Ноябрь — сумерки года. Последний месяц осени. На Руси его называли по-разному: «студень», «грудень», «полузимник».
Коротки тусклые дни поздней осени. Света белого мало. Поздно рассветает, рано смеркается. В народе говорят: «В ноябре рассвет с сумерками среди дня встречаются».
«Осенние ночи до снега темны» — наставляет пословица. При снеге, стало быть, и ночи посветлеют. А пока, в листопадную пору, от сумерек до рассвета темным-темно. Глубокая осень на дворе...
Съёжились продрогшие поля, поседел луг. Уже с вечера морозец покрывает молодым ледком лужицы, обмётывает по краям травы. Скоро расстелется снеговая перина — хранительница тепла.
Хитрый ноябрь. Пытается и осени угодить, и зиму не обидеть. То нагонит чёрные тучи с холодным дождём, а то вдруг схватит землю морозцем, припушит снежком — и почти зима. Но и она ненадолго. Растает снежок — и снова осень. И только лес равнодушен ко всем фокусам ноября. Он проводил своих последних летних жильцов, стал сонным. Деревья, звери ждут первого снега: холодно им от ноябрьского ветра. Каждый день полон ожиданий. А вдруг засверкает завтра земля белым, ослепительным нарядом?
Облик ноября пёстрый. Чёрная тропа, снег, «зебровый ландшафт» и, наконец, великолепный белый покров — первопуток. Ноябрь соединяет глубокую осень с устойчивой зимой. По-народному, ноябрь «зиме — родной батюшка», зазимье — время первых морозцев, порош и лёгкого снежка.
Сыреющий, нетвердый, серовато-бледный снег опятнал дол, изукрасил нахохленные деревца по овражкам. «Первый снежок — не лежок», будто на побывку прибыл: полежал считанные дни и стаял. Но, пропадая, он унёс с собой и остатки тепла. Теперь гонцам зимы — морозцам — раздолье. Завыли свежие ветры, холодят остывающую землю. Настаёт слякоть зазимья, моросят затяжные дождички пополам со снегом. Ударились о мёрзлую землю первые снежинки. И кажется, уже можно сказать осени: «До свидания!» Но она притаилась за чёрным, просвечивающим насквозь кустом, дунула тёплым ветром — и снова серые лужи заблестели на дорогах.
Тихо в лесу. Голые деревья чуть дрожат от холода, ждут тёплого зим¬него покрывала. Деревья дремлют, и ничто не тревожит их покой: давно улетели птицы, попрятались звери. По пустым чёрным полям гуляет ветер. Сейчас он их единственный хозяин. Не сегодня-завтра опять пойдёт снег, и, кто знает, может, укутает он землю до весны.
Н. Ефремова
Первый снег
Серенький день, серенький дождь моросит. Лужи и небо одного цвета. Монотонная картина осени...
Но у ноября тоже есть яркие краски. В спокойном, ровном окружении сочно-салатово смотрятся кочаны капусты, с верхом нагруженные на машину, пирамидой сложенные на мокром асфальте. Несут в сетках желто-красные яблоки. Цветистые зонты плывут по улицам, от них светлее, радостнее.
За городом же тихо. Всё замерло, ждёт перемен. Пейзаж расцвечен догорающими кострами крон. Чёток, графичен лес. Ярче, чем летом, берёзы. До будущей весны им осталась одна только белая краска. Однако какое богатство оправы! Белоствольность берез с зеленью ёлок, белые стволы вперемежку с обнаженными почти чёрными осинами, жёлто-чёрное на густо-сером фоне горизонта.
Последними прощаются с осенним убранством молодые берёзки. По пояс старшим, надежно укрытые от ветра, неслышно позвякивают они золотым монистом.
Откуда ни возьмись подует ветер, разгонит серую пелену. Разбегутся по небу голубые косынки, сгустятся облака. Не то облака, не то тучи, и не знаешь, дождя ли ждать, снега ли. Осень с декабрем начали единоборство. Сегодня ли, завтра ли, а победа за зимой-белоснежкой. Но снег в ноябре всегда неожиданность, потому что он первый в году. А для кого-то первый в жизни. Увидев его, остановился удивленный малыш:
— Мама, а что это?
