Валеркин календарь

Детский писатель Виктор Иванович Баныкин (1916-1986) родился в маленьком городке на Ставрополье, там прошло его детство.

Рано начал работать, был корреспондентом, библиотекарем, помогал ликвидировать безграмотность, записывал рассказы очевидцев о Чапаеве, в войну трудился на заводе.

Писатель создал более двадцати книг для детей и взрослых: «Весна в половодье», «Храбрый ручей», «Мачеха», «Лёшкина любовь», «Фомичёвы», «Неравный брак», «Старый кордон», «Ранняя осень», «Письма Лены», «Костик», «Хочу быть человеком», «Бедовый мальчишка», «Отец».

Повесть «Счастливое лето» была отмечена Всероссийской премией на конкурсе литературных произведений для детей и юношества. Основные темы его произведений — природа, детство, семья, раннее взросление, дружба, любовь, труд, война, Волга.

В повести "Валеркин календарь" мальчик записывает события одного года, ведёт своеобразный природный календарь. Искренний, незамысловатый рассказ о сезонных наблюдениях ребёнка оставляет хорошее впечатление. Вспоминается беззаботное детство, каникулы в деревне, белое чудо первого снега...

Валерка получает новогодний подарок от деда Терентия — записную книжку — и решает вести наблюдения за природой. Живёт он в деревне, где даже небо кажется огромным, не таким, как в городе. Скоро он узнаёт, что в самые трескучие январские морозы дубы "стреляют" — разламываются, легко запоминает приметы февраля, встречает масленицу, чистит двор от снега.

Весной Валерка болеет, но по-прежнему следит за изменениями в природе. Звенит весёлая капель, тает слежавшийся снег. А сосульки какие!.. Мальчик замеряет уровень воды на речке, ведь надвигается весеннее половодье.

Пришло лето, и он участвует в сенокосе, помогает спасать мальков из пересохшей речки Сони, с дедушкой и отцом собирает в лесу малину, а с Петькой — грибы. А вот уже два друга катаются на коньках. Обманчив осенний ледок, того и гляди — провалишься.

Что обычно дарят на Новый год ребятишкам их близкие? Родители предпочитают устроить семейный отдых — экскурсию, поход в театр на утренник, какое-нибудь путешествие. Дальние родственники ждут к себе в гости и готовят вкусное угощение. Бабушки радуют своих внучат вязаными варежками, носочками! Вариантов бесчисленное множество!

Однако среди подарков сейчас не всегда встречаются книги, в хороших переплётах и суперобложках, с хорошими иллюстрациями. Замечательно, если подарок пришёлся по вкусу. А если нет?

Третьекласснику Валерке дедушка Терентий дарит толстую тетрадь в малиновой обложке. Вы скажете: "Подумаешь, подарочек!" И в самом деле, зачем такая тетрадь мальчишке? Рисовать — не очень годится, подписать для какого-нибудь предмета — тяжело носить в ранце. Как её использовать? Нужно ли дарить? Дедушка даёт совет внуку: наблюдай за природой. Можно ещё записывать читательские открытия и впечатления — вести читательский дневник.

И Валерка учится отбирать события, приметы, о которых можно написать в малиновую тетрадь. А это сделать очень даже не просто! Столько всякого случается, поди разбери, что стоящее, что нет...

Виктор Баныкин

Подарок деда

Валерка стрижом взлетел на крутое крылечко. Промчался через сени.

— Дедушка! Бабушка! Встречайте гостя!

Чуть приоткрылась тяжёлая дверь, обитая войлоком.

— Батюшки, матушки! И в самом деле, к нам гость пожаловал! — запела бабушка Анна, отступая от порога.

С клубами колючего морозного воздуха ввалился Валерка в жарко натопленную избу.

—  Ух!— воскликнул  он  горячо. — Принимайте гостинцы.

Лишь тут бабушка увидела в руках внука пузатые сумки.

— Эко нагрузили пострела! А сами родители-то… Где они, шутоломные?

— Разговорилась! — басовито загудел дед Терентий, появляясь из горницы. И как-то удивительно ловко выхватил из рук Валерки увесистые сумки. — Парень-то умаялся.

—  На тебя разве угодишь,— заворчала бабушка, принимаясь раздевать внука.

— Ладно вам! — примирительно молвил Валерка. Ну, точь-в-точь как его отец. — Папа с мамой на Кресты собираются. К Ивану-комбайнеру, папину дружку. Новый год встречать. А я к вам! — И скороговоркой продолжал, морща озябший нос:

— Деда, а я чего днём видел. Три солнца! Право слово, три солнышка над селом светились!

— Угу, — Дед Терентий мотнул широкой бородищей и достал с печки валяные коты. — К непосильному холоду, как бы в ночь за сорок не перевалило.

Освободившись из бабушкиных рук, Валерка наскоро  пригладил  ладонью белявые вихры  на голове.

— Тебе, дедушка, я Мороза Красный нос нарисовал, а тебе, бабушка, Снегурочку, — сказал внук, доставая из кармана штанов помятые листики из ученической тетради. — Мой новогодний подарок!

— Угодил! Снегурочка как есть писаная красавица! — Бабушка Анна поцеловала внука в округлые, всё ещё розовые от мороза щеки.

— Спасибочко, ласковый, не забыл! Я тоже тебе подарок приготовила: варежки пуховые, тёплые, что печная горнушка, и носки шерстяные. Никакая стужа не проймёт!

Когда бабушка смолкла, дед Терентий взял с полатей толстую тетрадь в ярком малиновом переплёте.

— Ты, Валерий, грамотей у нас. В третий класс с осени пошёл. И «Конька-горбунка» всего замусолил, и народные сказки любишь читать, и про всякие приключения. Начинай-ка вести календарь. Завтра наступит январь — всему году запевка.  Весне Дедушка.  Вот и приступай записывать.

—  А о чём... писать? — прижимая к груди подарок, спросил Валерка.

— Наблюдения за жизнью природы. У каждого месяца свои приметы. Знай только приглядывайся. Кумекаешь?

—  Ага, кумекаю.

Дед заулыбался, поворошил огненно-рыжую бороду с редкими пронзительно-белыми паутинками.

—  На ферму пойду. Самая пора дойки. А там и корм бурёнкам время задавать. Так что вы тут с бабушкой без меня ужинайте. А на обратном пути... глядишь, на обратном пути Деда Мороза повстречаю. Ёлку у него попрошу для тебя.

У Валерки округлились глаза, и без того большие, светло-карие, с искоркой. Чуть не сорвалось с языка: «Зачем обманываешь? Я ведь не маленький!» Да не захотелось обижать дедушку. Спросил, потупя взгляд:

—  У Деда Мороза?

—  Угу! Мы же с ним кумовья!

Пришёл январь-лютень, готовься к стуже-холоду да отдыхай — ночи длинные, для сна полезные. Валерка проводит больше времени с дедом Терентием, опыта набирается, к словам прислушивается. Бывало ли такое, чтобы дубы лопались от мороза? Дед и не такое видал и внуку охотно рассказывает о лесных обитателях, кто следы на снегу оставляет. Мудрый старик передаёт свой опыт вскользь, ненавязчиво, и мальчик гордится дедушкой не зря, стремится подражать ему во всём — даже с горы спускается на лыжах вслед за ним, хотя от страха дух захватывает.

Переведём дух и читаем дальше!

 

Виктор Баныкин

Тревожная ночь

 

После ужина забрался Валерка на печку да так сладко заснул, что даже не слышал, когда вернулся с фермы дед Терентий.

А вот в глухую полночь внезапно очнулся — буд­то шилом в бок кольнули. В ногах беспечно мурлы­кал сибирский кот, рядом похрапывал дедушка. И всё вокруг обволакивала вязкая, непроглядная темь.

Только собрался Валерка повернуться на другой бок, спиной к деду, а за окном ка-ак бабахнет!

Сон словно рукой сняло. Приподнялся Валерка, прислушался чутко.

Ни голосов, ни поскрипывания снега за окном. Лишь в переднем углу мерно отстукивали неподвластное людям время допотопные ходики с пор­третом Суворова.

«Померещилось мне», — подумал Валерка, роняя на подушку голову, и тут снова — трах-тара-рах! И снова стреляли где-то рядом.

—  Деда, а деда! — Валерка затормошил дедушку.

