Николая Васильевича Гоголя не без оснований называют самой загадочной фигурой в русской литературе. Поразительное сплетение противоречий в характере и деятельности писателя оставляет открытыми множество вопросов. Книги Гоголя нужно внимательно читать, не один раз перечитывать, чтобы познать таинственный смысл и трагическое величие его жизни.
Прадед Гоголя — священник, дед — бурсак, отец одарён артистически и литературно, мать религиозна и суеверна. Семейный быт напоминал патриархальную идиллию «Старосветских помещиков».
Столичная жизнь двадцатилетнего Гоголя складывалась не очень удачно: чиновничье жалование мизерное, первые сочинения осмеяны критиками. С «Вечерами на хуторе близ Диканьки» приходит долгожданная слава, и Гоголя признают замечательным юмористом. В этом сборнике смешное и страшное находятся в тесном единстве и не всегда наивное добро побеждает чертовщину.
Гоголь оставляет занятия историей и преподавание в университете и сосредотачивает внимание на литературном труде. Этому способствует и страстное увлечение писателя театром. Зеркало комедии «Ревизор» настолько беспощадно отразило общественные и человеческие пороки, что драматург уезжает за границу, приняв свой успех за поражение. Работая над «Мёртвыми душами», он напряжённо и безуспешно ищет идеальный образ, а выходят только «кривые рожи».
Писатель бывает во многих монастырях, не раз обращается к Священному Писанию, интересуется католицизмом, пишет «Авторскую исповедь», мучительно борется с самим собою, покорно несёт тяжесть ответственности художника за творческие искания.
«... если б судьба не сделала Гоголя великим поэтом, то он был бы непременно артистом-поваром», — считал С.Т. Аксаков.
Гоголь был настоящим хлебосолом, лакомкой и знатоком малороссийских блюд, умел готовить сам, а поварское ремесло рассматривал как один из способов заработка в столице, куда отправился в поисках своего поприща.
Кулинарные изыски проникли и в творчество писателя: описания обедов и блюд, всяких там пампушечек и грешников могут сразить неискушённого читателя, отвлечь его от глубинного постижения текста.
Гастрономические сравнения и метафоры Гоголя, как отмечают многие исследователи, содержат не только насмешку или презрение, но и многоплановый эмоциональный заряд, помогают создать контраст смешного и грустного, низкого и высокого, выявить отношение автора к герою или событию.
В «Старосветских помещиках» царит культ кулинарных изысков, описаний еды так много, что по ним можно составить превосходную книгу вкусных рецептов.
Читая рассуждения писателя в «Невском проспекте», невольно задаёшься вопросом: «Во власти ли человека измерить свои желания и соотнести их со своими возможностями?»
«Тот имеет ...такой маленький рот, что больше двух кусочков никак не может пропустить, другой имеет рот величиною в арку Главного штаба, но, увы, должен довольствоваться каким-нибудь немецким обедом из картофеля».
В повести «Ночь перед Рождеством» чёрт похож на кухмистера в колпаке, аппетитно ест галушки Пацюк, в поэме «Мёртвые души» дядя Миняй напоминает исполинский самовар, только с бородой, женское лицо, выглянувшее из окна дома Собакевича, похоже на огурец, а мужское — на молдаванскую тыкву, экипаж Коробочки словно толстощёкий выпуклый арбуз на колёсах.
Сечь, куда с сыновьями отправился Тарас Бульба, сравнивается с пиршеством, шумным бесконечным балом. Необычным образом проявляются темперамент и удальство запорожцев, свобода, не ведающая никаких границ, лёгкое отношение к жизненным невзгодам:
«... вся перебита вдребезги посуда, нигде не осталось вина ни капли, расхитили гости и слуги все дорогие кубки и сосуды...»
Художественное слово писателя возвышенно, выразительно, самобытно, символично, иронично, грустно... Оно удивляет, восхищает, одухотворяет читателя.