— Где?
— Белое на земле.
— Снег, сынок, белый снег!
До свидания, серенький день, до будущей осени.
Г. Скребицкий
В ноябре, перед самым началом зимы, можно хорошо поохотиться на зайцев. Для этой охоты и собаки не нужно иметь. Охотник сам 6ез особого труда разыщет косого. Ведь заяц к зиме линяет, переодевается в зимнюю тёплую шубку — пушистую и белую. Она отлично скрывает его на белом снегу от глаз врага. Но вся беда в том, что зайцы обычно белеют немного раньше, чем выпадает снег. Вот в эту пору поздней осени белому зайцу туго приходится, трудно укрыться ему среди голых кустов и увядшей поредевшей травы.
И, если заметишь притаившегося в кустах зайчишку, частенько к нему удаётся подкрасться на верный выстрел: побелевший не вовремя заяц боится выскочить из своего укрытия. Иной раз подойдёшь совсем близко, а он всё лежит, прижимается плотнее к земле, будто хочет уйти в неё, спрятаться от чужих глаз.
Однажды в конце ноября отправился я на такую охоту. День был серый, но тёплый. По небу плыли тучи, порой моросил дождь.
Люблю я бродить по лесу поздней осенью перед самым приходом зимы. Всё в нём как-то примолкло, будто ждёт чего-то. Кусты и деревья давно сбросили листья, стоят совсем голые, по¬темневшие от осенних дождей. Опавшая листва не шуршит под ногами, как в самом начале осени. Теперь она плотно прибита к земле, лежит бурой преющей массой. По всему лесу от неё так славно пахнет деревенским холодным кваском.
А какая в лесу тишина! Только где-то в вершинах сосен и елей попискивают синички и корольки. Изредка протяжно засвистит в ельнике рябчик, и снова всё смолкнет.
Не спеша пробираясь по узкой тропинке, я оглядывал каждый кустик, не спрятался ли под ним белый длинноухий зверёк. Но удачи пока что не было.
Лес поредел. Я вышел в мелкую поросль На самом её краю росли две рябины. На ветках рябины с громким трескучим криком хлопотали дрозды — кормились ягодами. Этим птицам давно пора улетать на юг, а они и не думают. Пока в лесу достаточно ягод, дрозды из наших краёв никуда не улетают, частенько так на всю зиму и остаются. Выходит, что птиц гонит на юг не холод, а голод. Если хватает еды, тогда и мороз не страшен.
Осторожно, чтобы не напугать птиц, я подошёл поближе к деревьям. «Да тут не одни дрозды, тут и другие птицы, примерно такой же величины, но совсем уж иного вида — более плотные, толстенькие, на головке хохол, пёрышки светло-бурые, а конец хвоста ярко-жёлтый». Я сразу узнал наших зимних гостей — свиристелей. Лето они проводят в тайге на севере, а на зиму прилетают к нам в леса. Здесь больше ягод, значит легче еду раздобыть.
Очень люблю этих красивых птичек, но люблю не только за красоту. Мне приятно видеть их в наших лесах зимою, когда там остаётся так мало птиц. Большинство ведь из них от нас на юг улетает, а вот свиристели к нам летят. Наша зима им не страшна — было бы только еды вволю.
Обойдя мелкую поросль, я побрёл дальше, за¬шёл в дубняк. Он ещё не весь облетел, на некоторых дубках, в особенности на молодых, низкорослых, сухой лист крепко держался.
То тут, то там слышался неприятный, хриплый крик сойки. Эти довольно крупные птицы, величиною с галку, перелетали с одного дерева на другое. Здесь, в дубняке. сойки кормились своей излюбленной пищей — желудями.
А вот одна из птиц слетела на землю и что-то торопливо сунула под корень дерева, сунула — и улетела.