Дед Терентий чмокнул губами и спросил нехотя, с укором:

—  Чего не спишь, воженый?

—  Бабахают где-то за окном, — заныл Валер­ка. — Два раза... что тебе из пушки бабахнули!

Позевнул дед.

— А то, внучек, дубы стреляют. Они, дубы-то, не приживчивы к здешним морозам. Вот и бабахают, как из пушки.

Опять позевнул дед Терентий и захрапел громче прежнего.  Уснул вскоре и Валерка.

А поутру, после завтрака, полюбовавшись строй­ной ёлочкой, красовавшейся в горнице, Валерка попросил деда сводить его в лес, показать «стреляв­шие» ночью дубы.

— Сидели бы дома, — ворчала бабушка Анна, убирая со стола посуду.— Куда вас понесёт в несу­светную эту стужу? Какие вон неразумные пичуги, и те в избу залетели отогреться.

На шесте у печки чутко дремали, нахохлившись, три синицы.

— Мы же не птахи небесные, — сказал дед Терен­тий, помогая Валерке надевать башлык. — Нам мо­розов опасаться не с руки!

Певуче скрипел под лыжами сияющий розовый снег. Жгучий мороз сначала колол иголками щёки, щипал в носу, но вскоре оставил Валерку, азартно махавшего палками, в покое. Послушные лыжи сами летели к продымлённому инеем, затаившему­ся настороженно лесу.

«Я от дедушки ни на шаг не отстаю!» — подумал Валерка не без гордости.

— Гляди по сторонам в оба! — сказал, останавливаясь, дед Терентий. — Примечай, где какие истории на снегу записаны.

Валерка даже споткнулся на ровном месте.

— На снегу… истории? — удивился он.

— На январском снегу все звери и птицы расписываются. — Дедушка взмахнул палкой. — Глянь вот сюда. Недавно здесь сорока скакала. Видишь крестики? А с этого бугра она вспорхнула. Чиркну­ла крыльями по рыхлому снегу да хвостом к тому же загогулинку оставила. Приметил?

— Приметил, — прошептал Валерка.

— А теперь отправимся дальше.

Немного погодя дед Терентий показал Валерке молоденькую осинку, стоящую вблизи тропы.

— Заяц осину ночью грыз. Вон какими белыми бороздками испещрил. А вокруг весь снег, неряха, словно кляксами, замарал.

Внезапно дедушка поднял руку в овчинной рукавице: сникни, не дыши!

Сквозь мохнатые еловые лапы, чуть ли не сросшиеся друг с другом, отягчённые снежной нависью, смело пробился сверкающей стрелой солнечный лучик. И тропинка зарябила от золотых и бирюзовых блёсток.

На долю секунды мелькнула в этом лучике тонкая, стремительная белка. Спасаясь от куницы, она бросилась на старую, почерневшую ель. И винтом взвилась вверх, пропав в гуще зелёных лап.

— Она, умница, несётся в сей миг над вершинами, — весело прогудел дед Терентий. — Что тебе по снежному полю скачет. А растяпу куницу в дурах оставила!

Какое-то время спустя дед с внуком вышли на прогалину, щедро освещённую студёным солнцем. Посреди прогалины стройным молодцем возвышался дуб. От  вершины до  комля зияла  на  нём глубокая рана.

— Этой ночью случилась беда. — Дедушка Терен­тий обобрал с бороды и усов сосульки. — Дерево дюже прямоствольное. И рана долго не затянется. А заживёт — шрам останется. Вроде рубца толстого.

Не выдержал дубок схватки с лютым морозом. А мороз и в самом деле вволю полютовал ночью. Когда дед с внуком возвращались домой, вблизи рябины они наткнулись на окоченевшего снегиря, словно бы на оброненное румяное яблоко.

Оглядываясь на понурого мальчишку, еле пере­двигавшего ногами, дедушка проговорил:

— В стародавние времена январь в народе ба­тюшкой называли. Батюшка-лютень…  Ты, Валера, не прозяб?

— Не, — прошептал внук, не поднимая головы. — Мне и дуб жалко, и снегиря тоже.

Взмахивая лыжными палками, дед прокричал, раззадориваясь:

— Теперь тебе есть о чём записывать в свой календарь!.. Ну-ка, наддай! С ветерком спустимся с горы!

 

За январём и февраль прибыл. Морозец сменяется оттепелью, дороги кривыми становятся — прямо не пройти, только как-нибудь зигзагом можно, да и то очень осторожно. Льдом покрылся лежалый снег, вот и смотри — не упади! А ещё февраль — снежный месяц, как нагонит вьюга снега, только разгребай. Но впереди Масленица! Ароматные хрустящие блинчики!

Ох и шутник Валерка! Он уже вкусил прелесть личного дневника, бахвалится перед дружком и подначивает его. Теперь-то Валерка знает, о чём можно написать в дедушкину малиновую тетрадку!

 

Виктор Баныкин

Кривые дороги

 
На масленицу бабушка Анна и дедушка Терентий пригласили Валерку на блины. А тут нежданно-негаданно объявился гость из Москвы – двоюродный брат Генка.

Ездил Валеркин отец, шофёр колхоза, за новыми частями для тракторов и прихватил с собой на пару дней Генку.

Было воскресенье.

После вчерашней оттепели с дождём ночью появился морозец. И снег зачерствел. Корочка наста отливала льдистой синевой, будто по ней прошлась скалка.

Пока бежали до дедушкиного дома, несколько раз падали. А Валеркин  портфель с учебниками катался по насту колобком.

Бабушка Анна встретила ребят старинной припевкой:

Широкая масленица!
Мы тобою хвалимся,
На горах катаемся,
Блинами объедаемся!

Не успели ещё гостечки раздеться, а бабушка весь стол заставила всевозможными яствами: тут тебе и махонькие солёные опята, и густущая сметана изжелта-маслянистой белизны, и сваренные всмятку яички — одно крупнее другого. Первые яички в эту зиму.

— Присаживайтесь, шустряки! — пригласил  к столу дедушка Терентий. Погладил Генку по курчавой, лохматой голове большой жёсткой ладонью, добавил:

— Вырос-то как! На улице не узнал бы!

Генка заалел от похвалы до самой макушки.

— С пылу, с жару, пятачок за пару! — пропела бабушка, ставя посредине стола большое глиняное блюдо. Стопа огнедышащих блинов с поджаристыми  хрустящими краями высилась чуть ли не до потолка!

— Ой-ей-ей! — обомлел удивлённо Генка. — Отродясь столько блинов не видел!

— То-то же! — хмыкнул в бороду дедушка. — Вы там в Москве пообвыкли ко всему покупному. А у нас своё. Уминайте на здоровьичко!

Во время весёлого этого пира и повалил за окнами снег. При полном безветрии пушистые хлопья падали сплошной стеной.

— На сутки, а то и на двое завьюжит, — заметил дед Терентий. — На  изломе зима,  чует — конец скоро,  вот  и   решила   похрабриться!   Да нам не страшны её причуды. В сумерках вчера закончили подвозку сена с лугов. Теперь с кормами и вьюга нипочём!

— Дедушка, ты нам покажешь теляток? — встрепенулся Валерка.

— Пока ещё не срок. Пусть окрепнут.

После завтрака дед ушёл на ферму, а Валерка с Генкой прилипли к окну.

Крупные, с ладошку, снежинки, обгоняя друг друга, летели и летели с низкого белёсого неба, опускаясь лебяжьим пухом и на скамейку у завалинки, и на куст сирени под окном.

— Непременно напишу в свой календарь, — проговорил негромко, для себя, Валерка.

— В какой календарь? — спросил с усмешкой Генка. — Календарей и без тебя много всяких выпускают.

— А ты не смейся! Я свой составляю… о разных природных случаях. Мне дедушка Терентий присоветовал.

— Ну-у?

— Вот тебе и «ну»! Я и про тебя могу записать.

— А про меня чего?

— У Генки Чашкина, напишу, веснушки на лице в феврале обозначились. К ранней весне, пожалуй!

Почесал за ухом Генка.

— Тогда ещё напиши. На этих днях я девчонку и метро видел. У неё глаза совсем разные: один синий, а другой чёрный. Наверное, тоже к весне?

Покосившись на брата, Валерка вздохнул:

— И когда всё-таки ты отвыкнешь врать?