Гоголь любит восторженно восклицать, когда видит и оценивает роскошный летний день, торжественную ночь, безбрежную степь, городские достопримечательности, знаменитые вещи, скучное житье-бытье их хозяев, проявление подлинного товарищества:
«Как упоителен, как роскошен летний день в Малороссии!»
«О, вы не знаете украинской ночи!.. Божественная ночь! Очаровательная ночь!»
«Чёрт вас возьми, степи, как вы хороши!»
«Чудный город Миргород! Каких в нём нет строений! ... Прекрасная лужа!»
«Славная бекеша у Ивана Ивановича!»
«Какой у него дом в Миргороде!»
«И до такой ничтожности, мелочности, гадости мог снизойти человек!»
«Скучно на этом свете, господа!»
«Да разве найдутся на свете такие огни, муки и такая сила, которая бы пересилила русскую силу!»
Встреча с Гоголем у каждого читателя своя: у одного она состоялась в детстве или юности, у другого вызвала профессиональный интерес... Однако никогда не поздно открыть книгу Николая Гоголя и начать разгадывать тайны, которые он нам оставил.
Е. Рубцова
Встреча с Гоголем
В детстве я читала неистово, безудержно, одним духом. И даже не подозревала, что можно читать по-другому: не в бешеной погоне за развязкой, не глотая фразу за фразой, не перескакивая (что греха таить!) через описания природы в лихорадочном стремлении как можно скорей узнать, что ждёт там, за поворотом страницы.
Я не умела ещё тогда, читая, вдруг остановиться с разбегу над строкой, ослепительно яркой, как вспышка молнии. Остановиться и перечитать, несказанно удивляясь и радуясь силе человеческого слова, богатству мысли, скрытой в слове.
Я не знала, что можно, смеясь до слёз над уморительным на первый взгляд героем, вдруг почувствовать укол печали и увидеть, что автор только прикидывается весёлым насмешником, что он, взяв тебя за руку, незаметно привёл к очень несчастливому человеку. И что, показывая тебе этого человека смешным, он верит в тебя, знает: ты не будешь смеяться, тебя непременно охватит печаль и гнев. Печаль за человека, гнев на его обидчиков.
Я не знала, что можно, прочитав книгу, перечитывать её, хотя уже известно, чем она кончится, что можно приставать ко всем в доме: к брату, к отцу, к бабушке в нетерпеливом желании поделиться, как сокровищем, одной фразой, одним отрывком:
— Вот, ты послушай, нравится тебе?
Перечитывать, радостно встречаясь заново с каждой строкой, как с хорошим, умным другом...
Словом, я очень любила читать и совсем не умела читать. Этому научилась я почти внезапно. Этому научил меня необыкновенный, замечательный писатель.
Впервые его имя я услышала, когда отец, раздосадованный моим бестолковым чтением, сказал:
— Ты читаешь, как Петрушка.
Мне тотчас представился длинноносый писклявый Петрушка бродячего кукольного театра, внезапно выскакивающий над ситцевой ширмой, и я очень удивилась.
— При чём Петрушка? Разве он читает? Он представляет!
— Ах, да я не про того, я про гоголевского Петрушку!
— Гоголевского?..
— Ну, да. У писателя Гоголя. Петрушка — слуга. Он читает всё подряд. Ему всё равно, что читать. Обрывок газеты, старый календарь или даже вывески.
Сравнение показалось мне обидным и неуместным. Вывески! Скажет тоже папа...
Но имя «Гоголь» — какое-то особенное, звонкое, задорное, не похожее на другие — осталось в памяти.
Однажды, перечитав всё, что было у меня в запасе, я вытащила из отцовского книжного шкафа большой, толстый том в зелёном переплете. Прочитала золотыми буквами оттиснутое «И. В. Гоголь. Собрание сочинений», и сердце у меня дрогнуло, будто на пороге неизведанного.
