассыпана
Лень.
Там брызги и крики.
И хохот, и блики,
Ныряние
И толкотня!
И снова — в песок.
И солнце в висок,
В затылок и в спину
Печёт...
У речки той малой
И взрослый и малый
Здоровья и счастья
Хлебнёт!
Н. Устинов
Про сомов
Способов ловли сомов множество, но дед Иван Мефодьич предпочитал сомовые кошёлки.
Свои кошёлки он ставил в разных местах нашей речушки Пары. В дно втыкается кол, а к нему-то и привязана кошёлка жерлом против течения. Сутки-другие стоит, потом проверяют её. На этот раз дедушка поставил в Подморихе. Почему-то он считал этот плёс безнадёжным, поставил так, на авось, и даже мешка с собой не взял. Нужно сказать, что у деда были запасные штаны — он их надевал перед тем, как лезть в воду, чтобы не порезаться об острую траву — лещугу. Лезет он в воду, вытаскивает свою снасть, а там два сома... Я, конечно, на берегу завизжал и запрыгал, а Иван Мефодьич сильно огорчился — добыча богатейшая, а нести-то её как?
В руках двух сомов ему не удержать — они здоровые, вырываются, склизкие, измажешься весь. Я, пятилетний, тут не помощник. Но дед придумал. Снял он свои специальные штаны и в каждую штанину заправил по сому. Я всё уговаривал дедушку по селу идти — народ сбежится, охи, ахи, часть славы мне достанется. Но дедушка запротестовал, и мы прокрались домой огородами, чтобы не «срамотиться».
Выдра на реке
Солнце слепило глаза, и я никак не мог разглядеть, отчего возникает серебристая полоска на поверхности соседнего омутка. Было похоже, что там плавает какой-то зверь. Рыбалка у меня не удалась, и я, зная, что самые интересные встречи речка дарит в утешение, пошёл посмотреть на неизвестного пловца.
Не хрустнув ни одной веточкой, подошёл ближе и увидел выдру. Она плавала, ныряла и попутно охотилась. Такая встреча — большой подарок. Редко кому удаётся так близко увидеть этого осторожного зверька. Вот она, вынырнув, перевернулась на спину и на плаву съела маленькую рыбку. Движения выдры в воде стремительные и вместе с тем очень грациозные, одно движение как бы ввинчивается в другое.
Покончив с рыбкой, она перевернулась обратно на живот, проплыла несколько метров, мгновенно и вместе с тем плавно ушла под воду.
Через минуту выдра выбралась на противоположный берег, прислушалась, поводила коричневым носом, лапками отжала шерсть и побежала вдоль берега небольшими скачками, забавно выгибая туловище. Конический хвост выдры тащился по земле.
Выдра скрылась. А я смотал удочки и отправился домой такой счастливый, как будто поймал самую большую щуку.
Раки
Родятся рачки из икринок. Икринки — числом до ста рачиха носит у себя на брюшных ножках (ног у речных раков десять, передняя пара — клешни) и нижней стороне хвоста, который у рака из вежливости называется шейкой. Икру рачиха носит всю зиму, а в начале лета икринки лопаются и из них выходят рачата ростом с муравья. А где раки зимуют — это теперь знают все, а не только самые хитрые люди, как в старину считалось. Зимуют раки в норках речных и озёрных берегов.
В первый год жизни рак меняет свой панцирь (это его наружный скелет) восемь раз, а став взрослым — один раз в год. Линяя, голый рак прячется в своей норке, пока новый панцирь не затвердеет на нём. Линючий рак — очень лакомое угощение для многих рыб.
Рак — зверь ночной. Днём он сидит у себя в норке, но, почуяв добычу, часто и при солнце выскакивает из неё. Тогда видно, как со дна цепочкой поднимаются на поверхность пузырьки: это он выпускает воздух.
Н. Старшинов
Наша речка Сумерь
Когда я был совсем маленьким, меня увезли в деревню. Там я и жил до тех пор, пока не пришла мне пора идти в школу. Осенью и зимой я стал учиться в Москве. А на весну и лето меня снова отправляли в деревню.
