Книги Сергея Вольфа

Сергей Вольф сочинил много весёлых книжек для детей. Печататься начал с 1957 года.

Кроме детской прозы, он писал иронические стихи, фантастические повести, тонко чувствовал слово и умел поделиться с читателем пережитым и увиденным.

В биографии поэта и прозаика Сергея Евгеньевича Вольфа (1935—2005) много белых пятен. Известно, что он родился в Санкт-Петербурге, в семье музыканта, учился в книготорговом техникуме и на Высших литературных курсах в Москве, работал шорником, такелажником, рабочим в геолого-разведывательной экспедиции, журналистом, актёром, сценаристом.

Чаще всего герои Сергея Вольфа сами рассказывают свои истории. Почти каждая такая история диалогична, мы можем оценить собеседников, удивиться вместе с ними, поспорить или найти самое подходящее решение какой-нибудь трудной проблемы.

Хотели бы вы жить в стоэтажном доме? А второклассница Света Мухина из повести «Дом в сто этажей» хотела бы! Она познакомилась с рабочим-каменщиком и решила всех своих знакомых поселить в многоэтажном доме. С такой обаятельной рассказчицей скучать не придётся! Мы с ней и её дядей Павкой на грузовике отправимся из Ленинграда к самому Чёрному морю. В пути познакомимся с бабушкой-дояркой, со сбежавшим из дома мальчишкой Кузьмой, будем ночевать в доме тёти Груши и даже в лесу под звёздами.

Вы спросите: как родители могли отпустить Светку в такое длительное и опасное путешествие на грузовике? Светкины родители — геологи и не бывают дома по нескольку месяцев в году, так что за дочкой присматривает её дядя Павка.

«— Та-ак, — сказал Павка, — ребёночек растёт.

— Скоро утону, — говорю я, — лучше уж возьми меня с собой, а, Павка? Жалко ведь всё-таки, если утону. Мне знаешь как себя жалко! Уж лучше поедем, а? Тогда и бант сейчас повяжу.

— Да-а, — сказал Павка, — дожили. Довоспитывали ребёнка. Ладно! Едем!»

Представляете, дядя Павка умеет завязывать банты Светке! Да что и говорить, воспитывает племянницу как умеет: ворчит и делает замечания, отвечает на её вопросы, учит быть аккуратной, бескорыстно относиться к людям, замечать в обычном что-то удивительное. Так, она открывает для себя красоту Чёрного моря и не подозревает ещё, что родители скоро подарят ей путёвку в лагерь «Артек».

Алёша из повести «Принц из 1-го А» только собирается пойти в школу, но уже накопил достаточно планов на жизнь. Кем он только не хочет стать! Спортсменом, дрессировщиком, писателем, продавцом мороженого и, конечно, космонавтом. Нам предстоит с ним провести целую неделю и понаблюдать, как Алёша примеряет на себя тот или иной образ — «по одному человеку в день».

Легко запомнить место жительства Алёши Петрова. Такое, например:

«Был, знаете ли, один такой случай.

В нашем городе, в Ленинграде.

Можно даже сказать… в моём районе.

В школе, где я учусь.

На третьем этаже.

Даже в моём классе, если уж вам так хочется знать.

Между прочим, со мной.

Хотя, по правде говоря, я здесь ни при чём, не виноват. Это, я думаю, с самого начала ясно».

А может быть, и такое:

«Если идти вдоль нашей улицы по левой стороне, от круглой башни к кинотеатру «Космос», то сначала будет Калашников переулок, потом мой дом, потом булочная-кондитерская, потом Лётная улица, потом «Пышки» и детсад № 66, потом баня, потом магазин «Синтетика», потом «Канцтовары» и «Всё для малышей», потом просто так — дом и потом уже парикмахерская, где работал Петрович».

В основе сюжетов рассказов — обычные события из жизни городских детей. В школе и дома, на улице, на даче, на речке, в лесу их ждут волнующие испытания, смешные ситуации, верные друзья, добрые и отзывчивые люди. Читая рассказы Сергея Вольфа, можно узнать, как познакомиться и общаться с девчонкой, как правильно вести себя с её родителями, как порадовать лучшего друга и бабушку. 

Читатель увидит, как маленький герой постепенно взрослеет и становится самостоятельным. Вот он отправляется, как на работу, в свой детский сад, вот выполняет мамино поручение — отнести чемоданчик с наволочками через парк в прачечную, и хотя он порой попадает в непредвиденные ситуации, справляется с ними сам, без помощи родителей.   

Юный герой после уроков объезжает на самокате новый большущий дом, чтобы поприветствовать всех, кто в нём живёт, и встретить маму, возвращающуюся с работы. Он соревнуется с другом Федькой, кто быстрее добежит до угла и отдаст свой портфель нести проигравшему, садится только в автобус без кондуктора, чтобы послушать «душещипнутельную» песню водителя.