Это действительно было неизведанное! Гоголь разговаривал со мной. Прямо со мной. Именно со мной. Он вёл меня от смешного к таинственному, от таинственного к прекрасному, к тоскливо-грустному, к героическому. И учил меня видеть прочитанное. Да, я впервые видела, впервые в жизни так ярко видела прочитанное. Толстого Ивана Никифоровича и долговязого Ивана Ивановича. И бекешу. И смушки — «сизые, с морозом»! И невысыхающую лужу на площади Миргорода.
Я читала, читала, читала и удивлялась только тому, о чём мне рассказывает Гоголь (а ведь в толстой книге были и «Вий», и «Заколдованное место», и «Майская ночь», и вся лукавая сказочная чертовщинка пасечника Рудого Панька).
Я читала, потрясенная: как он, Гоголь, рассказывает!
«Знаете ли вы украинскую ночь? Нет, вы не знаете украинской ночи. Всмотритесь в неё...»
«Эх, тройка, птица-тройка! И кто тебя выдумал!..»
Никаких притаившихся тигров, никаких записок в бутылках, никаких таинственных незнакомцев, лассо, дуэлей. Просто река. Просто Днепр вольно и плавно несёт светлые воды свои. И оказывается, это вот «просто» человек может читать ещё и ещё, околдованный словами.
А потом вдруг совсем какой-то другой Гоголь показывал мне смешного Ивана Федоровича Шпоньку, робкого Подколёсина и целую вереницу людей, таких странных, будто они явились из какого-то сна, и в то же время таких «взаправдашних», что я, ещё ни разу не встретив их в жизни, знала твердо: они не придуманы, они существуют, они где-то тут, за стеной, за углом, в соседнем доме, на соседней улице: лгунишка-хвастунишка Хлестаков, наглец и жулик Ноздрёв, сладкий, как конфета, Манилов, жадный Плюшкин.
А потом с гиканьем и удалой песней мчались по степи запорожцы, и уже гремел разгневанный Тарас, взяв на прицел изменника-сына. «Стой, не шевелись...» И впервые в моей потрясенной душе рождались взрослые, большие мысли о чести, о долге, о Родине.
Гоголь! Вот он какой, Гоголь... И казалось мне странным: как могла я не знать его раньше?
Не сразу, не с первых гоголевских строк попался мне Петрушка, которому было всё равно, что читать. Но к тому времени, когда я столкнулась с ним на страницах «Мёртвых душ», я уже читала не так, как он. Великий художник Гоголь открыл мне искусство читать.
Гоголя всякий человек за свою жизнь перечитывает не раз, и всегда с наслаждением. Так было и со мной. Так будет и с вами, ребята. Но всё же какие вы счастливые! Завидую я вам: вы можете прочитать Гоголя впервые!
Ольга Форш
Бессмертный Гоголь
Перечитываю книги Гоголя и всякий раз нахожу в них новые сокровища. В чём же дело? Быть может, замысловатость сюжета? Но нет, сюжет у Гоголя прост, его передать можно всегда в двух словах.
В двух словах, например, можно рассказать о том, как поссорились навсегда два мелкопоместных дворянина из-за того, что один другого назвал «гусаком». Но Гоголь втянул в эту ссору весь город, а за городом, гляди, и вся, как есть, Россия объята в своих буднях этой мелочью, этой ерундой.
Гоголь, за что у него ни возьмись, обязательно втянет тебя в текст, захватит чувства и воображение, заставит трепетать от дерзости своих гипербол и насладит душу бессмертной, не ослабляемой никакими юбилеями и датами музыкальной гоголевской речью.
...Детские годы Гоголь провёл в маленьком родовом имении, в Васильевке, Полтавской губернии, недалеко от Сорочинец. Отец его, Василий Афанасьевич, был небогатым помещиком, страстным поклонником искусства. Любил театр, писал стихи и комедии и с успехом играл на сцене домашнего театра своего дальнего родственника сановника Трощинского. Мать, Марья Ивановна, очень одарённая женщина, прекрасная рассказчица, обладавшая большой фантазией, первая заложила в душу сына влечение к художественному вымыслу. Она была всего на шестнадцать лет старше сына и как товарищ вовлекалась во все его затеи. Дом Трощинского с богатой библиотекой развивал у Гоголя вкус к театру. Так с детства в нём были заложены основы будущего призвания.