Больше всего там нравилась мне речка, которая протекала за нашим огородом, под горой. Называлась она очень красиво — Сумерь. Берега её заросли ивняком, ольхой, черёмухой. Местами речка была мелкой и быстрой. Местами глубокой и медленной. Где — широкой, а где — такой узенькой, что её можно было перепрыгнуть с разбега.
В нашей Сумери были омута-бочаги, в которых можно было купаться. И каждый бочаг имел своё название — Длинный, Круглый, Каменный, Топкий. Первый бочаг и правда был длинным. Второй — круглым. У третьего было каменистое дно. А у четвёртого — вязкое, илистое. Отсюда и пошли их названия.
Уже лет с пяти я вместе с деревенскими ребятами каждый день бегал на речку. На её берегах мы по весне лакомились щавелем, а под осень забирались на черёмухи и наедались ягод до того, что языки у нас становились бурыми и шершавыми. А во рту всё связывало. На берегах Сумери росло много малины и дикой смородины. Когда ягоды созревали, мы ели их сколько хотелось, вволю.
На нашей речке меня учили плавать. Очень просто. Схватили за руки и ноги, раскачали и бросили за несколько метров в воду. Я забарахтался, наглотался воды, а всё-таки сам добрался до берега. С тех пор я и умею плавать.
Но больше всего на Сумери я любил ловить рыбу.
В речке водилась мелочь — ерши, пескари, уклейки, гольцы. Была в ней и покрупнее рыба — плотва, окуни и даже налимы и щуки. А ещё в ней жили раки. А в старице — караси.
Плотва
По дороге на рыбалку я любил останавливаться у одного бочага. Там низко над водой свисали ивовые кусты. Я подбирался к ним, ложился на траву и долго следил, что делается под ними, в глубине. А там, особенно в ясный солнечный день, всегда разгуливала стая довольно крупной рыбы. Но как я ни пытался поймать её, у меня ничего не получалось. Рыба не брала никакой насадки. Я мог только любоваться стаей. Она была очень осторожной и при малейшем моём движении уходила в глубину.
Но однажды, поймав на лугу кузнечика, я насадил его на крючок и забросил снасть. Только кузнечик погрузился в воду, одна из рыбёшек схватила его. Я успел вовремя подсечь и выудил красивую, широкую серебристую рыбину. У неё были красные, как кетовые икринки, глаза, чёрно-зелёная спина, розоватые плавники.
Это оказалась плотва, рыбка более разборчивая и осторожная, чем все остальные рыбы, о которых я уже писал. Чтобы поймать её, нужны выдержка, умение, терпение. На ловле плотвы можно вообще учиться рыбной ловле.
Голавль
Ещё хочу рассказать об одной рыбе, которая мне в детстве попалась лишь однажды, и то я не сумел её вытащить. Да и потом мне удавалось поймать её очень редко.
Пробирался я как-то весной по берегу речки меж зарослей ольхи и черёмухи. Иду, под ногами моими трещит хворост. И вдруг слышу громкий шёпот:
— Тише!.. Ложись и не шевелись!..
Я послушался, лёг. Вижу — по траве к воде ползёт человек.
— Дяденька, а долго мне лежать и зачем? — прошептал я.
— Тихо!.. Я тут голавлей ловлю... А они такие пугливые — чуть услышит или увидит тебя, и можешь уходить — никакой приманки не тронет... Вот гляди, я брошу ему майского жука, как он его схватит. А заметит тебя, ни за что не возьмёт. Будет рядом гулять, даже хвостом его подденет и только...
Он бросил майского жука в воду. Тот, барахтаясь, поплыл по течению. И вдруг исчез. На его месте осталась лишь воронка.
А рыбак снова зашептал настойчиво:
— Лучше уходи отсюда, малый, не мешай мне!..
И я послушался его. Вышел из кустов. Поймал на берёзе двух майских жуков — и опять к речке. Только подальше от рыбака. Иду по берегу, присматриваюсь — не гуляет ли поверху большая рыба. Бросил на воду одного жука, и он тотчас исчез под водой. Подполз я к кусту, насадил второго жука на крючок и пустил снасть по течению.
Едва отплыл от берега майский жук и стал барахтаться на воде, как кто-то схватил его. А моё удилище едва не вылетело из рук. Леска не выдержала, оборвалась, и вместе с ней уплыла вся моя снасть — и крючок, и грузило, и поплавок...