А однажды перед Новым годом Алёша превратится в Алехуано, а Федька в Феодоро, и станут они похищать соседскую девчонку Ленку, в самый разгар этих драматических событий вдруг явятся им на помощь Петякио и Вовенцио. В общем, ёлка и праздник у них получились замечательные!

Озорной мальчишка даже волосы готов стричь каждый день, чтобы послушать морские истории парикмахера Петровича. На уроке рисования Алёша Петров рисует только то, о чём мечтает, — коня и себя в роли рыцаря, а одноклассника Тимку своим соперником. И ничего, что урок сорван, зато победа досталась заслуженно!

В деревне ему удаётся приручить огромного быка Пушка и сопровождать его на выставку в Москву, а для заболевшей бабушки привезти клоуна, чтобы её развеселить. И пусть этот клоун не настоящий, зато он «век его не забудет». С дедом Михеем Алёша собирается на зимнюю рыбалку и мечтает поймать «большую рыбу отсюда и до школы».

Даже в таком грустном рассказе «Оттуда, издалека» наш герой способен не только глубоко чувствовать и скрывать свои личные переживания, но и помочь незнакомому человеку, утешить его, вселить уверенность и надежду на лучшее. Такому герою не стыдно перед другими мальчишками за свой выбор — стать «коровьим доктором», как и старший брат Павка.

У Сергея Вольфа есть книжки на любой вкус: о путешествиях, о фантастическом будущем на Земле и в космосе, о школьных проделках и отдыхе в деревне. К сожалению, не все книги писателя сегодня переизданы, но некоторые ещё можно найти в библиотеках.

Предлагаем познакомиться с четырьмя рассказами писателя: «Лети, корабль мой, лети!», «Озарена весёлым треском», «Это будет сюрприз» и «Феодоро и Алехуано». Когда будете читать, попробуйте ответить на вопросы после текста каждого рассказа.

Сергей Вольф

Лети, корабль мой, лети!

 

Если идти вдоль нашей улицы по левой стороне, от круглой башни к кинотеатру «Космос», то сначала будет Калашников переулок, потом мой дом, потом булочная-кондитерская, потом Лётная улица, потом «Пышки» и детсад № 66, потом баня, потом магазин «Синтетика», потом «Канцтовары» и «Всё для малышей», потом просто так — дом и потом уже парикмахерская, где работал Петрович.

Петрович был парикмахер. Вылитый парикмахер. Просто парикмахер — и всё.

Он был невысокий, лысый, а по бокам на голове два островка волос. Глазки небольшие, ручки небольшие. Такая внешность. Конечно, не по этому он был похож на парикмахера, по чему-то другому, не знаю, по чему.

Однажды я зарос, как говорит мама. Она дала мне денег, я пришёл в парикмахерскую, сел в кресло и сказал:

— Полубокс, пожалуйста. Пожалуйста, без одеколона.

— Пожалуйста, — сказал парикмахер. — Сейчас сделаем юному пионеру шикарный полубокс.

Я засмеялся, а он сказал:

— Не надо нам никакого одеколона. Сейчас наш юный пионер будет похож на юного пионера, а не на жителя острова Пасхи. — И голос у него вдруг стал чуть грустный. Или мне показалось.

— Вы их видели будто? — сказал я. — Этих жителей.

Он ничего не ответил, повязал меня белой простынью и взял в руки машинку, запев тихонечко: «Лети, мой корабль, лети».

Глазки у него были небольшие — я увидел в зеркало — ручки небольшие, мне стало вовсе смешно, и я сказал:

— Будто вы были на том острове? Забыл его название.

— Пасха, — сказал он. — Я плавал в тех водах.

— В каких «в тех»?

— В тех самых.

Его машинка ловко-ловко бегала по моей голове.

— Лети, мой корабль, — пропел он шёпотом и добавил: — Я был моряком.

Он сказал это так, что, даже не глядя в зеркало, я поверил. Да лучше уж было и не глядеть — вылитый парикмахер.

Я вышел из парикмахерской и пошёл домой, и пока шёл, всё мучился от какой-то мысли, глупенькой такой мыслишки, которую я почему-то ещё никак не мог вспомнить. Только ложась вечером спать, я понял, что вертелось у меня в голове: ещё очень не скоро я опять зарасту или на худой конец волосы просто будут подлиннее. Только, если раньше меня это радовало, — ну её, парикмахерскую, — то теперь огорчало.

* * *

Через два дня я не вытерпел, взял у мамы деньги, будто на кино, и пошёл в парикмахерскую.

— Мне височки, — сказал я, садясь к нему в кресло, — какие-нибудь другие. Только у меня денег всего десять копеек.

И когда он улыбнулся и как-то ловко перекинул ножницы из одной руки в другую и завернул меня в простыню, я добавил:

— И расскажите про море. Про дальние походы. Про эту песню.