Я подошел и, присев на корточки, заглянул под корень. «Так и есть — несколько желудей». Сейчас, осенью, когда еды вволю, сойки заготовляют запасы на зиму, прячут жёлуди в дупла, в древесные щёлки, под корни деревьев.
Миновав дубняк, я очутился на вырубке. Всюду на ней валялись сучья и ветви, часть их была собрана в кучи.
Тут уж нужно глядеть в оба: зайцы охотно прячутся под такими кучами. Я начал осторожно обходить каждую из них.
Вон под грудой сучьев что-то белеет, наверное заяц.
Подхожу ближе, ближе. Конечно, заяц. Весь белый, а концы ушей чёрные. Приложил их к спине, лежит не шелохнется. Нужно стрелять, а то ещё вскочит, шмыгнёт в кусты — и выстрелить не успеешь.
Не торопясь, прицелился, выстрелил. Зверёк остался на месте, даже не дрогнул. Зато из-под соседней кучи, вспугнутый выстрелом, выскочил второй заяц и поскакал по вырубке.
От неожиданности я даже выстрелить в него не успел.
Подбежал к своему. Вот-те раз! Да это ж не заяц, а берёзовое поленце лежит. Кора белая с тёмными пятнами. Какая досада! А настоящего зайца и упустил. Вон уж он далеко удрал, выскакивает на полянку.
Вдруг что-то белое, будто моток, метнулось там вдали, над поляной, комом упало на зайца. Это какая-то птица бросилась на зверька. Раздался его испуганный крик. Белый заяц и напавшая на него белая птица исчезли в лесу.
«Что за птица?» Издали я её не успел рассмотреть.
Я бросился через вырубку к той поляне, стараясь не очень шуметь, не хрустеть сучками.
Неподалёку, в лесу, снова раздался заячий крик. Значит, крылатый хищник не упустил добычу. Зайцу не удалось сбить о сучья кустов со своей спины страшного седока, не удалось удрать от него в чашу леса.
Добравшись до края поляны, где скрылся зверёк, я вбежал в лес. Он был негустой. Вдали, в прогалине между деревьями, копошилось что-то живое, белое. Нужно подкрасться как можно осторожнее.
Переползая от одного дерева к другому, я подобрался довольно близко и выглянул из-за кустов.
Какая-то крупная белая птица, растопырив крылья и хвост, сидела на своей жертве.
Я выстрелил. Крылатый хищник судорожно взмахнул крылом и остался на месте. Подбегаю. Вот так добыча! Полярная сова, а под ней — задранный, уже мёртвый заяц.
Я поднял с земли сову, стал рассматривать: какое чудесное оперение — пушистое, мягкое, перья белые-белые, с тёмными пестринками. А глазищи какие огромные, блестящие! Неверно думают многие, что сова днём не видит. Вот вам пример — средь бела дня зайца схватила. Да иначе и быть не может. Летом полярная сова живёт на Крайнем Севере, там в эту пору года и днём и ночью совсем светло. Если б она при свете не видела, как бы тогда ей добычу ловить? За лето умерла бы с голоду. А вот теперь осень настала, скоро зима. На Крайнем Севере почти круглые сутки темно. Но полярная сова отправляется из разных мест на юг, прилетела в наши края. Здесь зимою легче найти добычу. Значит, не тёмная ночь ей нужна, а пища.
Я ещё раз осмотрел сову. Очень красивая, только совсем непрошеная это гостья. Много зайцев, тетеревов за зиму в наших лесах переловит. Никто её к нам не звал — сама зимовать прилетела. Да вот и попалась мне под ружьё.
Ну что ж, отнесу домой, набью чучело. А уж заяц мне, видно, без выстрела, так, в придачу, достался.
Ю. Коваль
Стожок
У излучины реки Ялмы в старой баньке жил, между прочим, дядя Зуй.
Жил он не один, а с внучкою Нюркой, и было у него всё, что надо, — и куры, и корова.
— Свиньи вот только нету, — говорил дядя Зуй. — А на что хорошему человеку свинья?