— Честно? Спроси хоть мать. Девчонка напротив нас сидела.

— Ладно уж! — опять вздохнул Валерка. — Твоя девчонка мне совсем не нужна для календаря.

Под вечер бабушка попросила мальчишек отнести курам ведёрко с кормом.

Распахнули ребята сенную дверь и оторопели.

Пуржило. Пуржило так, что нельзя было понять, где небо, где земля. Тягучие белёсые вихри крутились по двору, точно на карусели. Злой ветер сорвал с Генки шапку, и её еле нашли.

Вернулись в избу с головы до пят в снегу.

— Бабушка! Света вольного не видно! — солидно, подражая деду, сказал Валерка. — Вышли из курятника, а следов наших нет. Занесло. Мы и синицам, и воробьям в кормушку крошек насыпали.

И принялся вытирать ладонью багровое, исколотое ледяными иголками лицо.

— Умники-разумники мои! — похвалила бабушка. — «Вьюги да метели под февраль улетели», — говаривали бывалые люди. С хлебом будем, коли снегу нанесёт вволю. Февраль — кривые дороги.

— Почему — кривые? — У Генки взметнулись на лоб широкие брови.

— Перестанет вьюжить, пойдёте погулять, сами с глазами, заметите.

У запасливого книгочея Валерки в портфеле были не одни учебники. Когда он сделал уроки, принялся просвещать первоклассника Генку — читать вслух рассказы о космонавтах... Сутки куролесила, улюлюкая, снежная заваруха. А стихла метель, пришло в гости к людям красно солнышко.

Засидевшись в избе, мальчишки наперегонки бросились к вешалке. Выпорхнули во двор, в сверкающие парчой сугробы чуть ли не с них ростом.

— И нам лопаты давай, дедушка! — закричал Валерка. — Мы тропинки поможем тебе расчищать.

— Спасибо, помощники! — обрадовался дед Терентий. И принёс ребятам из сарая легкие деревянные лопаты. — К воротам пробивайте тропу.

Мальчишки старались усердно. Прямую, точно по линейке, прокопали тропу в сыпучем, голубеющем мягко снегу.

Отворили калитку и шапки на затылок сдвинули.

Вся улица испещрена была кривыми засиненными дорогами. Один человек спешил к соседу на противоположную сторону и колесил по глубокому снегу то влево, то вправо, огибая крутые бугры. Другой брёл вдоль улицы, и тоже не прямо, а зигзагами, обходя островерхие горы, взметнувшиеся  выше заборов.

Захотелось Генке поваляться на снежной перине, бросился плашмя в сугроб, а из него заяц пулей.

— Ой! — вскрикнул Генка. — Откуда тут кролику взяться?

— Матерый беляк это, а не кролик! — хохотнул добродушно дед Терентий. — Нежился косой, что тебе на печке. Лес-то у нас под боком. Ну и прискакал подкормиться.

Саженными прыжками улепётывал к ельнику длинноухий. Его провожала напутствием синица: «Скинь кафтан! Скинь кафтан!»

— А теперь побежали ко мне домой, — посерьёзнев, сказал Валерка брату. — Мне в школу, нынче занятия во вторую смену.

 

Весной подуло, воздух стал совсем другим, не зимним. Это март наступил! Синицы, овсянки и воробушки первыми весну чувствуют. А с крыш уж и капель наладилась. Берегись сосулек! Снег оседает, подтаивает, образуя льдистые узоры, то, кажется, оленьи рога торчат, то сова на пеньке сидит. Внимательно приглядывается Валерка к изменением в природе.  Весну с нетерпением ждёт.

Виктор Баныкин

Звонкая капель

Весь день в опаловой теплеющей выси плавилось ясное мартовское солнце. А с пудовой сосулищи над окном летели вкось обжигающе огнистые искры.

Валерка с завистью глядел на бойких синиц, скакавших по кусту шиповника. Вольные души! А ему вот тоска-кручинушка сидеть дома в этакий распогожий, весёлый денёк.

Уходя утром на работу, мама строго-настрого запретила Валерке и нос высовывать на улицу.

— Сам виноват: наглотался сосулек, а ночью кашлял.  Сиди теперь дома.

Попробовал Валерка включить телевизор, но передавали концерт для арфы с оркестром.

Вдруг в сенях звякнула щеколда. Встрепенулся Валерка. Кто бы мог быть? Отец в отъезде, мама лишь под вечер придёт из медпункта... Распахнулась тут дверь, и в избу шариком вкатился закадычный друг Петька-Петушок.

— Ба-а! — гаркнул пучеглазый Петька. — В школе думают: захворал Ситников, а он… а он, как столетний дед, на печке дремлет!

— Не на печке, а у окна, — возразил Валерка. — Разве  не  видишь: у  меня горло болит? Такая мука — вся шея исчесалась от колючего шарфа.

— Подумаешь, горло! — сказал неунывающий Петька. — Я вчера ноги промочил, и то ничего.

Колупнул на щеке сургучного цвета ссадину и нетерпеливо выдохнул:

— Собирайся! Я тебе что покажу!

Поёжился Валерка.

— А если мама узнает?

— Не узнает. Мы ракетой слетаем. А вернёмся, за уроки засядем.

Эх, была не была! Спрыгнул с табурета Валерка — и на печку за валенками.

— Промочишь, — предостерёг Петька. — На солнышке лужи.

— Калоши надену.

Одевался Валерка торопливо, словно на пожар спешил.

Ещё в сенях услышал он дружную капель. Навес над крыльцом ощерился острыми сосульками. И с каждой сосульки-шильца скатывались — одна за другой — прозрачные хрустальные зёрнышки.

Кап-кап! Кап-кап! У крыльца — лужица, будто серебряное зеркальце. И в него засматривалось солнце.

А на заборе дрались воробьи. Дрались азартно: легкие пёрышки летели в разные стороны.

— А вчера... вчера совсем не капало, — растерянно протянул Валерка.

— А сам не хотел на улицу! — бодро сказал Петька.

Проулок был весь в густой синеве.

— У меня подошвы приклеиваются. — Валерка схватил за руку друга. — А у тебя?

— Да ещё как! — мотнул головой Петька. — Март клею подпускает.

Мнилось, замешкайся чуть, и прихватит подошвы. И шагу не шагнешь!

К холмистому перелеску, начинающемуся за огородами, крались втихомолку.

Берёзки на опушке оттаяли, блестя мокрой корой. Даже еле приметным парком курились.

А верба, верба-то! Не только выпустила пушистые барашки, но и зарумянилась вся. И когда она успела так расфуфыриться?

Валерке захотелось провести пальцем по стволу вот этой выбежавшей ему навстречу берёзки — беззащитно хрупкой, ниточкой тянувшейся ввысь, да торопыга Петька потащил его   дальше.

На взгорке росла кряжистая, разлапистая сосна. Остановился запыхавшийся Петька. Кивнул Валерке:

— Видишь?

— Я эту сосну давно знаю, — сказал Валерка. — Когда ещё маленьким был, а отец...

— Маленьким! Отец! — передразнил усмешливо приятель. — А ты в данный момент смотри. Во-он в той развилке... Голову лося приметил?

Повнимательнее глянул Валерка на сосну-богатыршу. А из-за колючей зелёной лапы на него уставилась лосиная морда. Точно искусный мастер из мрамора изваял гордо вскинутую голову А потом взял и взгромоздил её на крепкий сосновый сук.

— Правда, здорово? — прошептал Петька.— Обыкновенный ком снега, а на тебе!

Звонче стал лес, веселее. Колокольчиками заливались овсянки, наперегонки с ними посвистывали синицы.

И снова Петька увлёк за собой друга.

— Сейчас покажу тебе сову.

Когда же подошли к полянке с огромным еловым выворотнем, Петька в растерянности развёл руками.

— Позавчера в этом месте вот большущая сова сидела. Как раз на вершине корня-удава. Неужто растаять успела? Или пацанята нашкодили?

— Может, и обрушилась, — Валерка старательно приминал носком блестящей калоши растворожённый на солнцепёке наст.

Скользнул взглядом вправо. Со старой берёзы шагах в пяти от него светлыми слёзами плакал снежный ком, застрявший в развилке сучка.

Увесистые горошины, отливающие жарким золотом, со звоном падали в глубокую ямку вокруг прочерневшего у комля ствола. Живая талая вода искрилась в этой нерукотворной чаше.

