Рождение Евгения Абрамовича (1800-1844) совпало не только с первыми днями марта, но и с календарным началом XIX века.
Ещё недавно царствовала зима, а сегодня… Весна, весна! Как воздух чист! Как ясен небосклон!..
Мы невольно заговорили словами поэта Евгения Боратынского (в публикациях Баратынского). Его творчество учёные относят к Пушкинской плеяде — созвездию лучших поэтов, среди которых Дельвиг, Языков, Вяземский… Они писали так хорошо, что их сравнивали со звёздами, которые светятся на поэтическом небосклоне. Все они писали по-разному и ни один не был похож на другого. У каждого был свой талант, но они любили стихи друг друга, понимали их и сами дружили. Они практически были ровесниками и входили в поэзию молодыми, уверенными, беззаботными. Но судьбы поэтов первого поколения нового века были разными.
Баратынский родился в дворянской семье: дед в молодости был военным, отец участвовал в Русско-шведской войне, брат — в Турецкой и Польской кампаниях, оба дослужились до генерал-лейтенанта. Мальчик хотел продолжать династию кадровых офицеров и поступил в Пажеский корпус.
Но вскоре его желания изменились, в письмах домой зазвучало разочарование: «Я не смогу служить в гвардии, — её слишком берегут: во время войны она ничего не делает и остаётся в постыдной праздности... Я чувствую, что мне всегда нужно что-либо опасное — без этого я скучаю».
В это время мечтательный юноша склонялся к образу благородного разбойника, странствующего по свету. И фантазии его осуществились самым неожиданным образом: в корпусе было создано тайное «общество мстителей».
«Нас было пятеро,— вспоминал Баратынский. — Мы собирались каждый вечер на чердак после ужина. По общему условию ничего не ели за общим столом, а уносили оттуда все съестные припасы, которые можно было унести в карманах, и потом свободно пировали в нашем убежище... Выдумав шалость, мы по жребию выбирали исполнителя: он должен был отвечать один, ежели попадётся: но самые смелые я обыкновенно брал на себя как начальник».
Одна из шалостей была не так безобидна, как казалось подросткам: кража со взломом дорогих предметов и их утрата для исполнения удовольствий уже выходила за пределы игры и требовала вмешательства взрослых. Начальство сообщило семье об этом вопиющем случае и исключило юношу из корпуса.
Впоследствии в письме к В. Жуковскому Евгений Абрамович рассказал, как и почему это случилось:
«Начальником моего отделения был тогда... человек во всём ограниченный, кроме в страсти своей к вину. Он не полюбил меня с первого взгляда... Ласковый с другими детьми, он был особенно груб со мною... и я решился отмстить ему. Большими каллиграфическими буквами... написал я на лоскутке бумаги слово пьяница и прилепил его к широкой спине моего неприятеля. К несчастию, некоторые из моих товарищей видели мою шалость и... я просидел три дни под арестом...
Первая моя шалость не сделала меня шалуном в самом деле, но я был уже негодяем в мнении моих начальников. Я получал от них беспрестанные и часто несправедливые оскорбления...
Что скажу вам? Я теперь ещё живо помню ту минуту, когда, расхаживая взад и вперёд по нашей рекреационной зале, я сказал сам себе: буду же шалуном в самом деле!..
Спустя несколько времени, мы (на беду мою) приняли в наше общество ещё одного товарища... Мы давно замечали, что у него водится что-то слишком много денег; нам казалось невероятным, чтоб родители его давали 14-летнему мальчику по 100 и по 200 р. каждую неделю. Мы вошли к нему в доверенность и узнали, что он подобрал ключ к бюро своего отца, где большими кучами лежат казенные ассигнации, и что он всякую неделю берёт оттуда по нескольку бумажек.
Овладев его тайною, разумеется, что мы стали пользоваться и его деньгами. Чердашные наши ужины стали гораздо повкуснее прежних: мы ели конфекты фунтами; но блаженная эта жизнь недолго продолжалась. Мать нашего товарища, жившая тогда в Москве, сделалась опасно больна и желала видеть своего сына. Он получил отпуск и в знак своего усердия оставил несчастный ключ мне и родственнику своему Х<анык>ову...
Нужно ли рассказывать остальное? Мы слишком удачно исполнили наше намерение; но по стечению обстоятельств, в которых я и сам не могу дать ясного отчета, похищение наше не осталось тайным...»
