У каждого поколения свои воспоминания о детстве.

Но те, кому довелось выжить в войну, пройти суровые испытания голодом, холодом, сиротством, раньше всех повзрослели, научились ценить добро, сострадание и нашли верных друзей. Трудная жизнь и раннее сиротство заставили этих ребят преодолеть жизненные невзгоды, сохранить оптимизм и веру.

Об этом рассказывает в своих произведениях Анатолий Игнатьевич Приставкин (1931-2008). В довоенное время его семья жила в Подмосковье, когда отец ушел на фронт, а мама умерла, будущему писателю пришлось беспризорничать, жить в детских домах, с двенадцати лет пойти работать. После окончания авиационного техникума и службы в армии Анатолий поступил в Литературный институт имени Горького, стал членом союза писателей, входил в редколлегию журнала «Молодая гвардия», был корреспондентом.

Первые книги писателя были посвящены детдомовцам, военным событиям, взрослению подростков. Память сохранила то, что позже «выплеснулось» в рассказах и повестях. Это были истории о разрухе, нищете, бродяжничестве, жестоком времени, когда нужно уметь постоять за себя, чтобы выжить и не погибнуть.

В 1981 году появилась книга о братьях Кузьминых, оказавшихся в Томилинском детском доме и по стечению обстоятельств на Кавказе. Писатель дал ей название из лермонтовского стихотворения «Ночевала тучка золотая…». Об искалеченном детстве повествует и книга «Кукушата, или Жалобная песнь для успокоения сердца», сюжет которой передаёт горечь и боль тех детей, чьи родные были признаны «врагами народа».

Предлагаем для внеклассного чтения познакомиться с несколькими короткими рассказами Анатолия Приставкина. В годы войны, чтобы спасти детей, оставшихся без родителей, их отправили из Москвы в Сибирь — подальше от бомб, пуль и снарядов. Но война ощущалась и здесь, хотя от фронта было далеко.

А. ПРИСТАВКИН

Человеческий коридор

Это было в сорок первом году. Тёмная и суровая Москва, спасая нас, детей, от войны, погрузила в поезда и отправила в Сибирь. Мы ехали медленно, задыхаясь от недостатка кислорода и страдая от голода. В Челябинске нас высадили и повели на вокзал. Была ночь.

– Здесь есть пища, – сказал Николай Петрович, сутулый, жёлтый от болезни человек.

Вокзал хлестанул по глазам ярким светом. Но скоро мы увидели и другое. Многотысячная толпа беженцев осаждала единственный ресторан. Там шевелилось что-то чёрное, и ухало, и кричало. Ближе к нам, прямо на рельсах, стояли, сидели, лежали люди. Здесь начиналась очередь.

Мы стояли и смотрели на окна. Там было тепло, там раздавали людям горячую, дымящуюся жизнь, наполняя ею тарелки. Потом встал наш Николай Петрович на ящик и что-то закричал. И нам было видно, как он нервно вздергивает острые плечи. И голос у него слабый, голос чахоточного человека. Кто из этих голодающих, сутками простаивающих беженцев сможет его услышать?..

А люди вдруг зашевелились. Они подались назад, и маленькая трещинка расколола чёрную толпу. А потом мы увидели ещё: какие-то люди взялись за руки и образовали коридор. Человеческий коридор…

Я потом побродил немало, но всегда мне казалось, что и не перестаю шагать этим человеческим коридором. А тогда – мы шли через него, качающийся, живой, трудный.

И мы не видели лиц, просто стена больших и верных людей. И яркий свет вдали. Свет, где нам было очень тепло, где и нам отвалили по целой порции жизни, горячей жизни, наполнив ею до краев дымящиеся тарелки.

 

Товарищи Гонцовы

Было так. Во вьюжную сибирскую ночь шёл я из больницы к себе в детдом и заблудился. Я проваливался в белый снег, обессилел совсем. Тогда я сел и заплакал. Стало как будто теплей, я заснул. Как меня нашла старая крестьянка, как привела в избу и оттирала, я не помню. Утром она вывела меня на дорогу и показала путь до Зырянки.

– Гонцова моя фамилия, сынок, сказала она коротко.

Я отошёл, помахал ей рукой. Полез в карман и обнаружил там горячую бутылку с молоком.

Через месяц я попытался отыскать добрую женщину, которая меня спасла. Председатель колхоза спросил:

– Из какой деревни?