Уже будучи взрослым, за много лет мне удалось поймать всего несколько крупных голавлей. И почти всех — ночью. На пескаря. К осени голавль становится хищником и охотится за мелкой рыбёшкой.
Голавль — одна из самых сильных, красивых и осторожных наших рыб. Чтобы поймать его, нужно проявить большое умение и большое терпение.
О петушках, моих товарищах по рыбалке
Как-то весной моя тётка подарила нам целый выводок цыплят. За лето они подросли и оказались все петушками. У них пробились гребешки и бородки. Я баловал их, подкармливал пшеном. Они полюбили меня и сопровождали повсюду.
Когда я рано утром выходил на рыбалку, они увязывались со мной, бежали до самой речки. А потом разгуливали по берегу, пока я не сматывал удочки.
Петушки копались в прибрежном иле, в траве, находили там червей и кузнечиков. А стоило мне поймать маленькую рыбку, набрасывались на неё всей оравой, срывали с крючка, таскали по берегу, отнимая друг у друга, и всю расклёвывали. Если я зазевался, они склёвывали и моих червей в банке.
Осенью мы поехали в Москву и забрали петушков с собой. И в городе они старались всё время быть со мной, пытались даже провожать меня в школу. Но мама стала загонять их в сарай.
Они выросли большими, с красивыми красными гребешками, с разноцветными перьями. Каждое утро они пытались петь. Получалось это у них очень смешно — хрипло, безголосо.
И тут нагрянула беда.
Петушки стали так отчаянно драться между собой, что и гребешки и бородки у них вечно были расцарапаны до крови. Только, бывало, оставишь их одних во дворе, как соседи уже кричат в окно:
— Смотрите, смотрите, ваши петухи опять передрались!
Выбегаешь во двор, а они снова все в крови. А вскоре один петушок повредил другому глаз, и тот окривел.
Хотела мама их зарезать, но мы заявили, что если она это сделает, есть их не будем. Да и ей самой было жалко их. Так и пришлось отвезти петушков обратно в деревню и вернуть тётке.
А. Дорохов
Кот-рыболов
Открыв глаза, я быстро вскочил с постели. Светает! Эх, опоздал на рыбалку!
Не поев, выбежал на улицу и со ног к месту встречи. Вот и знакомые кусты, сейчас они чуть видны в голубовато-сизом тумане. Вокруг тишина, все ещё спят...
Тяжёлая рука опустилась на моё плечо:
— Давненько ждёшь? Не взыщи на старость. Она, брат, своё берёт!
— Ничего, дед Фёдор! Я сам чуть не проспал. А клёв-то нынче как будет?
— Поживём, увидим, — пожал плечами дед.
И мы зашагали по узкой тропинке. Он впереди, я за ним. Шли молча, словно боясь нарушить предутреннюю красоту.
Вдруг у самых ног прошмыгнул большой жирный кот. От неожиданности я даже споткнулся:
— У, чтоб тебя!..
Дед Фёдор обернулся:
— Испугался или в приметы веришь? Это, братец мой, не просто кот — всем котам кот! Рыбацкий.
Однако закончить рассказ о чудо-коте дед не успел. Мы уже подошли к берегу...
Расставив удочки, я сразу же забыл про кота и напряжённо всматривался в поплавки, чуть заметные на тёмной воде. Поплавки мои стояли неподвижно. А как у деда Фёдора дела?
Поглядел я: дед, уткнувшись в мохнатый воротник, дремал. Рядом с ним примостился кот — тот самый, что перебежал нам дорогу. Коту бы дремать, а деду сторожить, но тут вышло по-другому: кот во все глаза внимательно следил за поплавками.
Вот поплавок на одной удочке резко ушёл под воду, потом вынырнул, словно его подбросило снизу, и снова скрылся.
Тут с котом произошло такое, во что и поверить невозможно. Он вскочил, вытянул спину, да как махнёт к деду Фёдору прямо на плечо. Прыгнул и давай колотить лапой по щеке деда.
Старик открыл глаза, нагнулся и ловко выхватил из воды удочку. В воздухе сверкнула серебристая рыбка.
— Вот это кот! — невольно вырвалось у меня.