Чик-чик-чик — зачикали ножницы у меня возле самого уха. Чик-чик-чик — сверху вниз.

— Мы подходили к Цейлону, — говорил он. — Чик-чик-чик. — Океан был тихий, белый и горячий. — Чик-чик-чик. — Та-ак. Теперь машинкой. Наступала тропическая ночь. Били склянки. — Чик-чик.

Я не помню, сколько времени он меня стриг. А что он рассказывал — мне не пересказать. Помню только, я спросил, когда он снял с меня простыню:

— Вы почему теперь здесь… а не там… в море… Что-нибудь с ногой, а? — добавил я глупость.

Он покачал головой и показал себе куда-то внутрь.

— Там, — сказал он. — Что-то испортилось. Не та уже машинка.

«Какая машинка?» — захотелось спросить мне, но я не спросил, потому что, кажется, понял.

— Заходи, — сказал он.

Я кивнул и вышел.

* * *

Через четыре дня я снова пошёл к нему. По-моему, в самый раз. Вообще, стричься надо через шесть или семь дней. Это уж точно.

Его я встретил возле гардероба. Он тихонько хлопнул меня по плечу, снял мою шапку, провёл рукой по волосам и сказал:

— Маленько зарос. Опять полубокс? Ну, сейчас Петрович всё сделает.

— Я не хочу к Петровичу, — сказал я. — Я к вам хочу.

— Я и есть Петрович, — сказал он.

— Я только к тебе хочу, Петрович, — сказал я.

Я просидел у него опять не знаю сколько. Чик-чик-чик — чикали ножницы. А он рассказывал. И было мне ни до чего. И мне даже самому непонятно, отчего я вдруг спросил:

— Петрович, а у тебя есть ещё кто-нибудь, кроме тебя?

— Как это?

— Ну, так… Мама, дедушка…

— Есть, — сказал он. — Другие. Жена у меня есть и дочка. И всё. Жена и дочка.

— А жена у тебя кто?

— Ну кто… Она инженер.

— А была кто?

— И была инженер. Всегда.

— А дочка?

— А дочка — балерина. Ей сколько и тебе лет.

— Здорово, — сказал я, — и уже балерина? Петрович, пойдём как-нибудь гулять, ты, твоя дочка и я.

— Зачем же дочка?

— Как зачем? А то они будут сердиться, что ты со мной гулять пошёл.

— Может, и не будут, — сказал он. — Всё. Готов полубокс. Полюбуйся. А теперь иди. Очередь! — крикнул он. — Заходи, — добавил он мне.

* * *

А я заболел. Эх, и зачем только я заболел?! Ненавижу грипп. Ненавижу ангину. Все болезни ненавижу. Зачем они?! Я долго проболел, недели две. Целую вечность.

А он почему-то был какой-то не такой, когда я пришёл. Я даже подумал, что он просто не узнал меня, заросшего и худого. Он усадил меня в кресло и спросил, и голос у него тоже был какой-то не такой:

— Где же ты был так долго? Совсем пропал.

— Я болел, — сказал я.

Он ничего не ответил и стал стричь меня. Он стриг меня долго-долго, медленно-медленно и всё молчал. И я почему-то боялся заговорить. Потом он нагнул мою голову над раковиной и налил на макушку что-то холодное и пахучее.

— Надо голову помыть, — сказал он.

— Это дорого? — спросил я.

Но он ничего не ответил. Он молча намыливал мою голову. Было ужасно странно и неловко от всего этого.

— Петрович, у меня же денег не хватит, — сказал я откуда-то из раковины, из-под пены.

— Какие деньги?! — сказал он сердито. — Какие ещё там деньги?! Не говори глупостей.

Он молча полил мне на голову тёплой воды, потом снова намылил и снова полил. Потом ещё раз. И всё медленно.

— Будешь у нас красавцем, — услышал я его странный голос.

Мне вдруг стало страшно и тоскливо. Только не Петровича страшно… А чего, я и сам не знал.

Он достал из ящика какую-то блестящую улитку с трубой, провод от неё вставил куда-то за зеркало, улитка зажужжала, он поднёс её к моей голове, и я почувствовал, как сильно она дует теплом.

— Это фен, — сказал он. — Будем сушиться.

Он долго сушил меня и всё молчал. Потом выключил улитку, достал коробочку с пудрой и попудрил мне шею. Я даже покраснел.

— Ладно… молчи, — сказал он и стал меня причёсывать. Он причёсывал меня долго и аккуратно, после взял со стола одеколон с кишкой и грушей и стал лить одеколон мне на голову.