Внезапно померкло вокруг. Посерел снег, как намокшая простыня, чаша превратилась в обледенелую воронку.

Поднял Валерка голову. Тяжёлое облако, ровно льдина, наползло на солнце. Всё небо испестрили облака-льдины, и они тоже тянулись к солнышку. Чудилось: в прорубь провалилось ясное светило.

— Домой бежим, Петь! — сказал Валерка, зябко передёрнув плечами. Чуть погодя добавил:

— Давай завтра после уроков заглянем к дедушке на ферму. Он теляток Ночки нам покажет.

Петька сговорчиво мотнул головой:

—  Слетаем!

 

Прощай, зима, не вернёшься пока!.. Пока апрель да май лето не приведут, а в августе урожай люди не соберут! Но и апрельская погода переменчивая, ненадёжная. Скворцы свои песни поют, зябнут, солнышко ещё только разогревается, обманчиво его тепло. Лучики кочки высветлили, и бабочки прилетели, нектаром лакомятся, крылышки расправляют. Хотел Валерка первоцветов набрать, да пожалел такую красоту губить. Какой счастливый денёк!

 

Виктор Баныкин

Счастливый денёк

Потянулся Валерка безмятежно, глянул изумлённо на солнечных зайчиков, прыгающих по чистым половицам, и откинул к стене одеяло.

Недели две землю секли дожди, полосовала снежная крупа.

Бедные скворушки, прилетевшие в самую эту мокреть, чуть ли но целыми днями отсиживались в своём домике. Валерка с мамой подкармливали скворцов и хлебными крошками, и пшённой кашей.

Казалось, непогоде конца не будет. И вот — не чудо ли? — засияло в небе доброе солнышко! Разве тут до сна?

За перегородкой похрапывал отец.

«Пусть отоспится. Устал по бездорожью маяться», — подумал сочувственно Валерка.

Выйдя из передней на кухню, осторожно притворил за собой дверь.

— Доброе утро, мама!

Вытирая полотенцем выпачканные мукой руки, мать озадаченно посмотрела на сына.

— Какая забота подняла тебя на ноги? Сегодня же выходной!

— Тебе помогать!.. Мам, а чем это пахнет вкусно?

— Угадай!

Облизал Валерка языком губы, наморщил лоб. И захлопал в ладоши:

— Угадал, угадал! Начинкой пахнет. Капустой с яичками.

— Нюх у тебя, как у соседского Шарика, — мать засмеялась.

На кухонном шкафу с посудой стоял транзистор. Русланова пела заветную мамину песню «Валенки, валенки, не подшиты, стареньки».

Валерка любил, когда мама была весёлой. Улыбка преображала её замкнутое, озабоченное всегда лицо с  поджатыми тонкими  губами.

Всё ещё улыбаясь, мама сказала:

— Если тебе хочется мне помочь, то сходи за водой.  Но сначала умойся.

На крыльце Валерка остановился, поражённый разносившимся по двору протяжно-задорным посвистом.

«Али Петька меня выманивает? — подумал он. — Не-е...  ему в жизни этак не суметь».

Над сараем возвышался шест со скворечником. Вчера в нём было тоскливо-тихо, а нынче... На сухой ветке вяза, прибитой к птичьему домику, сидел чёрно-жгучий скворушка... Вот, оказывается, кто вызывающе задорно посвистывал на весь двор.

Поразительно тёплое апрельское утро готовило Валерке новые сюрпризы.

Принёс он ведёрки с водой, выпил кружку топлёного молока. И только собрался бежать к Петьке-Петушку, а ему — новое поручение.

— Слетай к старикам, — попросила мама, раскатывая по столу пышное ноздреватое тесто. — Приглашай в гости. К двенадцати часам.

Валерка всегда с радостью бегал к деду и бабушке. А сейчас ему особенно приятно было выполнить мамино  поручение.

— Я мигом!

— Не суетись. Времени у тебя предостаточно.

В глазах у сына запрыгали смешливые искорки. Успокоил мать:

— Ну да, предостаточно.

А сам хвать шапку в охапку, да и был таков!

От калитки глянул на скворечник. Скворцы хлопотали возле своего жилья, выбрасывая из него прошлогодний хлам.

— Вы смотрите, не улетайте от нас! — попросил Валерка и припустился через все село к Плуталову курмышу.

И хорошо, что поспешил. Едва поравнялся с дедушкиным двором, а он — навстречу из калитки.

— Ишь, лёгок на помине! — заулыбался дед Терентий в огненно-рыжую — лопатой — бородищу.— А бабка кручинится: давно внука не видела.

— Дедушка, а ты куда?

— В рощу. С осени приметил сухостойную ветлу. Молодое деревцо, а что-то погибло. Срубить собираюсь. На ферме стойло одно починки требует.

Валерка вскинул на деда свои чистые, как голубое небо, глаза:

— И я с тобой.

— Ну, коли охота...

В лесу под ногами хлюпало. В низинках же грязными лоскутками таился последний снег.

— Ой, дедушка! — вскрикнул вдруг Валерка, задирая вверх лицо. — На меня с неба труха сыплется.

— Не труха, а с ели семена, — добродушно прогудел дедушка. — Обогрело солнышко вершину ели, ощетинились шишки. И полетели по вольному свету крылатки… Парашютиками.

Дед Терентий вытянул сложенные пригоршней руки.

— Глянь-ка.

— Правда! — прошептал Валерка, разглядывал на смуглых, глубокими морщинами иссеченных ладонях деда маленькие крылатые семена.

— Разнесёт ветер их во все стороны. Иные, глядишь, и приживутся. И появятся в лесу новые ершистые ёлочки  на радость людям.

Валерка слушал деда с затаённым дыханием. Вот бы и ему, Валерке, вырасти таким же умным, рачительным, как дедушка Терентий, знающим по округе все леса и перелески!

— Чего притих?

— Хочу спросить: холода, дедушка, насовсем кончились?

— А это ещё надвое бабка гадала. И в мае, случается, такая непогода завернёт! Про апрель же в народе говорят? «Тепло апрельское ненадежно… сипит да дует, погодь, что ещё будет!»

Пока дед Терентий рубил под корень сухостойкую голенастую ветлу, любопытный Валерка сбегал на пригретую солнцем сосновую гриву. Показалось ему, будто на выпученной горбом рыжей от прошлогодних иголок гриве расцвели ярко-жёлтые и алые цветы.

Ошибся Валерка. То бабочки были: крапивница и две лимонницы. Они наперегонки порхали над теплой проталиной, пахнущей грибами и прелые. Бойчее других резвилась большая, с яркими крылышками крапивница.

Встрепенулось сердце. Ну, если проснулись от зимней спячки бабочки, теперь уж недолго ждать благодатного тепла!

Насмотревшись вдоволь, Валерка побрёл к булькающему под горкой ручью.

Сосредоточенно смотрел под ноги, чтобы нечаянно не наступить на зазевавшихся лимонниц.

Возле неглубокой ямки, окольцованной твёрдой, что тебе булыжник, синеющей наледью, мальчишка на миг приостановился. А потом присел на корточки.

Сквозь ветошь прошлогодней листвы на него смотрели во все глаза подснежники. Крохотные, с ноготок, небесно-голубые лепестки. Они смело таращились, радуясь солнцу и радуя весь белый свет.

Валерка собрался было выкопать с корешками беззащитные подснежники с дрожащими капельками растаявшего снега, чтобы подарить их бабушке и маме. Да передумал. Пожалел самые первые в эту весну цветы-цветики.

Пусть всё живое на земле радуется отважным предвестникам мая! Дедушка сказал: могут ещё быть холода и секучие дожди со снегом, но вот голубоватенькие, с ноготок, подснежники ничего не забоялись!

Заслышав зычный голос деда Терентия, зовущего к себе, Валерка бросился без оглядки к опушке.

«Эх, и счастливый нынче денёк! — жмурился он. — И скворцы запели, и бабочки проснулись, и подснежники расцвели! Есть о чём записывать мне в свой календарь!»

 

Майский жук полетел, лягушки  запели, соловушка соревнуется - все заняты. Есть ответственное дело и у Мишки Михляева — следить за уровнем воды в тихой речке Соне. Завидует семикласснику Валерка и насмешки еле-еле терпит, сбежал бы, если б не Петька. "Неуживчивый характер" Михляева-Вихляева и тут даёт себя знать! Осуждая бахвальство Мишки, Валерка критически оценивает его рассуждения, а потом неожиданно убеждается, что вечно недовольный товарищ вдруг преображается.