А дед Фёдор, улыбаясь в усы, молча снял рыбёшку и отдал коту.
— Маленькая! — пояснил он. — Вот побольше поймаем ту себе, а мелочь Ваське. Как, понравился котик? Два года водил с собой на рыбалку, тренировал, так сказать, рыбкой подкармливал. И вот результат!
А Васька тем временем, не обращая на нас внимания, уничтожал рыбешку. Однако глаз с качающихся на воде поплавков не спускал.
Ю. Коротков
Ёрш
Славная речушка Угра. Пусть неширокая, зато чистая, студеная, — по обоим берегам ивы ветвями переплелись, так что местами речушка будто под крышей оказалась.
Пришли мы с соседом, первоклассником Максимом, на Угру. Я бездельничаю, травинку кусаю, Смотрю, как Максим к рыбалке готовится. Хоть ростом не вышел, видно, в рыбалке большой дока. В кармане — газетный кулёк, в кульке — червяки всех цветов радуги. Плюнул на червя, как это у рыбаков полагается, наживил крючок, свистнул лесой — поплавок плюхнулся — тени под берегом. Максим голову рукой подпёр, сидит, поплавок сторожит.
Дело к вечеру, солнце у самой земли. Я уже задрёмывать начал с травинкой во рту, как вдруг:
— Клюёт! Клюёт!
Я встрепенулся, глазами по воде шарю — поплавка нет, леса из стороны в сторону ходит. Максим с корточек привстал, подсёк и в речку по колено вошел рыбу вываживать. Удило бросил, лесу руками перебирает и вниз заглядывает — интересно, что за рыба на крючке?
Смотрит в воду, а из глубины к нему престрашное чудище подбирается. Глаза навыкате, лиловые, а кругом глаз иглы, иглы.
Максим опешил, замер. Смотрит на чудище, чудище на Максима. Так друг друга изучают. Максим и рад бы лесу бросить, а жалко новую удочку. И тянуть к себе чудище страшно. Непонятно еще, кто кого тянет — может, чудище Максима к себе в тёмную глубину заманивает.
Как он об этом подумал, так лесу и выпустил. Бамбуковое удилище в воду скользнуло и пошло.
Тут я подоспел, поймал удилище, взмахнул и выбросил на берег зелёный колючий шар. Шар покатился по траве, поскакал. Самый обыкновенный ёрш. Щёки растопырил, ощетинился, ещё хвост набок согнул.
Я ему жабры прижал и освободил изо рта крючок.
— Чудак, — говорю, — ерша испугался. Рыбак!
Но Максим к нему подошёл, только когда ёрш успокоился. Щёлкнул его по лбу:
— У-у, чудище зелёное!
И сразу наладился ершей таскать. Выбросит на берег, ногой прижмёт, крючок освободит и снова закидывает.
А меня смех разбирает. Не то смешно, что Максим ерша испугался — его и щуки боятся. А просто вспомнил, как Максим мимо деревенских ребят проходит. Надуется, нахмурится, как-то даже ощетинится. И подойти к нему страшно.
Не вышел ростом, так хоть грозный вид на себя напустить.
Значит, не только в реках ерши водятся...
А. Харитановский
Бобка-рыбак
Туман стелился меж крутых берегов Чумыша, клубился по сопкам. Но солнце, вырвавшись из его мокрой пелены, победно сияло в безоблачном небе.
Андрейка выбежал на улицу — и невольно зажмурил глаза: всё поседело от росы. И ромашки, и живая изгородь из тополей-саженцев, даже паутина на сарае и та покрылась серебристой пылью.
Андрейка взял приготовленные с вечера удочки и приложил ко рту ладони:
— Ви-тя!..
Вспорхнули дремавшие на крыше голуби; в соседнем доме хлопнула дверь. Широкогрудая лобастая дворняжка шаром подкатилась к Андрейке. За ней из калитки выбежал белоголовый мальчик.
— Я сейчас, Андрейка. Ты поел? А то пойдём к нам клубнику с молоком есть — вкусно!.. Не хочешь? Тогда подожди, я быстро, — выпалил он одним духом и исчез.
Пёс, попрыгав около Андрейки, понёсся обратно, оставляя на росистой траве ярко-зелёные следы.