— Петрович, — заговорил я, — зачем же… у меня же…

Но он ничего не сказал. Я поглядел в зеркало и увидел, что он не смотрит на меня, а сам всё нажимает и нажимает на грушу, а одеколон всё льётся и льётся, вот уже и за ворот мне полился и на лицо и всё льётся и льётся…

Петрович вдруг быстро поставил на стол одеколон, почти пустую бутылку, и стал быстро-быстро меня причёсывать: раз-два, раз-два, раз-два!

— Всё. Всё готово. Теперь уже всё, — говорил он. — Всё. Не вздумай платить. — Потом вдруг встал между мной и зеркалом и поглядел на меня. А я на него.

— Всё, — сказал он. — Полный порядок. Ай да красавец! А я уезжаю. Прощай. Может, и не увидимся.

— Куда? — спросил я. — Куда же ты уезжаешь?! Надолго? Навсегда?

— Да, — сказал он. — В Хабаровск. Жене там дают квартиру. Она будет самый главный инженер. Всё. Прощай. Иди, парень. Следующий! — крикнул он, поднял меня с кресла и подтолкнул к выходу.

Я оделся и вышел на улицу.

Я стоял перед парикмахерской, держа в руках шапку, и не уходил. Потом он сам вышел, в своём белом халате.

— Иди, — сказал он.

— Иду, — сказал я. — Ладно.

— Иди-иди. Ну, чего же ты стоишь?!

— Иду, — сказал я, — уже иду.

Он повернулся, и дверь за ним закрылась. Я пошёл домой.

Я шёл мимо «Всё для малышей» и «Канцтоваров».

Мимо магазина «Синтетика» и мимо бани.

Мимо детсада № 66.

Мимо «Пышек». Очень вкусные пышки.

Потом постоял немного на углу Лётной улицы.

Потом возле булочной-кондитерской.

«Чик-чик-чик, — прошептал я, закрыв глаза. — Чик-чик-чик. Лети, мой корабль. А вот и мой дом. Чик-чик-чик».

  • Почему мальчик огорчился, что не скоро пойдёт в парикмахерскую?
  • Как выглядел парикмахер Петрович?
  • Почему бывшему моряку пришлось стать парикмахером?
  • Почему жена и дочки Петровича не будут на него сердиться, если он пойдёт гулять вместе с Алёшей?
  • Что изменилось в последнем визите к Петровичу?

 

Сергей Вольф

Озарена весёлым треском

 

Мне подарили фотоаппарат.

Завтра я куплю себе плёнку и сфотографирую памятник Александру Сергеевичу Пушкину в саду.

Плёнку я проявлю, отпечатаю снимки, разложу их на столе и буду смотреть.

Я буду смотреть и смотреть и вдруг увижу, что сам я сижу в саду на скамеечке, против памятника великому поэту. Против памятника Александру Сергеевичу Пушкину.

Я буду долго глядеть на него, и он вдруг сойдёт вниз, погуляет немножко по саду, а потом подойдёт к моей скамейке и скажет:

— Прошу извинить меня, я не помешаю?

— Ой, что вы, что вы! — воскликну я. — Пожалуйста!

Я посмотрю сбоку на его добрые, грустные глаза, не удержусь и произнесу, волнуясь:

— А я вас знаю, Александр Сергеевич. Вы — великий поэт Александр Сергеевич Пушкин.

— Ах, — очнётся он. — Откуда ты меня знаешь?

— Что за вопрос?! — воскликну я. — Ну что за вопрос?!

— Да, да, верно, — скажет он, сообразив. — Я позабыл совсем, я о своём думал.

— Вот так встреча! — скажу я.

— «Мороз и солнце, день чудесный», знаешь? — вдруг спросит он.

— Конечно, — скажу я. — «Ещё ты дремлешь, друг прелестный», правильно?

— Правильно, — скажет он. — А как дальше?

И я стану читать ему дальше: «Пора, красавица, проснись…»

Я буду читать, смущаясь и краснея, но с выражением, как и надо, а потом вдруг покраснею ещё больше, оттого что вспомню: несколько строчек в конце я вовсе не знаю, и раньше не знал, не выучил, и мне поставили за это в школе три с минусом.

— Дальше я не знаю, — скажу я печально.

— Как же так, как же так? — расстроится Александр Сергеевич. — «Вся комната янтарным блеском…»

— «Озарена весёлым треском», — чуточку вспомню я.

— Мальчик! Как же это можно — озарить весёлым треском? Там же точка после «озарена». Что же это получается?

Он вздохнёт тяжело, поднимется со скамейки, пойдёт, пойдёт… И снова я увижу, что он памятник.

— Александр Сергеевич! — закричу я. — Куда же вы?! Я не буду больше! Не буду! Я хотел пригласить вас в зоосад. Там белые медведи! Я хотел вас познакомить с Женькой Кисейкиным, моим другом! Я хотел…

Я буду звать его долго — и всё зря: он не шелохнётся.

И я увижу себя вовсе не в саду, а дома, за столом, перед фотографиями.