Ещё летом дядя Зуй накосил в лесу травы и сметал стожок сена, но не просто сметал — хитро: поставил стог не на землю, как все делают, а прямо на сани, чтоб сподручней было зимой сено из лесу вывезти.
А когда наступила зима, дядя Зуй про то сено забыл.
— Дед, — говорит Нюрка, — ты что ж сено-то из лесу не везёшь? Ай позабыл?
— Какое сено? — удивился дядя Зуй, а после хлопнул себя по лбу и побежал к председателю лошадь просить.
Лошадь председатель дал хорошую, крепкую. На ней дядя Зуй скоро до места добрался. Смотрит — стожок его снегом занесён.
Стал он снег вокруг саней ногой раскидывать, оглянулся потом — нет лошади: ушла, проклятая!
Побежал вдогонку — догнал, а лошадь не идёт к стогу, упирается.
«С чего бы это она, — думает дядя Зуй, — упирается-то?»
Накокец-таки запряг её дядя Зуй в сани.
— Но-о-о!..
Чмокает дядя Зуй губами, кричит, а лошадь ни с места — полозья к земле крепко примёрзли. Пришлось по ним топориком постукать — сани тронулись, а на них стожок. Так и едет, как в лесу стоял.
Дядя Зуй сбоку идёт, на лошадь губами чмокает.
К обеду добрались до дому, дядя Зуй стал распрягать.
— Ты чего, Зуюшко, привёз-то? — кричит ему Пантелевна.
— Сено, Пантелевна. Чего ж иное?
— А на возу у тебя что?
Глянул дядя Зуй и как стоял, так и сел в снег. Страшная какая-то, кривая да мохнатая морда выставилась с воза — медведь!
«Р-ру-у-у!..»
Медведь зашевелился на возу, наклонил стог набок и вывалился в снег. Тряхнул башкой, схватил в зубы снегу и в лес побежал.
— Стой! — закричал дядя Зуй. — Держи его, Пантелевна.
Рявкнул медведь и пропал в ёлочках.
Стал народ собираться.
Охотники пришли, и я, конечно, с ними. Толпимся мы, разглядываем медвежьи следы.
Паша-охотник говорит:
— Вон какую берлогу себе придумал — Зуев стожок.
А Пантелевна кричит-пугается:
— Как же он тебя, Зуюшко, не укусил?..
— Да-а, — сказал дядя Зуй, — будет теперь сено медвежатиной разить. Его, наверно, и корова-то в рот не возьмёт.
А. Тумбасов
Сплоховал
В предзимнем лесу сквозные просветы. Дали холодные, небо белёсое — того и гляди снег полетит. Но кое-где на лесных полянах доцветают ромашки, и луговой василёк крепко сжимает в колючих бомбошках розовые шепотки лепестков.
На одном из них я нашёл шмеля. Мохнатый трудяга прилетел за последним взятком, да так и захолодел на цветке. Я потрогал его, шмель упёрся лапкой в мизинец, хотел оттолкнуть, но лишь вяло и цепко поскрёб: не досаждай, мол, видишь, сплоховал я.
Солнце начинало пробиваться, и я понадеялся — обогреет. Но погода круто переменилась: воздух остыл вовсе, и к вечеру замелькали снежинки. Тогда я пожалел, что не сломил цветок вместе со шмелём и не отнёс его в какую-нибудь расщелину или в дупло на зимовку.
Тоже, видать, сплоховал.
А. Тумбасов
Замок
Под деревом, на котором дятлова кузница, шишек набросано! И в самой кузнице — в расщелине дерева — шишка оставлена. Обработал дятел её, добыл семена и улетел.
Вернулся с новой шишкой. Прижал её грудкой к стволу, выхватил клювом старую и бросил вниз. А ту, что принёс, вставил в расщелину. Быстро обработал и улетел. В кузнице опять осталась шишка.
А что, если другой дятел принесёт и обработает шишку? Но под силу ли ему будет вытащить оставленную? Если нет, значит большой дятел занимает кузницу. Слабый да малый не суйся.
А оставленная в расщелине шишка — замок!
Кузница занята и закрыта.