Ребята собрались идти на Лопухово озеро. Называлось оно так потому, что летом порастало бесчисленными лопухами кувшинок. Озеро было узкое, глубокое и очень рыбное. В нём водились злые полосатые щуки, и тупорылые нельмы, и караси-лежебоки. Лучшей же рыбой считался сом. Жирный, важный, стоит он где-нибудь у коряги и глубокомысленно шевелит усами — того и жди, солидно кашлянет.
Всякий парнишка, закинувший в озеро удочку, мечтал, конечно, что клюнет сом, но попадалась обычно глупая мелюзга.
Наши друзья облюбовали для рыбалки небольшую заводь. Добраться до неё было не просто: по берегу тянулась согра — густая, местами заболоченная тальниковая чаща. Редкие кочки, всё ещё чёрные от весеннего пала, щетинились, как огромные ежи.
Клёв был никудышный. Солнце уже смотрело в спину, а на снизке трепыхалось несколько рыбёшек — кошке на завтрак. На другой стороне, словно дразнясь, какой-то щурёнок разыгрался, плещется себе, да и только! Такая досада ребят взяла. Андрейка даже кулаком погрозил.
— Вить, я туда сплаваю, а ты здесь смотри, — сказал он другу.
Держа над головой удочку, мальчик осторожно зашёл в воду.
Витьке, разморённому жарой, тоже очень хотелось искупаться. Но кому же тогда за удочками смотреть, Бобке, что ли? Да и где он?
— Бобка, Бобка!..
На берегу послышалась возня. И сверху свалился пёс — вся морда в земле: мышей ловил. Уставился жёлтыми глазами, вопросительно навострил уши.
— Служи! — приказал Витька.
Пёс послушно сел на задние лапы.
— Где болтался без спросу?
Бобка скулил и вытягивал морду, стараясь лизнуть в лицо своего строгого хозяина. А поплавок ныр-ныр и исчез под водой.
«Гав, гав, гав», — отрывисто тявкнул Бобка.
Вите и невдомёк.
— Эх ты, глупый пёс, пустолайка!..
В это время удилище как хлопнет по воде и заходило ходуном из стороны в сторону.
Витька бросился к удочке.
— Водом, водом тяни, а то сорвёшь! — предупреждающе крикнул Андрейка.
Куда там! Витька на радостях словно оглох. Напрягся что есть силы и как рванёт удочку! В лучах солнца сверкнула огромная рыбина.
— Сом! — не помня себя, заорал он.
А удилище у самого конца — трык! — и обломилось! Рыбина шлёпнулась в осоку рядом с берегом. Витька, не раздумывая, бухнулся в воду.
— Врёшь, не уйдёшь! — вопил он, поднимая вокруг себя муть.
Бобка по берегу носится, заливается лаем. Андрейка через озеро советы подаёт:
— В глубину, в глубину не пускай!
А сом вильнул хвостом — и в сторону. Витька рванулся было сгоряча за ним, да что толку — лови ветра в поле!
Чуть не заплакал горе-рыбак. Но и сому тоже невесело: куда с крючком в губе да с обломком удилища подашься? Залёг поблизости на травянистом дне — удилище сразу же и всплыло.
Это было так неожиданно, что Витька глазам не поверил. Поморгал даже. Но нет, обломок тот самый, как поплавок, на волнах покачивается. А сом, решив, что он в безопасности, неторопливо двинулся вдоль берега. Палка за ним, то торчком встанет, то винтом покружится, а то и вовсе унырнёт.
Витька застыл, следя за уходящей добычей.
— Андрюш, — прошептал он, отчаянно кивая головой и тыча пальцем по направлению удилища, — со-о-ом!..
Андрейка также знаками отвечал — вижу, мол, но развёл руками: что тут поделаешь? Зайти в воду — испугаешь, а так не дотянешься.
Но Бобка, верный пёс Бобка, рассудил по-своему. Его часто посылали в воду за разными предметами, приучая брать уток. Жест своего хозяина он понял как приказание принести палку — и молнией метнулся в воду.
Рыбаки не успели и опомниться, а пёс уже плыл посередине озера, в зубах обломок держит и бьёт лапами так, что брызги столбом стоят.
