Накануне Пушкинского Дня вспомним о детстве Александра Сергеевича, о его отчих краях. Москва, Захарово, Вязёмы...
Проводником же по замечательным местам будет пушкинист Татьяна Галушко (1937–1988) и её страницы календаря, которые она составила для юных читателей ленинградского журнала «Искорка».
Татьяна Кузьминична работала руководителем отдела в музее на Мойке, 12 и знала о Пушкине всё, или почти всё. Многие стремились попасть на её интересные экскурсии по залам дома-квартиры поэта.
Татьяна Галушко читала свои стихи, выступала с лекциями, писала эссе, составляла альманахи, была автором исследований о жизни и творчестве Пушкина и его современников, участвовала в создании новых экспозиций и выставок, посвящённых великому поэту.
Итак, отправляемся в воображаемую экскурсию и перенесёмся в 1799 год, в тот самый день, когда родился наш великий поэт – 26 мая. Согласно новому стилю сегодня эта дата выглядит иначе – 6 июня.
Татьяна Галушко
«Святая родина моя»
В четверг, 26 мая 1799 года, «Московские ведомости» отмечали: «По большей части пасмурное небо, дождь, молнии, гром».
Речонка Кукуй в Немецкой слободе покрылась пузырями. Там, где Немецкая улица прилегла к Лефортову переулку, что идёт наискось от Посланникова переулка, и к Малой Почтовой улице, находилась усадьба Ивана Васильевича Скворцова. Титулярный советник Скворцов служил прежде в Московском кригс-комиссариате, и начальством его был Сергей Львович Пушкин. Однако, невзирая на малый чин, Скворцов владел каменным домом с деревянными флигелями, садом и огородами, а Сергей Львович нанимал у него в одном из флигелей квартиру.
Место было чистое, опрятное. Сюда в начале «безумного и мудрого столетия» (так назвал XVIII век Радищев) ежедневно ездил царь Пётр. С тех пор богатые купцы, вельможи, профессора университета любили здесь селиться. Канавы для стока грязи, мощёные мостовые, цветники... Стриженные некогда «под Версаль» аллейки мощно разрослись. Рядом с домами иноземных купцов (потому и прозвание — Немецкая слобода) поднялись особняки московитов. Древние храмы в золотых и синих шеломах стояли в соседних деревнях, совсем близко.
В день молнии и грома был праздник Вознесения. При буйном кипении тяжёлой сирени, при щекоте и руладах соловьёв, в доме «моэора1 Пушкина родился сын Александр». 8 июня его окрестили в старой, ещё XVII века, церкви Богоявления в Елохове. Крёстным отцом ребёнка был Артемий Иванович Воронцов (родной внук знаменитого мятежника Артемия Волынского, казнённого царицей Анной. Спустя сто лет писатель Лажечников изобразит его в романе «Ледяной дом». Этот роман прочтёт и Александр Пушкин). Крёстной матерью записана была родная бабушка со стороны отца — Ольга Васильевна Чичерина. Её именем — Ольга — секунд-майор Пушкин назвал своего первенца — старшую дочь.
Мальчик рос молчаливым, толстым, малоподвижным. Казалось, только прогулки в Юсуповский сад и оживляли его. Однажды осенью, во время прогулки, генерал на лошади, окружённый свитой, чуть не наехал на испуганную няньку с малышом в ушастом картузе. «Кланяйся,— крикнул кто-то. — Картуз!» Всадник пригнулся, Арина узнала, сорвала с ребёнка шапку. Им повстречался сам царь Павел I.
Арина была крепостная бабушки Марии Алексеевны Ганнибал. Она вынянчила Ольгу, потом Александра, позже — его младшего брата Лёвушку. В 1799 году, как раз после рождения старшего внука, Мария Алексеевна дала Арине и четверым её детям «вольную», то есть такую бумагу, которая освобождала их всех от крепостной зависимости. Но Арина Родионовна осталась при детях — любила она Пушкиных.
Александр рос при бабушке и при няне. Родителей он видел только поутру да перед сном. И большей частью бывали они раздражены и насмешливы. Мать — красивая, быстрая, надменная — точно стыдилась его неуклюжей рассеянности. Даже видя его улыбку, резко замечала: «Нечего зубы скалить».