Проступком кадетов, неслыханным для аристократического военно-учебного заведения, занялся император Александр I. И двоих пятнадцатилетних нарушителей спокойствия наказали дважды: сначала их исключили из корпуса, а потом уже запретили всякую службу: и военную, и гражданскую.
Неожиданно строгое наказание произвело неизгладимое и не скоро забываемое впечатление на Евгения. Но семья смягчила как могла этот удар. Его увезли в деревню, оставили в уединении, в компании превосходных книг семейной библиотеки. Знакомство с античными и европейскими писателями обратило взор юноши к стихам.
Почти два года он провёл в деревне у матери, к счастью, отец умер раньше, чем случилось это некрасивое происшествие с сыном.
Я возвращуся к вам, поля моих отцов,
Дубравы мирные, священный сердцу кров!
Я возвращуся к вам, домашние иконы!
Пускай другие чтут приличия законы;
Пускай другие чтут ревнивый суд невежд;
Свободный наконец от суетных надежд,
От беспокойных снов, от ветреных желаний,
Испив безвременно всю чашу испытаний,
Не призрак счастия, но счастье нужно мне.
Молодой человек сумел оправиться от этого удара и осенью 1818 года появился в Петербурге. Зимой 1819 года Евгения зачислили рядовым в гвардейский Егерский полк. Нужно было получить офицерское звание, которое было бы «прощением» и вернуло бы возможность выбора жизненного пути. А пока он служил солдатом, хотя и не тяготился службой. Полк стоял в Петербурге, в свободное время Баратынский посещал литературные салоны. Он свёл дружбу с литераторами, которые не принимали на веру чужое мнение, а опирались в своих сочинениях на собственный вкус, в своих поступках — на собственную совесть. Встретил Пушкина, Жуковского, Кюхельбекера. Особенно сдружился с Дельвигом и нашёл в нём приятного компаньона, чуткого, хотя и взыскательного литературного наставника. Баратынский охотно осваивал поэтический опыт предшественников и современников.
В 1820 году Евгений произведён в унтер-офицеры и переведён в Нейшлотский пехотный полк, расквартированный в Финляндии. Эта северная страна с суровой природой, удалённой от светского общества, повлияла на характер поэзии Баратынского. Он создавал искусные лирические миниатюры, наполненные элегическим настроением. Элегию «Признание», к примеру, Пушкин назвал «совершенством». Среди стихотворений были и эпиграммы на всесильного министра Аракчеева и литературного доносчика Булгарина. В эпилоге поэмы «Эда» поэт открыто выражал сочувствие народу. Печатались стихи в альманахе Александра Бестужева и Кондратия Рылеева «Полярная Звезда». Литературная слава росла, были восторженные почитатели в полку и среди женского общества. Он бывал в Петербурге, отпуск проводил в Москве и родительском имении. Изгнание питало его поэзию, находило сочувствие у публики.
В апреле 1825 года Баратынский был произведён в прапорщики, а в январе следующего года вышел в отставку. К этому времени он стал известными поэтом. Пушкин писал: «...Баратынский — прелесть и чудо. Признание — совершенство. После него никогда не стану печатать своих элегий...»
Товарищам-декабристам поэт посвятил строки:
Я братьев знал; но сны младые
Соединили нас на миг:
Далече бедствуют иные,
И в мире нет уже иных.
Баратынский счастлив в браке с Настасьей Львовной, урождённой Энгельгардт. Супруга понимала душевный настрой мужа, была ему истинным другом: «Есть что-то в ней, что красоты прекрасней…»
В поэзии Баратынского 30-х годов произошло удивительное слияние мысли и чувства. Например, в стихотворении «Весна, весна! Как воздух чист» поэт высказал мысль, что в полной мере ощутить восторг от прихода весны может только человек, позволивший своей душе слиться с природой.
С годами постоянная грусть, печаль стали основным настроением поэта. Последняя книга его стихотворений так и называлась — «Сумерки». Он словно говорил современникам: не стройте иллюзии, не ропщите, всё проходит…
И ко счастью иногда
Неожиданно приводит
Нас суровая беда.
Весной радуется и человек, и вся природа. Весна — символ надежды, а зима — безнадёжности.
Опять весна; опять смеётся луг,
И весел лес своей младой одеждой,
И поселян неутомимый плуг
Браздит поля с покорством и надеждой.
Но нет уже весны в душе моей,
Но нет уже в душе моей надежды,
Уж дольный мир уходит от очей,
Пред вечным днем я опускаю вежды.