— Бобка, держи его, умница! — закричал Витька, сбрасывая рубашку.
Бобке хочется взвизгнуть, да нельзя: палку выпустишь — уйдёт рыба. И плыть трудно: сом как гиря. Но на помощь ему спешат ребята, сажёнками разрезая озёрную гладь.
Андрейка то натягивал, то отпускал немного леску. И лишь когда показалась широкая глянцевая спина с крошечным острым плавником, он быстро и ровно потянул леску на себя.
Сом, почуяв берег, опомнился, рванулся вправо, влево...
«Р-р-ррр...» — угрожающе зарычал Бобка.
— Быстрей, быстрей! — торопил Витька. Ему казалось, что сом снова уйдёт.
Но рывки становились всё слабее. Последнее усилие — и добыча на берегу. Ребята с размаху шлёпнулись на рыбину, больно столкнулись лбами. Но тут уж не до боли.
— Неси скорее прут! — крикнул Андрейка.
Продев хворостину через жабры, друзья облегчённо вздохнули.
— Теперь не вырвется, — сказал Витька.
Но Андрейка на всякий случай затянул концы прута ещё узлом.
— Так надёжнее, — пояснил он.
Лежит сом на траве, здоровый, пятнистый, словно сапог потёртый. И хотя радости ребят не было предела, они важно молчали: какой стоящий рыбак позволит себе восхищаться удачей?! Попалась — ну и что тут особенного?
Бобка, по-видимому, не знал этого сурового правила и выражал свой восторг самым несерьёзным образом. То носился, визжа и лая, то прыгал, тычась холодным носом непременно в лицо, наконец, стал встряхиваться так, что во все стороны летели брызги и мокрый песок.
— Цыц! — прикрикнул Витька и, не в силах оторвать взгляда от рыбы, сказал: - Пожалуй, килограмма два будет.
— Все три вытянет, — приподняв сома, прикинул Андрейка.
Сома несли вдвоём — голова у одного в руке, а хвост у другого.
— Вот это рыба!.. — восхищались встречные. — Молодцы, ребята!
Они не знали, что главным героем рыбалки был скромно трусивший позади Бобка. Об этом наши друзья рассказали позже.
С того дня, если хотели различить, о каком Бобке шла речь — их было три по соседству, — добавляли: рыбак.
И. Григорьев
Первая щука
День стекал к вечеру. Над размашистой, прокалённой медвяным суховеем поймой Узы трепетало и струилось опаловое марево: жгучий зной перекипал в ласковую теплынь. За лугами, за голубым разливом цветущего льна, где-то у самых белёсых косогоров, погромыхивало, и в прозрачной стеклянной дали играли грозовые сполохи.
Ни души в полях, ни облачка над головой. Только длинные тени ракит опрокинулись в реку да шустрая трясогузка на кончике удилища допевает свою незатейливую дневную песенку.
Я тянусь к удочке, но брат останавливает меня:
— Не тронь, пусть попоёт.
Загороженные от зорких рыбьих глаз частым лозняком, закрапивленные, с подведёнными, как у волчат, животами, уже с полсуток сидим мы на глухом Митькином лугу и удим голавлей.
Рыбы тут пропасть, а рыбаков — никого. Деревенские мальчишки не любят это место: худая молва идёт про него, да и далековато — версты четыре, если считать напрямик, от ближней деревни.
Разморенный цепкой усталью, я прижимаюсь щекой к ласковой духмяной земле и окунаюсь в тёплое забытьё. Грезится поплавок, косо уходящий в зелёную глубь, согнутое в дугу удилище, упругие толчки севшей на крючок добычи...
Сильная встряска пробуждает меня.
— Васька! Клюёт!.. Да не на этой! На другой! На крайней, говорят тебе! Подсекай!..
Жужжит удилище, звенит леса, гулко полощется стремительная рыбина.
— Ты воздуху, воздуху дай ему глотнуть! — вопит брат за моей спиной, бегая по высокой крапиве, забыв, что от лихой травы его защищают всего трусики. — Не пускай под корягу!.. При, при — фунта с три!..
Позднее предупреждение! Сухо чмокнула леса. По воде разбегаются широкие круги — безмолвные свидетели нашего поражения.