После домашнего учителя-семинариста Гоголь пошёл в Полтавское уездное училище, откуда через два года поступил в «Нежинскую гимназию высших наук».
Вначале товарищи приняли его недружелюбно. Болезненного, золотушного, малопонятного мальчика одни сторонились, другие высмеивали. Но он скоро всех покорил своими талантами. Остроумно писал рассказы и стихи в гимназических журналах «Звезда» и «Метеор литературы». После того, как Гоголь блестяще сыграл госпожу Простакову в «Недоросле», товарищи прочили ему театральное будущее.
Нежинская гимназия была прогрессивным заведением. Восстание декабристов и совсем рядом протекавшие события в Черниговском полку не могли пройти бесследно. Инспектор гимназии Белоусов, которого Гоголь очень почитал, был изгнан властями. После его удаления Гоголь записал: «У нас в Нежине так скучно стало, что не знаешь, куда деться», — а о времени, когда слушал лекции Белоусова по праву, Гоголь говорил: «Было над чем трудиться».
Влияние Белоусова на Гоголя было глубоко, что видно из одного письма Гоголя в конце 1827 года: «Я перебирал в уме все состояния, все должности в государстве и остановился на одном. На юстиции... Неправосудие, величайшее в свете несчастье, более всего разрывало моё сердце. Я поклялся ни одной минуты короткой жизни своей не утерять, не сделав блага... Исполнятся ли высокие мои начертания?»
Решив отдать все свои силы служению родине, мечтая о деятельности государственной, Гоголь по окончании гимназии едет в Петербург. Здесь мечталось ему осуществить свои благородные помыслы.
Но Петербург надежд юноши не оправдал. Тщетными оказались все попытки не только служить, но и поступить актёром на сцену. Неуспех ожидал и его первую попытку в стихах — «Ганц Кюхельгартен». Гоголь в состоянии полного упадка духа в 1829 году бежит за границу, в Любек, «разгулять свою тоску», на деньги, предназначенные для уплаты процентов по заложенному имению матери. Невозможность «укрыться от себя» и жить вне России очень скоро гонит его обратно в Петербург.
Только в ноябре 1829 года Гоголь обретает наконец место мелкого чиновника, но радости от службы не получает. Слишком далека оказалась действительность от служения какому-то идеальному государству, созданному его воображением. Кроме того, властно влечёт его к себе литература, и он начинает вновь писать, но уже не стихами, а прозой. Повесть «Басаврюк, или Вечер накануне Ивана Купала» увидела свет в «Отечественных записках» в 1830 году. Первый успех окрылил Гоголя. Он работает над книгой «Вечера на хуторе близ Диканьки», первая часть которой вышла в сентябре 1831 года.
Гоголь сближается с Жуковским, Дельвигом, Плетнёвым. Встреча с Пушкиным явилась для него великим событием. Гоголь поверил в себя — писателя. Пушкин написал про Гоголя: «Сейчас прочёл «Вечера близ Диканьки». Они изумили меня. Вот настоящая весёлость, искренняя, непринуждённая, без жеманства, без чопорности. А местами какая поэзия! Какая чувствительность! Всё это так необыкновенно в нашей нынешней литературе, что я доселе не образумился... Поздравляю публику с истинно весёлою книгою, а автору сердечно желаю дальнейших успехов».
Оценка Пушкина утвердила Гоголя в том, что он наконец нашёл путь служения родине. Пушкин стал для Гоголя старшим товарищем, руководителем, путеводной звездой, в которую он верил безгранично. Это Пушкин подскажет ему впоследствии сюжеты «Ревизора» и «Мёртвых душ»...