Виктор Баныкин

Речка Соня

 
Плоскодонка виляла туда-сюда по затерявшейся среди лесов и пригорков Соне. К осени снулая эта реченька местами мелела, показывая всему миру песчаные, с краснинкой, плешины. Они были похожи на рваные, разбросанные небрежно овчинки.

По весне же светлые воды Сони расхлёстывались широко, вольготно, затопляя и левобережную низину с буйно разросшимся вербовником, и молодой березняк, доверчиво сбегавший к речке с крутого увала с правой стороны.

Монотонно скрипели уключины. В вёслах сидел длинноносый Мишка Михляев, сын лесника — давнего приятеля Валеркиного деда. Сельские ребята звали Мишку Вихляевым за его разболтанную походку и неуживчивый  характер.

Валерка с дружком своим Петькой пристроились на корме, тесно прижавшись друг к другу. Они всё ещё недоумевали, с чего это вдруг подобрел несносный Мишка, пригласив их в столь захватывающее путешествие по зачарованной майским солнцем кроткой Соне.

Отвертел шею Валерка, глядя то вправо, то влево. Ничего не хотелось упустить.

Всюду гомонила птичья братия.

Низко над водой носились стремительные трясогузки, в кустарнике верещали дрозды. А где-то далеко-далеко в непролазных болотистых зарослях драл глотку коростель.

Вот лодка поравнялась с сестрицей тополя — осиной. Не было в это время в лесу краше дерева. Оделась осинка в бахрому пышных серёжек. Издали похорошевшее деревцо похоже было на сиреневое облако, чудом опустившееся на воду.

А берёзы? Окутал берёзы лёгкий зелёный дымок. Как-то в один вечер распустились крошечные клейкие листики. Вот тогда-то и появился в лесу этот — вначале неуловимо призрачный — пахучий дымок.

То и дело попадались не затопленные водой суглинисто-рыжие островки и бугорки. На одном бугре, вздыбленном лохматой папахой, прожорливая большеголовая ворона расправлялась с мышонком.

— Утки слышь как надрываются, — прошептал Петька.

— Я в сей миг могу направить кораблю во-он к той заструге! — сказал Мишка. — Хотите? Там гнездо кряквы. Сам тятятка показывал. Авось и  яички появились. Сойдут вместо второго завтрака?

Засопел сердито Валерка. Но сказал сдержанно:

— А тятятка за уши не отдерёт тебя за такое зазнайство?

— Х-ха-ха! — усмехнулся нахально Мишка. — Он не узнает!

Внезапно Валерка вскочил. Лодка резко накренилась набок. Если бы не Петька, схвативший вовремя приятеля за локоть, тот непременно ухнулся бы за борт.

— Ты, шальной! — взбеленился Мишка.

— Глядите, глядите! — Валерка выбросил вперёд правую руку. — Вся речка… все берега в снегу!

Мишка сплюнул за борт.

— Ты умывался? Вернемся обратно — ещё поплещись.  Не снег это, а черёмуховый  цвет.

Смутился Валерка, осторожно опускаясь на сиденье.

Вскоре лодка поравнялась с царством буйно цветущей черемухи. В этом месте медлительную Соню теснили крутые берега. Пышные гроздья нависали над её гладью, сплошь усеянной пронзительно белыми лепестками. Лишь за кормой тянулся сверкающе стеклянный след. Густым дурманящим настоем был напоен воздух.

Громко запел зяблик, словно бы приглашая ребят разделить его радость. А радовался неутомимый певец и благодатно ясному солнцу, и живительно теплому деньку.

И тотчас, будто собираясь вступить в состязание с искусным певцом, заквакали лягушки.

— Уррод! Уррод! — надрывалась одна из них. Большая, чуть ли не с чайное блюдце, вся в чёрных кляксах, должно быть, самая старая в речной пойме, она вольготно восседала на сыром пеньке, пыжась и раздуваясь от чванства.

Ей вторила другая лягушка:

— Сама как-кова? Сама как-кова?

— Подавитесь, кикиморы! — Мишка вскинул весло и шлёпнул изо всей силы по воде.

Светлые студёные брызги гривенниками осыпали не только Валерку с Петькой, но и самого Мишку. И тот совсем вышел из себя.

— Была б моя воля, всех лягв на костре изжарил!

— Тятятка тебе не сказывал, какая от лягушек польза на земле? — снова занозисто спросил Валерка. — Они вредных букашек видимо-невидимо уничтожают.

— Тоже мне учёный-мочёный! Можно подумать, это не я, а ты в седьмом учишься! — процедил сквозь зубы Михляев-Вихляев. Он собирался ещё что-то сказать, да не успел.

Из прибрежного краснотала молнией выкатился бурый комок и с ходу прыгнул в  проплывавшую мимо лодку.

Валерка схватил из-под ног дрожащий комочек. В тот же миг из кустов вынырнула лиса с азартно горящими раскосыми глазами. Линяла лисонька: клочьями висела на её впалых боках такая роскошная зимой шубка.

— Уходи! — замахнулся на облезлую кумушку Валерка.

Лиса неслышно скрылась. А перепуганного насмерть зайчонка, расстегнув куртку, Валерка сунул за пазуху.

— Покажи, — попросил Петька,  ластясь  к  приятелю.

— Попозже… Пусть успокоится, — сказал рассудительно Валерка. — У него с перепугу душа в пятки ушла.

Где-то неподалёку в кустах плакучей ивы безнадёжно уныло простонал дрозд-холостяк: «Приюти! Приюти!»

Полчаса спустя Мишка повернул лодку обратно, опустив весла вдоль бортов. Нужды в них теперь не было, и Мишка принялся в бинокль разглядывать берега.

— У меня задание, — проговорил он, важничая. — Проследить, до какой отметки поднялась вода.

— А мы без твоего бинокля всё до капельки  видим! — засмеялся Петька. — Слышите, кукушка подаёт голос?

И сноровисто поймал пролетавшего мимо майского жука. Несильно зажал его в кулаке, поднёс к уху. Жук скребся лапами, шуршал жесткими, шоколадного цвета надкрыльями.

Валерка молчал. Ему мнилось, когда, плыли встречь течения, берега Сони не зеленели так сочно от упруго щетинившейся травки, как сейчас — часа два спустя. И кустики медуницы с розоватыми и синими лепестками не глазели по берегам, и колечки папоротников не тянулись торчмя к небу. Или в начале плавания Валерка  просто-напросто их не приметил?

С каждым часом солнечный майский денёк охорашивал добрую землю. Так раньше в народе говаривали: май лес наряжает, лето в   гости ожидает.

Проплывали   мимо   захламлённой валежником косы.

— На, подержи, да и выпустим зайку, — сказал Валерка приятелю, выуживая из-за пазухи невесомый тёплый комочек.

Едва Петька протянул растопыренные пальцы, как остроухий вырвался из Валеркиных рук, прыгнул на уродливую корягу, свисавшую над водой страшным пауком-великаном.

Мишка залился смехом.

— Косой лапой на  прощанье махнул!

На борт лодки опустилась синица с клочком шерсти в клюве. Она так распушилась, что сразу нельзя было понять: где у птахи голова, а где хвост?

Но вот синица вытянулась вся в струнку, оглядела мальчишек любопытными пуговками и протяжно цвенькнула. А потом вспорхнула, пролетая стремительно над головой Михляева-Вихляева, так что тот даже пригнулся.

Забыв про шустрого зайчонка, Петька с Валеркой дружно расхохотались.

— Непутёвый ты герой! — протянул назидательно Петька. — Синицы испугался!

Где-то совсем-совсем рядом — не то в черёмуховой благодати слева, не то в ивняке справа — рассыпались звоны-перезвоны.

Думалось: кто-то доставал со дна Сони мелкую гальку. Перебирал лениво в руке, а с неё стекали так же лениво хрустальные капельки... Вдруг ради озорства этот кто-то бросал камешки все разом в воду, и по реке проплывала переливчатая дробь.

Нечаянно подняв глаза на Михляева-Вихляева, Валерка не узнал его.