Казалось бы, летом деревня — замечательное место для покоя и умиротворения. Прост и безмятежен сельский уклад в жизни неприхотливого человека. Но и здесь есть свои неудобства, которые могут досаждать и мешать внутреннему спокойствию.
Люблю деревню я и лето:
И говор вод, и тень дубрав,
И благовоние цветов;
Какой душе не мило это?
Быть так, прощаю комаров!
Но признаюсь — пустыни житель,
Покой пустынный в ней любя,
Комар двуногий, гость-мучитель,
Нет, не прощаю я тебя!
Но вот кончается лето, и поэт вопрошает:
Где сладкий шёпот
Моих лесов?
Потоков ропот,
Цветы лугов?
А о приходе зимы он сообщает обычные детали: голые деревья, снег, лёд, ветер, мгла.
Деревья голы;
Ковёр зимы
Покрыл холмы,
Луга и долы.
Под ледяной
Своей корой
Ручей немеет;
Всё цепенеет,
Лишь ветер злой,
Бушуя, воет
И небо кроет
Седою мглой.
Пять слов понадобились Баратынскому, чтобы отпечатать в нашем сознании образ поздней осени:
Зима идёт, и тощая земля
В широких лысинах бессилья…
Но грусть может превратиться и в радость, если смотреть на огонь в печи. Тогда не страшен вой бури, ведь пыл летучий несёт тепло и негу.
Огонь трескучий
В моей печи;
Его лучи
И пыл летучий
Мне веселят
Беспечный взгляд.
В тиши мечтаю
Перед живой
Его игрой
И забываю
Я бури вой.
Литературное наследие Евгения Абрамовича невелико по объёму. Все его стихи умещаются в одном томе. Сам Баратынский не склонен был высоко оценивать свои поэтические способности:
Не ослеплен я
Музою моею:
Красавицей её не назовут...
С детства Евгений Абрамович слушал рассказы своего наставника Джьячинто Боргезе, попавшего в семью Боратынских, когда мальчику было шесть лет. Воспитатель рассказывал о родной стране, о Неаполе, об исторических событиях, учил французскому и итальянскому языкам. Поэт мечтал побывать в Италии, и его мечте было суждено сбыться. А гувернёр нашёл последнее пристанище в России:
О, спи! Безгрезно спи в пределах наших льдистых,
Лелей по-своему свой подземельный сон…
Ранняя смерть Баратынского в 44 года на чужбине во время путешествия по Италии была окутана тайной и произвела сильное впечатление на тех, кто его знал, но не стала событием широкой общественной значимости.
О если б, тёплою мольбой
Обезоружив гнев судьбины,
Перенестись от скал чужбины
Мне можно было в край родной!
(Мечтать позволено поэту.)
У вод домашнего ручья
Друзей, разбросанных по свету,
Соединил бы снова я.
Стихи поэта забывали… Этому способствовала творческая пауза, он ведь отошёл от светской и литературной жизни, ничего не публиковал. Резкая критика Белинского привела его к затяжной депрессии.
Усталый труженик, спешу к родной стране
Заснуть желанным сном под кровлею родимой.
О дом отеческий! О край всегда любимый,
Родные небеса! Незвучный голос мой
В стихах задумчивых вас пел в стране чужой,
Вы мне повеете спокойствием и счастьем.
Как в пристани пловец, испытанный ненастьем,
С улыбкой слушает, над бездною воссев,
И бури грозный свист и волн мятежный рев;
Так, небо не моля о почестях и злате,
Спокойный домосед в моей безвестной хате,
Укрывшись от толпы взыскательных судей,
В кругу друзей своих, в кругу семьи своей,
Я буду издали глядеть на бури света.
Нет, нет, не отменю священного обета!
Незаслуженно забытый после смерти Баратынский заново был открыт и прочитан потомками в XX веке. Лирик-философ стал предтечей Тютчева, поэтов-символистов.
Литература
- Коровин В.И. Поэты пушкинской поры/ В.И.Коровин. — М.: Просвещение, 1980.
- Осповат Ал. Баратынский через 175 лет… // Пионер. — 1975. — № 3.
- Приходько В.А. Вопреки роковой скоротечности: [о стихотворении "Недоносок" и его авторе Е. Баратынском] // Детская литература. — 1988. — № 9. — С. 40-44.
- Голубков Д. Уроки Евгения Боратынского // День поэзии. — Л.: Советский писатель, 1966.