Этого человека с усталым улыбчивым лицом и голубыми глазами можно было встретить на московских улицах и бульварах, на митингах и собраниях, среди демонстрантов. Жизнь этого человека сродни песне — мужественной, исполненной поэзии борьбы. Этим отважным поэтом был Назым Хикмет.
Ведь если я гореть не буду,
И если ты гореть не будешь,
И если мы гореть не будем,
Так кто же здесь рассеет тьму?
Он был ещё юным, когда его душу захватила революционная стихия. Оставил богатый дом, где родился, отказался от карьеры офицера флота, к которой его готовили, — бросил всё ради революции, ради лучшего будущего турецких рабочих и крестьян.
Всё ближе разлука,
для всех — непременная.
Прощай же, земля моя!
Здравствуй, вселенная!
Много раз пытались власти приручить и заставить служить себе великий дар поэта. Пытались купить его, прятали его в самой страшной тюрьме Турции. Но ничего не могли сделать с этим человеком. А стихи поэта находили дорогу к своим читателям и сквозь тюремные ограды. Они переводились на все языки мира.
Его борьба за мир и дружбу людей завоевали ему любовь и признание человечества, он стал лауреатом Международной премии мира.
Братья мои,
знаю, вы никогда не бросали меня одного,
ни меня, ни мою страну, ни мой народ.
И за то, что вы любите нас так же, как я вас люблю,
спасибо, братья мои, я вас благодарю.
Братья мои,
не хочу умирать, но, если придётся,
всё равно буду жить среди вас...
Прочитайте очерк поэта Бориса Слуцкого о Назыме Хикмете.
Борис Слуцкий
Памяти брата
Когда Хикмет звонил по телефону, он всегда начинал разговор словами: «Здравствуй, брат!». Дальше шло: «Как дела, какие новости?» — или он сам рассказывал про свои дела, про свои новости, или даже просил: «Переведи, брат, поскорее поэму для «Молодой гвардии». Деньги очень нужны». Но сначала обязательно были слова: «Здравствуй, брат!»
Хикмет умер, и почти все, кто о нём вспоминает, начинают свои воспоминания рассказом о том, что Хикмет всегда называл его «братом». Каждый из нас порознь гордился тем, что человек, написавший такие стихи и проживший такую жизнь, обращается к нему, именно к нему, как к брату. А потом, после смерти Назыма, оказалось, что он называл братьями всех советских людей и, более того, всех хороших людей на земле.
Может быть, в Турции так принято? Нет, в Турции называют человека по имени или же титулуют его господином. А коммунисты говорят друг другу «товарищ». Дело в том, что Назым говорил именно то, что он думал. А он думал, что все хорошие люди — братья и должны обращаться друг с другом по-братски.
Помните, как писал Блок в поэме «Скифы» в грозные октябрьские дни: «Товарищи! Мы станем — братья!» Вот именно это чувство, то, что люди не должны быть только товарищами по работе, по борьбе, а должны стать братьями, было всю жизнь у Назыма.
А к советским людям у него было совершенно особое отношение. Еще в 1920 году восемнадцатилетним юношей он порвал со своей богатой и знатной семьёй, бросил военно-морское училище, где был курсантом, и уехал в Москву с единственной целью: дойти до Ленина и узнать у него, как сделать так, чтобы революция, разгоравшаяся тогда в Турции, не только сбросила в море иностранных захватчиков, но и утопила вместе с ними своих турецких помещиков и заводчиков.
Назым так и не повидал Ленина живым. Он только постоял в почётном карауле у его гроба.
Но он учился в Москве, в Коммунистическом университете трудящихся Востока, вместе с сотнями других турок, персов, китайцев, индусов, японцев. Он дружил с советскими поэтами. Багрицкий его переводил, а Маяковский выводил его на трибуну и на вопрос Назыма, что читать, говорил добродушно: «Читай, турок, что хочешь. Всё равно ничего не поймут!» Назым читал что хотел по-турецки, и все понимали, по крайней мере все горячо аплодировали, может быть, потому, что в турецких стихах Назыма очень часто слышались слова: «Коммунист, большевик, Москва, Советы».