Однажды он пошёл с ней гулять. Она шла стремительно. Он не успевал. Отстал и сел на землю среди улицы. Вдруг заметил, что из низких окошек показывают на него, смеются. Он пробормотал: «Ну, нечего зубы скалить!», поднялся и побежал назад, домой, к бабушке.
В бабушкиной комнате он блаженствовал. Там пахло травами: шалфеем, чистотелом, укропом. Старые портреты — большие, нарядные — висели на стенах.
— Это прадедушка твой, Алексей Фёдорович, мой батюшка,— указывала Мария Алексеевна. — Он воеводою был в Тамбове. А там близёхонько заводы липецкие. Вот злодей-то на пушечные эти заводы и прискакал. Артиллерист был.
Так мужа своего — деда, Осипа Абрамовича Ганнибала, даже при нём, ребёнке, называла она злодеем. Бросил он их, её и дочь-дитятю, на произвол судьбы и скрылся. Хорошо, родня поддержала, Пушкины и Ганнибалы.
Маленький Пушкин слушал семейные предания; в её устах они были захватывающе интересны, невероятны. Она видела и легендарного прадеда — арапа Петра Великою, он был отцом её мужа. Первый раз увидела — грохнулась без памяти, как Алёнушка в сказке «Аленький цветочек»: ей, русской девушке из Тамбова, высокий чернокожий человек примнился самим дьяволом. Ганнибал только посмеялся: «Впервые меня женщина испугалась. Не страшись. Я добр». И вправду, он оказался добр и ласков с нею и с маленькой Наденькой, такой толковой да памятливой.
Пушкин во все глаза глядел на бабушку. Свою нарядную вспыльчивую мать он никак не мог представить малюткой, которую отец оставил, а дед и дядя носили на руках и учили языкам.
Бабушка Мария Алексеевна по отцу была Пушкиной. Муж дочери был её родственник. Но она считала его вертопрахом, человеком несерьёзным, хотя и учёным.
И правда, дом, в котором они жили, был странный дом. В гостиной— золочёные канделябры, дорогая мебель карельской берёзы, зеркала. А слуги спят на соломе. В детской — один стул и два тощих диванчика. Курточка у сына вся в заплатах, панталоны узки и коротки. Зато в кабинете отца был шкаф, набитый книгами. И они, Ольга и Александр, сами не заметили, как научились читать. По-русски и по-французски. Читали, как одержимые. Иногда по ночам.
Вечером Александр приходил к бабушке и просил: «Я иду спать, расскажи русскую сказку». Бабушка смеялась: «Хочешь русскую сказку, а просишь по-французски». В полумраке комнаты он видел её старый кружевной чепец, наверное, ещё прабабушкин, старинную брошь-камею на груди. Она говорила тёплым низким голосом, почти монотонно...
Я трепетал, и тихо наконец
Томленье сна на очи упадало.
Тогда толпой с лазурной высоты
На ложе роз крылатые мечты,
Волшебники, волшебницы слетали,
Обманами мой сон обворожали.
Но лучше всего были дни, когда к ним приходили гости. И не просто гости. Знаменитые писатели Москвы: Иван Иванович Дмитриев, Николай Михайлович Карамзин, дядя поэт Василий Львович Пушкин, Иван Андреевич Крылов. Современник вспоминает мальчика Александра Пушкина: «Он никогда не вмешивался в дела больших и почти вечно сиживал как-то в уголочке, а иногда стаивал, прижавшись к тому стулу, на котором угораздивался какой-нибудь добрый оратор или басенный эпиграмматист».
Александр не хотел привлекать к себе внимание, но весь отдавался беседе взрослых.
Однажды при нём какой-то любитель прочёл плохие стихи — он не выдержал и расхохотался. Мать тотчас сделала ему знак удалиться, а Карамзин покачал головой: «Ну и вкус у малыша! Этого на мякине не проведёшь».
Постепенно он менялся. Стал лёгок, быстр, движения его приобрели тигриную плавность и гибкость. Отвечал находчиво и остроумно. Как-то знаменитый Дмитриев сказал: «Посмотрите, он настоящий арабчик». Пушкин вспыхнул и выговорил скоро и смело: «По крайней мере, не рябчик». У Дмитриева лицо было рябое после оспы. Отец остерегался с сыном спорить. А дядя всё внимательнее вглядывался в черты племянника и просил читать стихи.