Кислое, вечно недовольное Мишкино лицо сейчас преобразилось! Напротив сидел другой мальчишка — кроткий, добрый, уступчивый.

«Если б он всегдашеньки таким был!» — мелькнуло в голове у Валерки, и он тотчас обо всём забыл — зачарованный, как и Мишка с Петькой, и лихими разбойничьими посвистами соловья, и его страстными ликующими трелями.

 

Как незаметно приходит лето! Уже с мая тепло и зелено, а в июне красота: солнышко ласковое, птицы поют-заливаются, пуще всех соловей, конечно, да ещё иволга. День долог, раздолье ребятам: и рыбалка, и лесок, и лужок — бегай сколько хочешь. Валерка помогает дедушке Терентию, внимательно прислушивается к его словам, запоминает приметы лета. Вы спросите: "А какая царевна плачет?" Это дождик-брызгун идёт! Маленькая тучка солнышко накрыла и заплакала.

Виктор Баныкин

Царевна плачет

 
«Июнь — начало лета», — записал Валерка в своём календаре ровными крупными буквами. Подумал-подумал и добавил: «Дедушка говорит: ночку июньскую стерегут две зари и три птицы — соловей, коростель и перепел. Самые длинные дни в июне».

Наморщил лоб, почесал переносицу. И стал вспоминать, что же примечательного видел он в июне.

Отправился дедушка Терентий как-то в луга стадо колхозное проведать, и Валерка с ним увязался.

— Вчера была ещё весна, — раздумчиво проговорил дед. — А нынче лето к нам пожаловало.

— Откуда ты знаешь? — подивился внук.

— Глянь на обочину дороги и сам увидишь.

Покрутил Валерка вихрастой головой и ничего вроде бы не приметил. Одни жёсткие стебли с зонтиками только что расцветшей кашки тянулись к высокому — сочной синевы — безоблачному небу.

Скучновато протянул:

— Какая невидаль: кашка-мохнашка! Летом её под каждым кустом встретишь!

Разгладил дедушка Терентий свою огнисто-рыжую пышную бороду. В лучах припекающего с утра солнца борода его чуть не пламенела.

— То-то и оно: кашка! Какие в мае цвели растения? Вспомни-ка.

— Ландыш, — не сразу ответил Валерка. Дед загнул на левой руке палец.

— Верно, ландыши. А ещё?

— Ещё незабудки.

Второй палец загнул дед Терентий.

— Ну, ну, а ещё?

Долго думал Валерка.

— Одуванчики? Да, деда?

Третий палец пригнул на руке дедушка.

— Больше что-то не вспомню, — вздохнул Валерка.

— Купальницу забыл. А вот кашка только распустилась. Она возвещает о наступлении лета.

Потрепал внука за дыбившийся на макушке белый хохолок.

— Уразумел?

— Уразумел! — весело кивнул Валерка.

В лугах мальчишка сразу бросился разыскивать стадо телят. Телята паслись на отлёте, отдельно от коров.

Тихие, степенные тёлочки Зорька и Милка старательно пощипывали молодой пырей. Они были такими же черножуковыми, как и мать. Лишь в белые носочки нарядились модницы.

А вот бычки Руслан и Пугач то и дело шалили, бодаясь понарошку друг с другом.

К ним и подбежал Валерка, на ходу вытаскивая из-за пазухи ломоть Калача. Из-под его ног брызгами разлетались в разные стороны скрипучие кузнечики.

Завидев мальчишку в голубой футболке, пестробокие бычки подняли морды и промычали протяжно: «Му-у-у!»

— Идите ко мне, не стесняйтесь! — засмеялся счастливо Валерка. — Гостинчик вам принёс!

Руслан сразу же потянулся к Валерке влажной мордой. Следом за ним вприпрыжку подбежал и Пугач с большим белым тавром на левом боку.

— Балуешь ты лентяев! — нестрого проворчал дед Терентий, когда внук искормил бычкам весь ломоть.— Умницы тёлочки сами себе добывают пропитание.  Не надеются на всякие подачки.

Нежданно-негаданно зачастил дождь-брызгун. Чудно даже: в полную силу светило в зените солнце, а из легкомысленно перламутровой тучки летели и летели наперегонки тёплые, увесистые бусины. И на донце каждой бусины переливалась капелька солнышка.

— Царевна плачет! — ухмыльнулся в бороду дедушка, стягивая с головы старую, блином фуражку. — Этак в старину говаривали.

Присмирели даже проказливые бычки, будто и они радовались пляшущим озорно по их гладким бокам прозрачно-искристым брызгам.

Зато Валерка скакал вокруг телят, сыпля скороговоркой:

Дождик, дождик, пуще.
Дам тебе я гущи!
Гущи гладкой и парной.
Вроде мёда за щекой!
 
Резвый этот дождь-брызгун перестал так же внезапно, как и начался.

Телята, трава, стоящий вблизи березовый колок — всё живое радовалось, умытое старательно заботливым дождём. И уж курились чуть приметным парком купоросно-синие ложки, курчавые телячьи холки, дедова широченная костистая спина, плотно обтянутая клетчатой рубахой.

А над цветастым лугом молниями носились острокрылые ласточки. Попискивая тоненько, они охотились за невидимыми  мошками.

Прошагал однорукий пастух Митяй.

Поздоровавшись, Митяй протянул Валерке глухарёнка.

— Держи.

Глухарёнок был махоньким, но пёстрыми крыльями потопывал сильно, норовя вырваться из цепких Валеркиных рук.

— Где подобрал? — спросил дедушка пастуха. Тот взмахнул  кнутом,  показывая в сторону березняка.

— Искать ходил заблудившуюся Красулю, а из-под ног... у болотца… как прыснет мелкота! И матка с ними.  А этого разиню я успел сцапать.

— Отнеси, Валерка, глухарёнка, — сказал дед.

— Я его в школу… в наш живой уголок...

— Без матери он погибнет.

Горьким невольником поплёлся Валерка к березовому колку по дурнотравью — зарослям обжигающей огнем крапивы, жилистого татарника с блёкло-сиреневыми  головками,  шелестящего железно осота.

Вернулся же рысцой, размахивая руками.

— Дедушка, дедушка! Я на лисят напал. Потешные такие. Играли на полянке. Думал, поймаю одного, а они врассыпную!

— А глухарёнка куда дел?

— На дубок посадил. У самой болотины.

— Умница! — похвалил дед Терентий внука.— Его в сей момент мать приголубит. И вырастет из малыша добрый глухарь. А про лисят поставим я известность лесника. У лисоньки где-то поблизости нора.  Пусть на заметку возьмёт.

— Дедушка, чуть не забыл: иволгу видел. Над поляной мелькнула, когда лисят спугнул. Спряталась в кустах и давай, и давай: «Фиу-лиу, фиу-лиу!» — Неожиданно Валерка засмущался:

— У меня не получается, как у неё. Красивая и поёт знатно!

— Во-во,— кивнул дед. — Иволга — она тоже славит начало лета!

Свои заметки об июне Валерка закончил такими словами: «Числа двенадцатого опустел наш скворечник. Ещё накануне носились по двору чернокрылые со своими крикливыми скворчатами, то и дело лезли в колоду с куриным месивом. А утром вышел на крыльцо, а их нет как нет! Так жалко. И у Петьки, и у дедушки тоже опустели скворечни. Дедушка говорит:  в поле, в лес улетели.

Чуть не забыл ещё: в конце месяца встретили мы с папой лосёнка с матерью. В самой что ни есть лесной чаше, у Кабаньего завала. Xодили смотреть, как цветёт дикая малина. Там-то лосиха с лосёнком и паслись. Лосенок смешной: большеухий и тонконогий».

Под этой записью Валерка нарисовал карандашом и лосиху-мать, и её детёныша.

 

Середина лета! Раздолье лесное и луговое, ягодные полянки, полевые цветочки, земляничный аромат, душистое разнотравье. День жаркий, паркий, засушливый, до водицы охочивый. Разве выжить малькам в пересохшей речке? Валерка с кружковцами по охране природы помогает им перебраться в омут Водяного. Не могут ребята удержаться от купания, а тут и летняя гроза, громкая и чуточку страшная.

 

Виктор Баныкин

Зелёное половодье

 
Горячая пора сенокосная. Парни и молодые мужики, по пояс голые, работали на тракторах с прицепными косилками, бородачи — с литовками.