Не буду я завтра покупать плёнку. Ну её совсем!

Пропади она пропадом.

Пойду-ка и выучу сперва всё это замечательное стихотворение.

  • Какой будет у Алёши первая фотография?
  • О чём будут говорить мальчик и великий поэт?
  • Какое стихотворение герой решил выучить до конца?

 

Сергей Вольф

Это будет сюрприз

 

Завтра все посходят с ума.

Все будут очень неспокойны.

Я не уверен, но скорее всего, что так.

Все будут тыкать пальцами в телевизор и говорить: «Нет, вы только подумайте», или: «Бывает же такое», или: «Чей это необыкновенный мальчик?»

Не все ведь знают, чей.

Всех охватит необыкновенное волнение.

Я, честно говоря, это очень подозреваю.

Будут показывать — меня.

Пять дней назад я приехал в деревню к бабушке и дедушке. С папой и с мамой.

Ну, сначала вещи разобрали, устроились и сели пить чай. Бабушка и дедушка всё время протягивали руки через стол и гладили меня по голове. А я сидел, чай не пил, не ел ничего, болтал ногами и всё думал, когда же начнётся новая жизнь. Вот ведь глупо, уже приехал, а вроде и не приехал, просто сижу дома и ничего из нового не делаю. А они долго чай пили, будто первый раз в жизни, смеялись чего-то и всё меня гладили. Совсем я извёлся.

Я как угорелый из дома выскочил, когда они своим чаем напились. А кругом травка растёт, деревья, небо синее, жарища, красота, прелесть и простор. Я взял и… как побегу по дороге, просто так, изо всех сил. Потом остановился и стал дышать: дых-дых, дых-дых.

И вдруг вижу: что то в кустах желтеется. Ни на кого не похожее, что-то жёлтенькое. Желтоволосенькое и желтопузенькое. А ведь что это — и не отгадать. Я взял камушек и бросил туда.

Жёлтенькое завертелось, затилитилькало, забумкало, заыхкало и ка-ак выпрыгнет. А я ка-ак побегу. А жёлтенькое ка-ак припустит за мной, как заорёт:

— Алёшка!

А я бегу.

А оно:

— Алёшка!

А я быстрей.

А оно топочет и кричит:

— Алёшка! Не убегай!

Удивительно знакомый голос. Остановился я… дых-дых, дых-дых. Тыща чертей! Да ведь это же рыжий Тимка.

— Здоро́во, Алёшка! — закричал он.

— Привет, Тимка! — заорал я.

— Вот я рад, что ты приехал! — крикнул он.

— А я… не можешь себе представить! — кричу я.

— Ты куда бежишь так быстро? — спросил он.

— Да на речку купаться, — сказал я.

— Ну, бежим вместе, — сказал он.

И мы побежали. Бежим и беседуем.

— Я тебя ещё час назад в окно видел, — говорит Тимка.

— Я своих устраивал, — говорю я.

— Чего твои тебя так по голове гладили? — спрашивает он.

— У меня причёска кривая, — сказал я.

— А ты чего в меня камень бросил?

— Я думал, это пень. А ты чего там сидел?

— Я гусеницу дрессировал. Кусачую.

— А окунь клюёт или нет?

— Ещё бы.

— А ты весь рыжий.

— А ты сам… синий.

— Красота.

— Красотища!

И мы прямо свалились в речку.

Сначала мы плавали. Потом кувыркались в воде. Потом топились и спасались. Потом я прыгнул с нырялки солдатиком. Потом просто так. Потом бочком. Потом опять просто так. Потом рыбкой. Потом самолётиком. Реактивненьким. Потом Тимка научил меня нырять чемоданчиком. А я его — драндулетиком. Потом мы спели песню. А потом Тимка сказал:

— Помнишь, кто такой Пушок? Бежим к нему!

— Бис! Браво! — закричал я, потому что сразу всё вспомнил, и мы побежали.

Я бежал и думал про Пушка. Как же это я сразу про него не вспомнил, про этого телёночка, про маленького бычка? Мы с ним в прошлом году здо́рово подружились. Он за мной как ручной ходил. Целыми днями. Он, наверное, подрос теперь и меня не помнит.

— Вон, — сказал Тимка на бегу. — Видишь дом с красной крышей? Это новая удоеэлектричница. Там коров доют.

— Эх ты, Тима, — сказал я. — Надо говорить электроудоительница.

— Пусть так, — сказал Тимка. — Когда мы до неё… до этой добежим, я тебе глаза закрою и поведу за эту… ну, как её… Пушок там пасётся.

Мы добежали до этой электроудойницы, Тимка велел мне закрыть глаза и повёл куда-то за руку.

Я пять раз чуть не упал и один раз упал, Тимка сердился и говорил, что я как слепой, а потом сказал:

— Ну, я побежал. А то он меня не любит. Интересно, узнаете вы друг друга? Открывай глаза на раз два три. — И убежал.