Брат подбегает к воде, с надеждой глядит в глубину, но там ничего не видно.
— Понимаешь, ушёл, окаянный, а ведь фунтов на восемь был!..
Но мы не очень унывали: на кукане, опушенном в реку, у нас сидело двенадцать голавлей...
Уже я вываживал тринадцатого, как вдруг толстый сук, к которому был привязан кукан, согнулся в дугу и заходил ходуном: кто-то пытался завладеть нашим уловом.
Мы онемели от удивления.
— Пропадёт добыча!—опомнился брат и бросился к суку. Я — за ним.
Ухватившись за верхний конец шнура, мы что было силы потянули к себе.
Тот, на другом конце кукана, окатывал нас брызгами, сотрясал, как сиверко, тонкие осинки, водил по берегу и безбожно тянул, тянул, тянул! Но мы совсем не собирались отдавать драгоценных лобачей дерзкому грабителю, будь это хоть сам водяной...
Наконец наша взяла. Из воды вывернулось тупое чёрное рыло, и мы увидели огромную, толстую, как бревно, щуку. Мы поднатужились, наддали. Бечёвка тонко и жалобно зазвенела... Лишённые опоры, мы полетели в омут...
На берег мы кое-как выбрались, но дедушкин сапог, мамкины галоши и отцовская фуражка больше нас не украшали. Зато на лбу у меня расцвела здоровенная лиловая шишка.
— Ты понимаешь, — частил брат, беспрестанно икая, — ты понимаешь, во какая! Пуда с три. И вся во мху. С ног до головы обросла.
— Да ну?..
— Вся как есть, — уверял он. — Сам видел.
Надёжной лесы у нас не было, и мы задумались.
— Айда домой! Захватим крепкую леску и — назад, — предложил я.
Так мы и сделали.
Недалеко от дома брат остановил меня:
— Дома-то у нас ведь нет лески, чтоб на такую щуку, а голавлиные, в восемь волосков, для этакой тёти что твоя паутина.
— А мы возьмём бельевую верёвку, — беззаботно ответил я.
— Так тебе и дали. Глядя, как бы ещё дома не посадили. Мамкины галоши где? Дедушкина сапога нет, отцова фуражка тоже утонула. Посадят, и жди, когда другой раз отпустят, а щука тем часом из Митькиной ямы возьмёт и уйдёт. Найди её тогда! Уза длинная...
Мы замедлили шаг, потом остановились. Нет, появляться дома не годилось.
За рекой вполнеба чернела туча, сердито ворчал гром и, змеясь и раскалываясь, ныряли в бурый лес синие разлапистые молнии. Пахло сеном, молодой отавой и всего сильнее волнующим, несказанно родным запахом влажной земли. Над притихшими полями, над обезлюдевшим большаком, над нашими головами расплескалась настороженная тишина, такая величественная и торжественная, что глухие раскаты грома нимало не нарушали её. Природа поджидала свою младшую сестрицу — грозу...
— Давай сделаем леску из одёжи, — предложил брат.
— Как ты её сделаешь?
— Так и сделаю. Как пленники из острогов убегали? Порежут рубаху, халат, ну там ещё что, совьют верёвку, привяжут её к решётке — и вниз. Понял теперь?
Брат был на целых два года старше меня, перешёл уже в шестой класс и, как все люди с образованием, был для меня авторитетом.
— Оно можно бы попробовать,— робко согласился я, — да мамка...
— Что мамка? — насмешливо перебил брат. — Высечет?
— Ага, вот это самое. Да и гроза...
— За такую щуку не высечет. А гроза. Какой же ты рыбак, если воды испугался?
— Так то вода, а тут — огонь и гром.
— Не огонь, а электричество. Нам оно нипочём. Не слыхал, что ли, про школьный громоотвод?
В этот момент ослепительное лезвие молнии рассекло небо надвое, и оглушительный треск потряс округу.
— Слыхал? А говоришь — «громоотвод». Будь громоотвод, так отвёл бы гром, а то вон как грохнуло!
— Громоотвод тебе не гром отводит, а молнии притягивает! Ну же и ловко это у него получается: сверкнёт молния, а он — раз, притянет её к себе, цап — и в землю. Сам видел не раз... Айда быстрей!