Сперва он писал по-французски. Все смеялись.
Ольга про его драму «Похититель» заметила, что автор похитил её у Мольера. Гувернёр нашёл в его французском стихотворении множество ошибок. Бабушка качала головой: «Ты же русский, москвич...» Он сжёг свои французские стихи. Летом они уезжали в бабушкину деревню Захарово.
Захарово (или Захарьино) находилось на 38 версте от Москвы по Смоленской дороге. Дом был уютный, с пристройками. В одной из пристроек поселили детей с гувернантками. Небольшая берёзовая роща окружала усадьбу, начинаясь сразу за воротами. Посреди рощи соорудили стол и вокруг него — скамейки. Здесь в погожие знойные дни пили чай, обедали. Из рощи можно было выйти на берег пруда к огромной липе, ещё времён Ивана Грозного. Под липой тоже была скамья, и на этой скамье он впервые услышал от бабушки, что рядом село Вяземы — вотчина царя Бориса Годунова. Дети бывали в Вяземах. Старинный двухэтажный каменный дом, церковь с чудесной звонницей XVI века напоминали исторические предания о смутном времени, о котором зимою в Москве читал у них в гостях Карамзин. Здесь, у стен годуновской церкви, и похоронили умершего внезапно, летом 1807 года, младшего брата Пушкина — Николая.
Бабушка сказывала Александру: «Вон вишь на подмазке белёной в церкви-то цифры 1611, 1618, слева — польские, латинские. Тут Гришка Отрепьев побывал. Был он монах беглый, а потом в Польшу ушёл, назвался царевичем Димитрием, убитым в Угличе. Целую армию за собой на Москву привёл».
Александру так нравилось в Захарове и Вяземах, такая там была красота и тишина вокруг могилы брата Николеньки, что он раз признался бабушкиному повару Александру Фролову: «И я хочу быть здесь похоронен».
Много лет спустя он узнал, что крепостной Фролов бежал в Польшу и назвался там Мартыном Колесницким. Образ Гришки Отрепьева и ганнибаловского крепостного неуловимо совместились в его сознании.
По утрам дети вместе с бабушкой поливали цветы на клумбах. Тюльпаны почти на глазах у них раскрывали свои алые кубки... В 1815 году в Лицее он вспомнит эти удивительные дни захаровского детства:
Мне видится моё селенье,
Моё Захарово: оно
С заборами в реке волнистой
Зерцалом вод отражено.
На холме домик мой; с балкона
Могу сойти в весёлый сад,
Где вместе Флора и Помона
Цветы с плодами мне дарят.
...Туда с зарёю поспешаю
С смиренным заступом в руках,
В лугах тропинку извиваю,
Тюльпан и розу поливаю —
И счастлив в утренних трудах.
Позже, создавая «Бориса Годунова», он вспомнит не только Вяземы и повара. Даже названия окрестных деревень войдут в трагедию. Хозяйка корчмы, объясняя самозванцу дорогу в Литву, перечислит их: «По тропинке до часовни, что на Чеканском ручью, а там прямо через болото на Хлопино, а оттуда на Захарьево».
Последнее лето детства, лето 1811 года, он в Захарове не был. Готовился ехать с дядей-поэтом В. Л. Пушкиным в Петербург, определяться в Лицей.
С крепостным дядькой Никитой Козловым его отпускали гулять по Москве. Любимый путь был — в Кремль. Он побывал во всех кремлёвских закоулках и даже поднимался на колокольню Ивана Великого.
Московские холмы, утопающие в садах, окружали Кремль. Множество куполов монастырей и храмов: золотые, синие со звёздами, зелёно-алые, витые, как турецкая чалма, зелёные, как трава, мелкие — с луковку — и огромные, как шелом богатыря. Высились дворцы, а рядом ютились деревянные домики с мезонином, где любую балясину балконов и крылец узнал бы он и на краю света.
Это была его родина, его земля, земля отцов, дедов,— отечество.
Через три года в стихах «Воспоминания в Царском Селе» он оплакал свою Москву, сгоревшую в пламени наполеоновского нашествия:
Где ты, краса Москвы стоглавой,
Родимой прелесть стороны?
Где прежде взору град являлся величавый,
Развалины теперь одни.