В 1832 году Гоголь издаёт вторую часть «Вечеров». Поездка в том же году на родину в Васильевку вдохновляет его на новую работу. Напечатаны «Арабески» и «Миргород». В 1836 году закончена и поставлена на сцене комедия «Ревизор».
Гоголь был потрясён, увидав силу воздействия своего творческого слова на современников. Негаданно он оказался в центре страстей. Друзья превозносили его до небес. Но вдруг обнаружились и злейшие враги, которые за обнажение и разоблачение всеобъемлющей продажности и произвола николаевской России объявили его чуть ли не изменником родины. Его необыкновенная чувствительность и нежная душа не могли вынести всего, что обрушилось на его голову, и он опять бежал за границу в июле 1836 года.
В Риме Гоголь встретился со знаменитым нашим художником Александром Ивановым, который двадцать с лишним лет работал над созданием своей картины «Явление Мессии народу». Родственность судьбы и характера обоих добровольных изгнанников России определялась самоотверженным служением русскому народу.
Здесь же, в Риме, писал Гоголь о гибели Пушкина: «Всё наслаждение моей жизни, всё мое высшее наслаждение исчезло вместе с ним. Несколько раз принимался я за перо — и перо падало из рук моих. Невыразимая тоска!..»
Всё же в мае 1842 года вышел из печати первый том «Мёртвых души. Но официальная печать ожесточённо бранила поэму и её автора. В поэме, как и в «Ревизоре», снова было усмотрено «унижение русских людей». Гоголь с горечью вспоминает: «...Когда я начал читать Пушкину первые главы из «Мёртвых душ»... то Пушкин, который всегда смеялся при моём чтении (он же был охотник до смеха), начал понемногу становиться всё сумрачнее, сумрачнее, и, наконец, сделался совершенно мрачен. Когда же чтение кончилось, он произнес голосом тоски: «Боже, как грустна наша Россия!» Тут-то я увидел,— добавляет Гоголь,— «в каком ужасающем для человека виде может быть ему представлена тьма и пугающее отсутствие света».
Гоголя, с детства религиозного, потрясла мысль, что он явился невольным проводником зла, и он торопится во втором томе «Мертвых душ» создать положительные типы, что ему совершенно не удаётся.
В 1847 году Гоголь пишет «Авторскую исповедь» и затем снова берётся за второй том «Мёртвых душ». В 1848 году Гоголь возвращается в Россию и на родине не находит в себе сил сосредоточиться и завершить свои замыслы. Последним ударом для его и без того растерзанного сознания было сожжение им нового варианта второго тома «Мёртвых душ».
После этого события через девять дней, утром 21 февраля 1852 года, Гоголь умер.
Наследие Гоголя велико и многообразно. У Гоголя, великого реалиста, нет беспочвенной, абстрактной фантастики. Юмор его полнокровный и запоминается навеки, потому что не теряет образа. У него кузнец Вакула, сидя на чёрте, «пролетел как муха под самым месяцем так, что если бы не наклонился немного, то зацепил бы его шапкою».
Просматривая письма Гоголя, мы видим, как он заботился о точности образа. Так, будучи в Петербурге, Гоголь просил свою мать, чтобы та ему написала подробно об обычаях и нравах украинцев. Ему для работы были нужны и «описание полного наряда сельского дьячка, от верхнего платья до самых сапогов», платье девушки «до последней ленты», «обстоятельное описание свадьбы, не упуская наималейших подробностей...»
От общения с Гоголем углубляется зрение, ширится слух, в восторге подымаются чувства. Гоголь одаряет каждого, кто сумеет его прочесть. Но читать его по-настоящему, не только сюжетно, а проникаясь ритмом его речи, сверкающими его красками, нелегко. Читать Гоголя надо научиться.
Встречаясь с Гоголем, я всегда чувствую благодарность за то обогащение, которое от него получаю. Однако не всегда и не всех Гоголь может так обогатить, а лишь того, кто не читает книгу его равнодушно.