Возражать было нечего, и мы побежали к Митькину лугу.
Домотканого холста рубашонки и, чего греха таить, мои штаны из «чёртовой кожи» были сейчас же разрезаны на узкие полоски, свиты и связаны. Леска получилась хотя и не очень красивой, но зато прочной. Медная ручка от котелка пошла на поводок. Мы привязали три самых крупных крючка, наживили снасть фунтовым голавлем и, закинув её под куст, стали ждать.
Ждать пришлось долго. Дождь прошёл, похолодало, на нас набросились полчища ненасытных комаров. Сгустились сумерки, а мы и не собирались уходить домой.
И вот сук, к которому была привязана наша жерлица, дрогнул, затрепетал, потом могучая сила потянула его вниз.
Не мешкая, мы бросились к ловушке и потянули. Мы не вываживали, не хитрили с севшим на крючки хищником, как того требует ложная рыбачья наука. Мы просто уцепились за лесу, перекинули её через плечо и поволокли.
И ведь вытащили!
Рыбина весила без малого одиннадцать килограммов.
С того дня охота за мелюзгой разонравилась нам. Повсюду нам мерещились пудовые щуки.
Я вырос, поседел. А сколько щук переловил за полвека!.. И несмотря на то что эта первая щука пока что самая крупная в моей рыбачьей практике, я и сейчас не перестал мечтать о пудовой щуке. И если такие рыбы ныне перевелись, как уверяют скептики, всё равно я не теряю надежды. Я подожду. Подожду, пока вырастут новые, на пуд.
В. Фетисов
Разноцветная река
В небе мчатся облака,
Солнце светит ясное.
По земле течёт река,
И одна — да разная.
Вот коричневым ужом
Вышла из болотца.
Вот в платочке кружевном
По каменьям бьётся.
Извивается лесочком,
Как зелёная змея.
Мчится жёлтеньким песочком,
Чистым золотом звеня.
Пёстрой лёгкой лентой ситца
По цветному лугу мчится.
Где реки крутой виток,
Там синеет омуток.
Плёс лежит, широк и тих,
Весь в чешуйках голубых.
В плёсе — небо, облака,
Птицы, солнце ясное.
Речка — реченька — река,
И одна — да разная!
С. Скаченков
***
Я к пруду подойду,
На нём лодка новая.
Утки плавают в пруду,
Окунают головы.
Неужели им не лень,
Вот была охота!
Солнце ловят целый день —
Тоже мне работа!
Не поймать, не поймать
Вам закат веселый.
Скоро спать, скоро спать
Надо, солнцеловы.
Н. Алтухов
Окуни
Ивы моют локоны
В омуте речном.
Где гуляют окуни
Легким табунком.
Светятся над тиною
Рыбьи плавники,
Словно петушиные
Перья, гребешки.
Под густою ряскою,
Где и днем темно,
Солнечными красками
Озаряют дно.
Проплывают, радуясь
Красоте речной,
И разносят радугу
Рыбам под водой.
И. Токмакова
Колыбельная реке
Гаснет в небе зорька алая:
Приготовилась ко сну.
Спи-усни, речушка малая.
Не гони вперёд волну.
Укроти волы движение.
Бег бессонный прекрати.
Звёзд небесных отражение
Ты не путай — не мути.
Укачай икринки-бусинки.
Сом усатый пусть уснёт.
Пусть рачок, совсем малюсенький.
В мягком иле прикорнёт.
Спит цветок душистой таволги.
Спит кузнечик — не куёт.
Месяц, вниз сойдя ненадолго.
Возле брода воду пьёт.
Н. Юркова
Рыбаки
У берега
Тихой
Прохладной реки
Сидели,
Удили весь день
Рыбаки...
И солнце
Над ними
В зените стояло.
Лучи,
Словно удочки,
В речку бросало.
К вечеру было
У всех рыбаков
По нескольку
Щук,
Карасей,
Судаков...
А солнце
За лес опускалось.
И снова
Оно уходило туда
Без улова.
С. Махотин
Ручей
У реки волна речная,
У ручья волна — ручная.
Подбежит к руке твоей
И уткнётся носом:
Верит, что её ручей
Мы в беде не бросим.