— Раз-два-три! — крикнул Тимка тихо-тихо, будто с другого конца земли.

Я открыл глаза и… удивился. Никаких коров здесь вообще не было. Стоял только один бык, огромный бычище, как паровоз.

Он смотрел на меня, а я на него, он на меня, а я опять на него, а потом он как посмотрит на меня странным образом и как побежит на меня, фырча.

У-ух как я дунул бежать по полю! А он за мной. Фырчит. Ногами землю роет.

— Караул! — закричал Тимка. — Он Алёшку хочет заесть!

А я бегу-бегу, бегу-бегу и… упал. Покатился. А бык — топ-топ-топ. Тимка «караул» кричит. А я закрыл глаза. Всё. Прощай, мама. Сейчас ка-ак…

И вдруг кто-то так нежно-нежно лизнул меня по лицу. Мокро-мокро. Шершаво-шершаво. Как губкой. Тепло-тепло. Открыл я один глаз и вижу — этот здоровый бык меня облизывает. Голова огромная, рога…

Открыл я потихонечку второй глаз и вижу — ну конечно, это же Пушок, та же мордочка с белым пятном, те же глазки…

— Пушок, — сказал я. — Пушечка! Пушиночка!

А он меня лижет. Узнал, игрун этакий.

Я встал с земли, а со всех сторон к нам люди бегут, с палками, с граблями, ещё с чем-то, рыжий Тимка плачет, все шумят.

Все до нас не добежали, остановились и не подходят.

— Мальчик, — сказал мне какой-то человек в очках. — Стойте смирно. Сейчас мы вас спасём.

А Тимка плачет перед очкастым:

— Товарищ новый зоотехник, я не нарочно, они же знакомы.

— Молчать! — сказал очкастый. — Никому не двигаться!

— О-о-о! Будет тебе, Тимофей! — заголосила какая-то тётенька на Тимку.

И вдруг я увидел, что к нам идёт дедушка Парфёныч, колхозный сторож.

— Дедушка Парфёныч! — закричал я. — Здоро́во!

— Здоро́во, Лексей, — сказал он. — Приехал, значит, погостить?

— Приехал, значит, — говорю я.

— Как мамаша, папаша? Здоровы?

— Как нельзя лучше, — говорю.

— Ну, привет им.

— А вам от них.

— А им ещё раз и низкий поклон.

— А они вам тоже кланяются, — говорю.

— Между прочим, — сказал всем очкастый. — Вы заметили? Бык не трогает ребёнка.

— Да-да, — сказал кто-то. — Очень похоже, что это так.

— А чего вы собрались? — говорит Парфёныч. — Не успел мальчик приехать, а вы уже. Что он, съест вашего быка, что ли? Он, можно сказать, год травы не видел, этот мальчик.

— Товарищи, — сказал очкастый. — Пойдёмте все обратно. Картина ясна.

И все стали расходиться.

Пушок ещё раз лизнул меня, а я ещё раз похлопал его по мордочке с белым пятном. И мы побежали с Тимкой срезать мне удочку.

И тут-то всё и началось.

Когда я уже спать лёг, к нам пришёл очкастый зоотехник и сказал:

— Нам необходим ваш ребёнок. На полчасика.

— Что он уже успел натворить? — спросила мама.

— Ребёнок хороший, — сказал очкастый. — Ничем таким не отличается. Дело в другом. Племенной бык Пушок не принимает пищу. Нам его через три дня на сельхозвыставку в Москву везти, а он пищу не принимает, может исхудать до размеров обычной тёлки. А ваш ребёнок с ним друзья.

— Вот как, — сказала мама. — Первый раз слышу. — И велела мне идти и помочь очкастому.

Мы пришли в какой-то дом, там в чистой комнате стоял бедный Пушок и ничего не ел, просто отказывался принимать пищу. Ещё там стояли какие то растерянные люди. Они ласково поглядели на меня и стали подталкивать к Пушку. А меня и не надо было подталкивать, я сам подошёл к нему и похлопал по мордочке с белым пятном. Пушок замычал и лизнул меня. Тогда я велел ему есть, и он стал есть. Потом он поел, всё съел, я дал ему конфетку, а все захлопали в ладоши.

А утром очкастый опять пришёл.

— Не ест? — спросила мама.

— Ни в какую, — сказал очкастый. — Что повезём? Что повезём в Москву?!

— Бедный человек, — сказала мама. — Ну что ж, возьмите ещё раз Алёшу.

Очкастый обрадовался как маленький и потащил меня к Пушку.

Мы его накормили, всё честь по чести, и я побежал купаться.

Я нырнул, вынырнул, снова нырнул, опять вынырнул и вижу — плывёт очкастый в своих очках и кричит на всю речку:

— Плыви сюда, мальчик. Он гулять отказывается. Бодается. Я совсем обалдел. Что делать?