Дедушка Терентий и сам махал острой, как сабля, косой, не пропускал ни одного бугорочка, ни одной ложбинки, и за другими успевал присматривать. Сена и силоса заготовить надо было на всю зиму впрок!

Ученикам восьмилетки тоже нашлось дело. Они граблями ворошили знойно душистую траву, а подсохшую собирали в валки.

В Марфинку возвращались в сумерках — светлых, самую малость окрашенных багрецом.

Молодежь горланила песни, стригунки-мальчишки гонялись за девчонками, разукрасившими свои головы венками из полевых цветов.

Валерка с дружком своим Петькой Петушком так посмуглели в эти распогожие деньки! И дома на них смотрели с заметным удивлением: уж не арапчата ли пожаловали в гости?

С ранней зорьки пламенело безоблачное небо. Жара распалилась на редкость дружная, и с сенокосом покончили в небывало короткий срок.

Обливаясь во дворе колодезной водой, дедушка Терентий смачно крякал:

— Запамятовал... и вспомнить не могу, когда ещё этак пекло кряду добрую недельку?

Он тоже чуть ли не обуглился до черноты в эту жарищу, а борода его свалялась, выгорела и стала похожей на паклю.

— Добрый июль — году серёдка, лету макушка! — щурился весело дед, ретиво растирая грудь холстяным полотенцем. — А теперечко не мешало бы квасу ледяного ковшичек опорожнить? Нырни, внучек, в погреб, нацеди в крынку.

И Валерка со всех ног бросился выполнять дедушкину просьбу.

На другое утро после сенокоса Валерка ещё блаженствовал в постели, накануне вымытый с пят заботливой мамой,  а  к  нему уже пожаловал гость.

— Вставай, соня! — широко распахнув дверь в горницу, зычно затрубил Петька. И тотчас поддёрнул модные джинсы, привезённые ему в подарок из Риги дядей-моряком.

— А ну тебя! — пробурчал недовольно Валерка и повернулся лицом и стене.  

Но привязчивый Петька вмиг стащил с приятеля одеяло.

— Одевайся по-быстрому! И айда за мной! — не унимался Петька.— А то без нас смотаются. Смотаются: за милую душу! Лесник попросил школу в пожарном порядке спасать мальков. А мы с тобой члены кружка... этого самого... по охране природы!

— Мальков? — переспросил Валерка. — А от чего их спасать?

Возмущённый Петька даже присел.

И, схватив приятеля за голые лодыжки, стащил с кровати.

Крикливую ораву мальчишек и девчонок с лопатами, сачками и ведёрками они нагнали чуть ли не у Плуталова курмыша.

Валерка жевал одну за другой кокурки — сдобные солоноватые лепёшки. Петька и тут опередил дружка — он уже проглотил свои кокурки. А поделил Валерка лепёшки, оставленные матерью к завтраку, поровну: себе пяток и Петьке пяток.

Когда проходили мимо дедушкиного двора, Валерке захотелось на одну-разъединственную минуточку забежать проведать бабушку Анну. Да зоркий как сыч Петька, схватив приятеля за руку, прошипел гусаком.

— Обратно пойдем — завернёшь.

Лес встретил ребят и густым тягучим настоем нагретой листвы, и зелёным половодьем разнотравья. Особо духовиты были пятачки-полянки с лиловыми островками иван-чая, золотых звёздочек зверобоя, пронзительно синих колокольцев. Даже глазам невмочь было от этой земной радуги. Над полянками тучами упивались мохнатые басовито гудящие шмели.

У обрывистого берега Сони пионервожатая Рита остановилась. Речушка млела в лучах безмерно щедрого солнца, нет-нет да стыдливо прикрывающегося белозерной прозрачностью воздушных облачков.

— Внимательно гляньте на Соню. Замечаете, как за эту жару обмелела речка? Кое-где образовались перешейки. А в махоньких озерках плещутся мальки. Пересохнут завтра лужицы, и глупыши погибнут. Один лишь омут Водяного никогда не мелеет. Но к нему — слышите, ребята? — к нему строго-настрого запрещаю подходить!

А в это время Валерка стоял на полянке возле ели, с недоумением прислушиваясь к звонкой и взбалмошной птичьей разноголосице. Что за переполох?

Пригляделся повнимательнее. Не сразу увидел в траве кукушонка. Нахохлившийся птенец пугливо озирался по сторонам.

Это на него налетали с тревожным писком пичуги, видимо, по ошибке принявшие птенца-слётка за молодого ястребка. Стремительнее других носились над поляной синицы, норовя во что бы то ни стало клюнуть ни в чём не повинного кукушонка.

Здесь же порхали рыжехвостые птахи, пытаясь отогнать от  перепуганного   птенца   разозлённую лесную братию.

Лишь тут догадался Валерка, почему горихвостки не дают в обиду кукушонка. Ведь он их выкормыш! Злодейка кукушка по весне подбросила в гнездо горихвосток своё яичко и скрылась. Вот они и мучаются теперь с приёмным сыном. А сынок-то в два раза больше своих воспитателей!

— Кыш! Кыш! — захлопал в ладоши Валерка, разгоняя птичью стайку. И бросился догонять спустившихся к реке ребят.

Петька подозрительно оглядел с ног до головы своего друга.

— Ты где застрял?

Он пригоршнями вылавливал из крошечного продолговатого озерка, до самого дна прогретого солнцем, увёртливых мальков и опускал их в подобранную по дороге консервную банку.

— А воды почему не налил в банку? — заволновался Валерка. — Без воды они вмиг заснут!

— Забыл, — выдохнул перепачканный илом Петька.

Шикарные его джинсы красовались на суку прибрежной ветлы.

Вскоре девчонки дали мальчишкам розовое пластиковое ведёрко. Отловив в озерке мальков, приятели перешли к другой лужице. Когда ведёрко наполнилось до краёв кишащей рыбьей мелкотой, отнесли его к большой и глубокой протоке.

— Живите! — бодро оказал Петька, заходя по колени в тёплую воду. И опрокинул ведро.

Мальки устремились в разные стороны, сверкая в солнечных лучах серебрившимися боками.

— Обрадовались простору! — засмеялся Валерка. — К весне они здорово подрастут! Правда, Петьк?

— Это уж наверняка! — кивнул Петька и, бросив ведёрко на берег, окунулся с головой.

А Валерка, прежде чем нырнуть, огляделся вокруг. До чего же изменилась их родная речушка! В половодье была широкая-широкая. Даже не верится, что в мае они с Петькой к Мишкой свободно плавали по её просторам на плоскодонке куда хотели! А теперь... Вздохнул Валерка и, сложив лодочкой ладошки, нырнул в глубокий бочажок.

Стрекозы и бабочки-белянки увивались над зеркально остекленевшей водой, отражающей чёткой и пронзительной синевы небо, и кичливо-белые облака-барашки, с ленцой проплывавшие вблизи солнца.

— Кра-асотища? — надрывался восторженно Петька, плескаясь в заводи. — Ой, да что это я подцепил?

Валерка, отжимавший майку, глянул на друга и чуть не задохнулся от хохота.

На Петькиной голове, свисая на спину русалочьей косой, повис длиннющий пучок тины.

— Нисколечко не смешно! — буркнул Петька, сдирая с головы липкий «лягушачий шелк».

Откуда-то появился бредешок, и старшеклассники принялись вылавливать карасиков, окуньков и язишек из крупных бочажков, которые не сегодня, так завтра тоже могут высохнуть.

Мишка Михляев-Вихляев с тремя дружками из класса рыли канаву от заструги к широкой протоке.

Не отставали от мальчишек и девчонки. Они, как и Валерка с Петькой, выуживали сачками крошечных мальков из многочисленных луж.

Над речной поймой парами проплывали дружные кулички. Летели над самой водой, летели рядышком друг с другом, точно взявшись за руки.

Потешны были и огромные головастые стрекозы. Любопытницы опускались на камышинки, на вёдра, на горячие ребячьи руки.

Под вечер лишь собралась Рита прокричать: «На сегодня отбой! Собираемся домой!» — как вдруг над Соней пронесся огненный змей, и тотчас громыхнул чудовищной силы гром.

Валерке на миг почудилось: и оба берега, и лес качнулись туда-сюда.