Он нескоро встретился с ней — с матерью российских городов. И встреча их стала новым знакомством. Москва отстроилась, стала ещё пышнее, ещё краше. Но всегда, до конца жизни, он будет любить и отыскивать в ней город своего детства: переулки, часовенки, холмы, покрытые садами, низкие берега Кукуя, Яузы, гордые стены Кремля.
1 - майор, в 1884 году чин майора был упразднён.
Детский поэт Екатерина Серова посвятила поэту сборник своих стихов «В гостях у Пушкина». Читая его, мы посетим Пушкиногорье (Михайловское, Тригорское, Петровское), вспомним нянюшку Арину Родионовну, пройдём по аллее Анны Керн и посидим на скамье Онегина.
Екатерина Серова
В гостях у Пушкина
У ДОМИКА НЯНИ
Арина Родионовна —
Какое имя-отчество!
Его нам с детства раннего
Пропеть тихонько хочется.
Пока не обнял Пущина
Поэт в своем изгнании.
Одно ему отпущено:
Беседа с доброй нянею.
Обоим им не спится,
Толкуют без опаски.
А нянюшкины спицы
Вывязывают сказки.
Мелькнет перо жар-птицы
В пылающих поленьях,
И горница-темница
Светлеет на мгновенье.
Арина Родионовна —
Какое имя-отчество!..
Нам свято всё, что скрасило
Поэта одиночество.
ПУШКИНОГОРЬЕ
Тут вся природа Пушкину под стать.
Полным-полно чудес разнообразных:
То озера сверкающая гладь,
То скромный пруд, от глаз укрытый праздных.
Спокойствие величественных гор
И с высоты — внезапные обрывы...
Загадки леса, и лугов простор,
И золотая мудрость зрелой нивы.
АЛЛЕЯ КЕРН
У этой заветной аллеи
Стоим мы в безмолвном смятенье.
Темнея и снова светлея,
Плывут полосатые тени.
Две тени у самой опушки,
И вдруг нам покажется, словно
Кудрявая тень — это Пушкин,
А стройная — Анна Петровна.
В приюте зелёном и тесном
Что двое шептали друг другу?
Доподлинно это известно
Деревьев семейному кругу.
Но липы упорно и скрытно
Хранят эту милую тайну,
Каким-то ушам любопытным
Боясь её выдать случайно.
ГОЛОС ПУШКИНА
Для нас теперь уже не ново —
Творит наука чудеса! —
Что из недавнего былого
До нас доходят голоса.
Но века прошлого начало
Немым останется для нас.
Как слово Пушкина звучало?
Увы!
Услышать хоть бы раз.
Как он, волнением объятый,
Друзьям «Онегина» читал,
Как он смеялся...
Век двадцатый
Наверно бы, добрее стал.
РИСУНКИ ПУШКИНА
Не ошибёшься –
Пушкина рука:
Какая твердость
и какая смелость!
Хоть так,
хоть на полях черновика
С друзьями повидаться захотелось.
В счастливое былое погружён,
Увидел их…
И росчерком единым
Бессмертье обеспечивает он
Прелестным женщинам
и доблестным мужчинам.
А рядом неоконченным штрихом
Забытое мгновенье воскрешает,
И рой потомков,
пополам с грехом,
Его загадки до сих пор решает.
А тут строфу задумал, может быть,
Но виселиц над ней нависли тени
И рвут безжалостно словесной вязи нить,
И мысли разлетаются в смятенье.
Пять смертников…
Ничем не приукрашен,
Возник рисунок.
Прост и страшен.
СКАМЬЯ ОНЕГИНА
Скамья Онегина – вот чудо-то! — пуста.
От фамильярностей ограждена надёжно.
И только тень склоненного куста
Лежит на ней, легко и осторожно.
Зачем туда бегу?
Я не застану
И не смогу предупредить Татьяну,
Что ждёт её здесь не слиянье душ,
А чопорных речей холодный душ.
Что нового смогу увидеть тут?
Скамьи такие вижу каждый день я…
А ноги все несут меня,
несут
К онегинской…
Ну что за наважденье!
Литература
1. Галушко Т. «Святая родина моя» / Искорка. - 1987. - № 6. - С. 2-7.
2. Серова Е. В гостях у Пушкина / Костёр. - 1985. - № 2.
3. Серова Е. Стихи / Костёр. - 1989. - № 12.