— Вам без меня крышка, — сказал я.

— Крышка нам, вот что, — согласился он.

Потом мы с Пушком гуляли.

Потом вечером я его кормил.

Потом утром кормил.

Потом снова гулял с ним.

А мне выписывали трудодни — так сказала бабушка.

Потом я снова его кормил.

И гулял.

И кормил.

А потом долго долго с ним прощался, и его повезли на станцию, чтобы его потом в поезд посадить — и в Москву, на выставку.

И вдруг мы скоро видим — идут к нашему дому человек пятнадцать народу и очкастый, все потные и красные.

Бабушка, дедушка, папа, мама и я вышли к ним навстречу.

Очкастый сказал:

— Он не лезет в вагон. Отказывается. Хотел укусить начальника станции. Не хочет ехать в Москву. Моё дело — крышка.

Я сказал:

— Ну что ж, пойдёмте, я всё устрою.

— Да? — сказал очкастый. — Хитро! А если он потом жрать не станет или вагон сломает? Что мы покажем в Москве? Обычную тёлку?

Дедушка почесал бороду и сказал:

— По всему видать, вам без мальчика крышка.

— Да-да! — радостно закричал очкастый. — Крышка нам! Точно! Отпустите вашего мальчика в Москву! Дня на три. Колхоз будет вечно помнить о вас.

И все закивали и стали говорить, что иначе всем крышка.

 

И вот я в Москве.

Дома живу. Один. Как большой. Целый день за Пушком ухаживаю.

Завтра поведу его по сельхозвыставке. Держу это пока от всех в тайне.

Это будет сюрприз.

Когда меня покажут по телевизору.

  • О чём мечтает Алёша?
  • Каковы его первые впечатления о деревне?
  • Какие способы ныряния испробовали Алёша и Тимка?
  • Как сказать правильно: удоеэлектричница, электроудоительница или электроудойница?
  • Как Тимка разыграл Алёшу?
  • Какую помощь оказал колхозу Алёша?

 

Сергей Вольф

Феодоро и Алехуано

 

В общем, было решено — Ленку мы похитим.

Петька и Вовка сказали, что всё это ерунда. Мы с Федькой были тверды.

День назначили — 30 декабря, под Новый год.

Под самый Новый год.

— Запомни, — сказал мне Федька за час до начала. — Входим, стреляем, похищаем. Бесшумно и безмолвно. Моё имя — Феодоро, твоё — Алехуано. Маски готовы? Порядок. Её место в нашем одиноком замке, а не с дядей Мишей…

— Эх, Федька, — сказал я.

— Феодоро, — поправил меня Федька.

— «Феодоро», – передразнил я его. — «Дядя Миша»… Эх ты.

— Ты прав, Алехуано, — не моргнув, сказал Федька. — Её отец, этот старик… инженер… лорд, вернее. Что он ей? Итак, ты готов, Алехуано?

— О да, Феодоро, — сказал я.

— Вперёд! — сказал он.

Мы вышли из моей квартиры и стали медленно спускаться по лестнице на Ленкин этаж. Ночь была холодной и лунной.

— Звони, — шёпотом велел Федька, когда мы спустились, и поправил свою чёрную маску. Я поправил свою и позвонил.

— Кто там? — спросил голос Ленкиной бабушки.

— Новогодняя телеграмма, бабушка, — ласково сказал Федька, и мы достали револьверы.

Дверь открылась.

— Руки вверх! — грозно сказал я, махнув револьвером.

— Руки по швам! — рявкнул Феодоро. — Не кричать, не плакать, не молить о пощаде.

Мы прошли в кухню.

— Куда же руки девать, господи? — сказала бабушка. — Алёшенька, пальто-то всё в мелу.

И она стала меня чистить.

— Жалобы не помогут, — жёстко сказал я.

— Отведи старую женщину в ванную, — велел мне Феодоро.

— Старая женщина, — сказал я. — Иди в ванную. Сиди там тихо, как мышка. Ни стонов, ни криков. Кстати, меня зовут Алехуано.

Бабушка пошла в ванную.

— Где ваше единственное сокровище? — спросил Феодоро.

Бабушка молчала от горя.

— Страх сильнее рассудка, — сказал Феодоро.

Мы посовещались в прихожей и открыли дверь в комнату.

Дядя Ми… старый лорд читал газету и пил чай.

— Где ты прячешь свою дочь, старик? — нагло крикнул Феодоро.

Отец бедной девушки повернулся к нам, и лицо его покраснело от испуга.

— Что вы хотите этим сказать? — спросил он.

— О, ровным счётом ничего, — сказал Федька. — Ровным счётом. Напомни ему, Алехуано, как бесполезно сопротивление.

— Феодоро прав, сопротивление бесполезно, — сказал я, удивляясь, что он снова пьёт чай. — Где твоя дочь? — крикнул я.