Эти слова звучали в его стихах всю жизнь. Среди поэтов мира, более того, среди людей мира он был одним из самых убежденных коммунистов, которых я когда-либо встречал. За это много раз шёл на смерть, много лет просидел в тюрьмах. За это написал много книг. За это много раз расставался с любимыми людьми и последнюю четверть жизни провёл вдали от родины, в изгнании.
Я познакомился с Хикметом в последние годы его жизни, несколько раз с ним подолгу разговаривал и могу засвидетельствовать, что ничего в жизни ему не хотелось больше, чем снова побывать в Турции. Нельзя было сделать ему лучшего подарка, чем принести ему какую-нибудь книгу о Турции. То, что его книги были запрещены на турецкой земле, было для него великим горем. Стоило спросить его о Турции, и он словно загорался. Впрочем, я попытался однажды написать стихотворный портрет Назыма в эти годы:
Словно в детстве — весёлый,
словно в юности — добрый.
Словно тачку на каторге и не толкал.
Жизнь танцует пред ним молодой Айседорой,
босоногой плясуньей Айседорой Дункан.
Я немало шатался по белому свету,
но о турках сужу по Назыму Хикмету.
Я других не видал, ни единой души,
но, по-моему, турки — они хороши!
Высоки они, голубоглазы и русы,
и в искусстве у них подходящие вкусы,
Ильича
на студенческих партах прочли,
А в стихе
маяковские ритмы учли.
Только так и судите народ —
по поэту.
Только так и учите язык —
по стихам.
Пожелаем здоровья Назыму Хикмету,
чтобы голос его никогда не стихал.
Сейчас я расскажу, как Назым Хикмет возвратился в Турцию.
Это было уже после его смерти. Тюрьмы, голодовки, непосильная работа в подполье сделали своё. Однажды утром Назым услышал шорох газет, опускаемых почтальоном в ящик. Он пошёл вынуть эти газеты. Всякий его день начинался с внимательнейшего чтения множества газет. Пошёл и умер на ходу.
Как это принято в Союзе писателей, была образована комиссия по литературному наследству Назыма. Мы быстро договорились о том, как собирать его стихи, как издавать его книги. Однако хотелось почтить поэта чем-то таким же удивительным, каким была вся его жизнь.
Я предложил: «Давайте выстроим самолёт «Назым Хикмет». Пусть он летает по всем странам, чтобы люди читали имя нашего друга». Мне возразил Константин Симонов. Он сказал: «Самолёты летают всегда по одному и тому же маршруту. Имя Назыма Хикмета будут читать только носильщики и диспетчеры. Давайте лучше выстроим теплоход «Назым Хикмет» и попросим, чтобы его приписали к Черноморскому пароходству. Пусть теплоход плавает вдоль турецких берегов, чтобы турки видели, как мы чтим память их поэта».
Так и было сделано.
Летом 1965 года югославская верфь «Уляник» в городе Пуле, на берегу Адриатического моря, выстроившая уже теплоходы «Аркадий Гайдар», «Александр Грин», «Дмитрий Гулия», закончила наше судно. Первым рейсом из Пулы в Одессу плыл на «Назыме Хикмете» и я. У меня была задача: чтобы каждый матрос хорошо знал стихи Назыма, хорошо знал человека, имя которого носит его корабль. Каждый вечер, а плавание продолжалось четыре дня, мы собирались с отстоявшими вахту матросами, я читал им стихи и рассказывал про Назыма. Плыли мы через пять морей и в конце третьего дня плавания вошли в турецкие территориальные воды, в пролив Дарданеллы, ведущий в Мраморное море. Шёл третий час ночи. Никто из нас не спал, на что были веские причины. Теплоход, как положено, сбавил ход более чем в два раза, и к нему — борт к борту — подошёл турецкий катер, в котором сидели пограничники и врачи. Наш штурман спустился по верёвочному трапу на палубу катера с судовыми документами. А мы — капитан Брагин, матросы и я — молча ждали его возвращения. Впервые за пятнадцать лет имя Назыма Хикмета открыто прозвучало в Турции. Штурман вскарабкался к нам на борт и рассказал: «Вопросов было три. Все они относились к названию судна. Разговор шёл на английском языке. «Турок?» — спросил меня главный досмотрщик. «Турок»,— ответил я. «Поэт?»—спросил он. «Поэт»,— ответил я. «Тот, что недавно умер?» «Тот самый»,— ответил я». Досмотрщик был совершенно ошеломлён и отпустил штурмана с миром.