– Не знаю, но фамилия Гонцова.

– Трудно найти. В нашей Зырянке пятьдесят Гонцовых. В Михневе тридцать четыре семьи, да и в Таловке пятнадцать... Это вернее всего в Михневе, там мне такой случай рассказывали. Спроси Марию Гонцову, наверное, она.

Мария Гонцова оказалась совсем не той женщиной, которую я запомнил. Но пока я грелся в теплой избе, она сбегала к соседям и сказала:

– В Таловке она, твоя самая... Варварой зовут. У неё такой случай был. А я нет, никого не спасала.

Она вывела меня на дорогу и показала, как дойти до Таловки.

– Ищите Варвару Гонцову. Наверное, она.

Я отошёл, оглянулся, женщина всё стояла. Я помахал ей рукой. Полез в карман. Там я нашей кусок тёплого хлеба.

 

Козье молоко

Моя сестрёнка опасно заболела Она сгорала в жару и иногда плакала: «Ой, мамочка, больно. Больно...»

В такие дни я выпрашивал у детдомовской поварихи большой медный чайник и шёл к станции. Там, привязанная к колышку, паслась чья-то коза. Я ставил под неё чайник и тянул за тёплые, жестковатые соски. Я просил её: «Козочка, хорошая, добрая козочка, ты дай мне немного молочка. Не для себя, честное слово, сестрёнка моя болеет…» Однажды сзади подкралась ко мне старуха и больно схватила за волосы.

– Ах ты вор! Детдомовец ты несчастный!

Я вырвался и, потеряв крышку от чайника, прибежал в детдом. Скоро пришла и старуха. Я видел, как она спрашивала заведующую и прошла в детскую комнату, где та находилась. Заведующая как раз смотрела, как мою сестрёнку поят молоком.

Потом старуха вышла, и заведующая, выглядывая из двери, спросила

– Вы ко мне приходили?

«Не сказала»,— подумал я и так обрадовался, что забыл спрятаться. Я стоял в коридоре у стенки, и мне хотелось врасти в неё, когда старуха проходила мимо. Но она остановилась точно напротив меня и, разглядывая что-то на полу, сказала, словно сама себе:

– Я хорошо запомнила того, кто крадет молоко, и я его не вижу… Иначе бы… – И, помолчав, добавила:

– Но если какой хороший мальчик придёт и попросит молока, разве я не дам? Ведь каждый знает, что я работаю сторожихой в школе.

И старуха пошла дальше, сильно шаркая об пол валенками, которые ока носила даже летом.

 

Рабочая порция

Посте уроков нас, детдомовцев, приводили на завод и ставили за станки. Мы делали шины для раненых. Каждый день по четыре часа. Однажды мастер сказал весело:

– Вот вам первая получка! Талон на рабочий завтрак. Только одни. Кто хочет первый?

Нас было семь человек, мы стали ссориться. Мастер утешил:

– Талоны будут каждый день. Все по очереди сходите. Только учтите, рабочий день начинается рано и порции по этому талону выдаются до шести утра.

Жребий идти первому пал на меня. Чёрным утром, которое ничем не отличалось от ночи, няня разбудила меня:

– Эй, вставай! А то свою рабочую порцию проспишь!

Зажав в кулаке талон, я шёл по дороге. Меня пробирал холод. Из калиток, из проулков и вообще откуда-то из серой мглы появлялись люди. Они заполняли дорогу и позади меня. Я ещё никогда не видел на этой дороге так много людей. И мне хотелось всё узнать, рабочие ли они и куда они идут. И ещё похвалиться: а у меня настоящий рабочий талон!

В большой столовой толкался народ. Люди подходили, отдавали талоны. И им сыпали горячую картошку с мясом. И я подошёл. Какая-то женщина торопливо сказала:

– Мальчик, здесь по рабочим карточкам! Не мешайся!

Я протянул талой. Женщина поглядела на меня с уважением:

– Ты гляди... Рабочий уже!

И она насыпала мне полную тарелку горячей картошки с мясом. Я даже задохнулся от волнения. Целая рабочая порция!

Потом я шёл домой. И мне казалось, что я стал теперь шире в плечах и выше немного. А навстречу шли и шли по дороге люди. Они тоже были большие и сильные. И я теперь понимал хорошо — это идут те, у кого в карманах есть талоны на рабочие порции.