— Моё бедное дитя в той комнате, — сказал испуганный отец. — Будьте к нему снисходительны. Вообще, ребята, это безобразие. У моей Ленки тройка по пению. Вы что, научить её петь не можете?

— Но-но-но! — прикрикнул на него Феодоро. — Алехуано, сходи узнай, не сбежала ли старая женщина. Может, она выпрыгнула в окно?!

Я вышел из комнаты и постучал в ванную.

— Что делает старая женщина? — спросил я.

— Да вот стираю уже целый час, — ответила она из за двери. — Не желают ли молодые красивые чаю с домашней ватрушкой?

— В самый раз, — сказал я. — Да побольше. Не вздумай показывать свою скупость.

— Сейчас принесут ватрушку, — сказал я, возвращаясь.

— А-атлично! — проревел Федька. — А пока за мной, Алехуано.

Мы вошли в следующую комнату, но там было пусто. И в шкафу было пусто. И под кроватью.

— Каков лгун? — прокричал Феодоро и бросился обратно. — Где дочь? — прорычал он.

Мне стало жаль бедного старика.

Серьёзно, очень жалко.

— Пусть он идёт туда, где пусто, — сказал я. — Надо перекусить.

Феодоро кивнул. Убитый горем седой отец взял газету и ушёл в пустую комнату. Старая женщина мгновенно принесла чай и ватрушку. Мы стали есть ватрушку. Феодоро был мрачен и зол.

— Где они её прячут? — говорил он, кусая ватрушку.

Вдруг дверь открылась и в комнату с улыбкой вошла та, которую мы искали.

— Хватай её! — закричал Феодоро и первым бросился к ней.

— Уйди, Федька! — завизжала она. — Ой! Пусти! Па-апа!

— Ты узнала меня! — вскричал Феодоро. — Ни слова больше!

— Ма-а-ма! Чего они! Ой!

— Мальчики, мальчики, тихо, — сказала тётя Таня, входя с ёлкой в комнату. — Ну и маскарад! Какая прелесть! Молодцы! Сейчас украсим ёлку.

— Шутки в сторону! — закричал я. — Моё имя Алехуано!

— Ай да Алехуня, — сказала она, — ай да актёр! Прелесть. Федька, отпусти Лену, будем ёлку украшать. Как прелестно!

— Да ну вас, — сказал Федька и снял свою маску.

— Нет, не надо, не надо, не снимай! — затараторила тётя Таня. — Так лучше. Так веселее. Чудесно, что вы зашли!

— Чудесно, — сказал я. — Чудесно. Надоело! — и снял свою маску.

— Наденьте! Наденьте! — визжала Ленка. — Маскарад! Ура!

— Ну вас, — сказал Федька.

А тётя Таня уже носилась по всей комнате.

— Миша! — кричала она. — Где подставка для ёлки? Ленка, тащи игрушки. Ребята, откройте дверь, там звонок.

Мы пошли с Федькой и спросили:

— Кто там?

— Новогодняя телеграмма.

Мы открыли дверь и как захохочем — там стояли Петька и Вовка, оба в чёрных масках.

— Ни с места! — сказали они. — Идите вперёд!

Когда мы все вошли в комнату, началось такое веселье, просто ужас.

Дядя Миша надел бумажный колпак и чем-то посыпал тётю Таню.

Ленка уже притащила игрушки и была в Федькиной маске.

Тётя Таня надела маску «свинья».

В общем, смех!

Больше всех хохотали мы с Федькой.

Петька и Вовка только рот раскрыли.

Мы с Федькой дали им по стеклянному шарику и сказали:

— Ну, Петякио и Вовенцио, — за дело!

— Чего ещё! — сказал Вовка. — Чего вы?

— Давай, давай, — сказали мы.

Ёлка получилась — то, что надо!

  • Какую проделку придумали Алёша и Федька?
  • Кому они подражали?
  • Почему взрослые спокойно восприняли шутку мальчиков?

 

Литература

1. Вольф С. Дом в сто этажей. Л.: Детская литература, 1964.

2. Вольф С. Отойди от моей лошади. Рассказы. — Л.: Детская литература, 1971.  

3. Вольф С. Мы поедем на рыжем коне. Рассказы. — М.: Малыш, 1975.

4. Вольф С. Мне на плечо сегодня села стрекоза. Повесть. — Л.: Детская литература, 1983.  

5. Вечтомова С. Привет, советский внутренний ребенок! / http://krupaspb.ru/piterbook/recenzii/?nn=1363

6. Виноградова О. Сергей Вольф. Глупо как-то получилось / http://bibliogid.ru/novye-knigi/podrobno/216-pro-okno

7. Костюкевич М. Четыре страницы Чёрного моря / http://www.papmambook.ru/articles/1287/

Яндекс.Метрика