Мраморное море на картах очень маленькое, но плыть по нему даже нашему быстроходному кораблю пришлось часов пять, не меньше. В Босфорский пролив мы вошли, когда солнце стояло уже высоко и по воде сновали лодки, катера, пароходы, в том числе прогулочные, с палубами, набитыми туристами и турками, едущими по своим делам с европейского берега на азиатский и наоборот. В море было тесно, как в центре города на гулянье. Корабли проходили рядом с нами, и огромная надпись «Назым Хикмет» была хорошо различима. И тогда нам стали аплодировать. Турки бросались к борту своих кораблей так, что казалось, они немедленно опрокинутся. Они шумели, кричали и аплодировали так, как не аплодировали ни одной балерине в Большом театре, ни одному молодому поэту в Лужниках.
Всё это продолжалось примерно час, потом Босфор кончился.
Мы вошли в Чёрное море и взяли курс на Одессу.
Так Назым Хикмет возвратился на свою родину.
Назым Хикмет
Стихотворения
Тоска
К морю хочу возвратиться.
В зеркале вод голубых
весь я хочу отразиться!
К морю хочу возвратиться!
Плывут корабли в серебристые дали,
плывут и плывут,
не ветром заботы, не ветром печали их
парус надут;
быть может, и я на корабль однажды
взойду,
а так как написана каждому смерть
на роду,
хочу я в волнах на просторе
погаснуть, подобно лучу.
Вернуться хочу я в море!
В море вернуться хочу!
Перевод Никиты Разговорова и Павла Железнова
***
Самое лучшее море:
то, где ещё не плавал.
Самый лучший ребёнок:
тот, что ещё не вырос.
Самые лучшие дни нашей жизни:
те, что ещё не прожиты.
И — прекраснейшее из слов,
Что сказать я тебе хотел:
То, что ещё не сказал я…
Перевод Музы Павловой
***
Он в детстве не отрывал
крылышки у стрекоз,
не привязывал консервные банки
к кошачьим хвостам,
не запихивал жуков в спичечные коробки,
не громил муравейники.
Но он подрос.
И всё это сделали с ним…
Я был перед его смертью
у его постели.
Он просил меня прочесть стихи,
тихо попросил, еле-еле:
о море, о солнце на небосклоне,
о синхрофазотроне,
об искусственном спутнике…
И с улыбкой своей неизменной –
о величье Человечества
и Вселенной.
Перевод К. Симонова
***
...Каждую ночь, каждую ночь,
когда арестанты кричат во сне,
сердце моё,
как маленький гость,
летит домой, к матери и жене.
Десять лет
меня ждёт мой нищий народ.
Мне надо ему что-нибудь подарить. Как быть?
Сквозь решётку я протягиваю
единственное, что у меня есть
красное яблоко —
своё сердце, доктор.
Сердце моё не здесь,
не со мной.
Это я в лазарете лежу больной,
а сердце моё всю ночь горит,
оно с далёкой звездой говорит.
А вы говорите:
«Тюрьма. Никотин.
Надо бросить курить...»
Разве можно лечить сердце моё,
сердце моё лечить?!
Перевод Ярослава Смелякова
Литература
1. Разгон Л. Человек-песня / Пионер. - 1959. - №8.
2. Слуцкий Б. Памяти брата / Пионер. - 1967. - №8.
3. Тверской А. Песня над Босфором. - М.: Детская литература, 1973.
4. О Назыме Хикмете / http://жзл.сайт/хикмет-назым/
5. Хикмет Н. Избранное. В 2-ч т. Т.1. Стихи; Поэмы: Пер. с тур./ Вступ. статья К. Симонова. М.: Худож. лит., 1987.
6. Хикмет, Н. Влюбленное облако : сказки и миниатюры. - М.: Наука, 1964.
7. Фиш Р., Назым Хикмет. Очерк жизни и творчества. М.: Советский писатель, 1960.