Завизжали пронзительно девчонки, бросаясь к берегу. А тут снова тр-рах-тарарах! И на землю обрушился яростно ливень.

— Ну, ну! Хлещет как из ведра! — заныл, кляцая зубами, Петька, теснее прижимаясь к Валерке.

Приятели сидели на корточках, согнувшись в три погибели, под густущей еловой лапой, такой, казалось, надёжной. Но и она не спасала от противного дождя.

Вскоре страшная иссиня-чёрная грозовая туча, ворча и попыхивая слепящими глаза молниями, уплыла за дальний лес, к гиблым Волчьим болотам.

Промокшие до нитки ребята, во время ливня прятавшиеся кто где мог, снова весело зашумели, подбирая разбросанные лопаты, ведра,  сачки.

Тут-то Петька и вспомнил про свои модные джинсы. И со всех ног бросился к ветле, грустно склонившейся к песчаному бугру. Джинсы висели на том же суку, висели жалкие, сморщенные, исхлёстанные злющим дождём.

— Как мне их такие надевать? — плаксиво протянул расстроенный Петька, комкая в руках свои джинсы, похожие на  мокрую половую тряпку.

Исчезла даже этикетка с леопардом, устрашающе оскалившим пасть. Этой этикетке тайно завидовал Валерка. Но сейчас ему жалко стало Петьку.

— Забежим-ка давай к моей бабушке, — сказал он, не глядя на приятеля. — Она что-нибудь да придумает.

 

Лето близится к концу — август. Поспела малина. А лесная малинка вкуснее и ароматнее, чем садовая. Издавна охотились люди за ней, вёдрами и корзинами носили. Малина — лучший лекарь зимой. Только вставать надо раненько, на заре. Идти-то далеко, к самому лесному завалу, где она спеет да румянится. Утром трава росиста, сапоги надевать нужно, скинешь их, пробежишь по росе, порадуешься. После полудня не жарит солнышко, словно тепло своё экономит. Кончается лето!

Никакой ягодкой не брезгует белочка-сластёна: и малинкой у себя в лесу полакомится, и клубничкой садовой закусит у соседей в деревне.

 

Виктор Баныкин

Сластёна

Они блаженствовали, растянувшись под голенастой рябиной с побуревшими ягодами.

Перед Валеркой и Генкой — ухоженный огород с ровными грядками садовой клубники, сочных пупырчатых огурчиков, кустами помидоров. Под хрупкие плети помидоров, увешанные зреющими плодами, поставлены подпорки. В самом же конце огорода завивались, пухли, тяжелея, кочаны капусты. Это про капусту сложена загадка: «Кудревата, шаровита, на макушке плешь, на здоровье ешь!»

Мальчишки отдыхали после вчерашнего похода в даль несусветную — к самому Кабаньему завалу за спелой  малиной.

Накануне и отец Валерки, и дедушка Терентий уговаривали мальцов не увязываться за ними: в лес собирались отправляться на рани. Но те и слушать ничего не хотели.

Оба — и Генка, и Валерка — остались довольны ранним походом в лес, хотя и сильно вымокли. От крупной зернистой росы вся трава казалась перламутрово-сизой, будто её осыпали с безумной щедростью жемчужными горошинами.

А когда взошло ленивое августовское солнышко, белёсые космы тумана, цеплявшиеся за кустарники, поползли дальше и дальше в низинки и овражки.

Малины, спелой, душистой, наелись ребята до отвала! С верхом наполнили и плетушки крупной пупырчатой ягодой. Правда, корзиночки у них были меньше, чем у взрослых.

— Шабаш! — скомандовал дед Терентий, поднимая потяжелевшую плетушку. — Перекусим на вырубке, да и домой. Всей ягоды не соберёшь! Надо и другим оставить!

На порыжелой полянке, уже обогретой входившим в силу солнцем, уселись кучно, вытянул натруженные ноги.

Из вещевого заплечного мешка дедушка достал буханку хлеба, ком творога, завернутый в холстяную тряпицу, и сетку с огурцами и помидорами. Не запамятовала бабушка Анна сунуть в мешок и литровую бутыль с молоком.

Вся вырубка пропахла душицей, неприметной, скромной травкой. Этот дивно тонкий аромат душицы «приписывают» обычно только что скошенной на сено траве. Как несправедливо обижают невзрачное с виду растение.

Возвращались в село не спеша, радуясь высокому солнцу, щедро обласкавшему лес.

— Какая это птица? — шепнул Генка брату, показывая глазами на почерневший осиновый сук. — Крылья голубоватенькие,  а шея белая.

— Сойка, — сказал Валерка. — Лесная ворона. Злющая, что тебе ведьма! Правда, дедушка?

Лед Терентий шагал по узкой малохоженой тропе последним. К двум сшитым полотенцам, перекинутым через плечо, была привязана за дно тяжёлая корзина с  малиной.

— О чём вы там балабоните? — не сразу спросил он  внука,  занятый своими думами.

— На сук глянь, деда, — громче сказал Валерка. — Это ведь сойка нахохлилась?

— Она! Голова… ну, что тебе овин!

Обиделась сойка.  Сварливо протрещав, замахала крыльями. Подалась злюка к ослепительно янтарной просеке. Недалеко уж то время, когда и весь лес оденется в золотые ризы.

А час спустя вышли на приветливую луговину с поникшими, перестоявшими лютиками и хороводом порхающих бабочек.

Дедушка снял с плеча лямку. В тень, под куст бузины, поставил корзину.

— В самом деле, пора передохнуть, — проговорил отец Валерки, вытирая лоб тыльной стороной прокоптевшей от загара руки.

Целый месяц в горячую уборочную пору он чуть ли не круглыми сутками сидел за баранкой. Спал в кабине машины, если подвёртывалась пара часиков свободного времени.

— Разувайтесь, — посоветовал дедушка Терентий, сбрасывая с ног резиновые сапоги.

А ребята рады-радёхоньки были побегать босиком.

Углубившись в заросли непролазного чапыжника, мальчишки неожиданно наткнулись на старый пень-богатырь.

Генка весь похолодел, первым увидев обросшего лишайниками, одряхлевшего великана. В смятении попятился назад. И чуть не сшиб с ног поспешавшего за  ним  Валерку.

— Тут змеиное гнездо!

Из-за плеча брата Валерка глянул на пень.

— Ужиков испугался! — усмехнулся он.

На пепельно-сером пеньке грелись, свернувшись колечками, молодые ужи. Один из них поднял узкую головку с двумя желтоватыми пятнышками, покачал ею туда-сюда и успокоился.

Возвращались к луговине не спеша. Перепрыгнули неширокий овражек, пропахший прелью от гниющей прошлогодней листвы, и замерли. Дорогу преграждала искусно сотканная паутина. Кое-где ближе к земле, в её тончайших серебристых нитях горели яхонтами горошины всё ещё не испарившейся утренней росы. Да трепетно, словно бабочка, бился блекло-оранжевый листик осины.

Тут и вспомнились Валерке дедушкины слова: «В августе лето навстречу осени вприпрыжку скачет!»

Полюбовался Валерка тонкой работой трудолюбивого паука и обошёл тенетник стороной.

— Пошагали, мужики, — дедушка бодро поднялся с колен. — Чаевничать дома будем.

Налетел вихревой ветер. Прошумел в вышине, шерстя жёсткую листву. И хотя луговина изнывала от томительной духоты и солнце не застило даже лёгкое облачко, но шумели листья глухо и тревожно,  как бы в предчувствии близкого ненастья.

Прежде чем перекинуть через плечо лямку от вместительной корзины, дед Терентии поднял голову, прислушался. Сказал раздумчиво, ни к кому не обращаясь:

— До обеда лето, после обеда осень. В августе всегда так!

Валерка не сразу очнулся от воспоминания о вчерашней прогулке в лес, хотя Генка и тормошил его всё настойчивее.

— Спишь? — шепнул брат в самое ухо. — Ну, очнись, кому говорю! Погляди, кто по огороду скачет.

По грядкам и в самом деле легко, словно летела по воздуху, прыгала огненно-рыжая белка с пушистым дымчато-чёрным хвостом. Вот она замерла перед разросшейся грядкой поздней клубники с тяжёлыми листьями,  урожайной в  это лето на ягоду. Приподнялась на задние лапки, огляделась. А приметив на одном кусте несколько алых бусин, скакнула к нему. Вытянулась вся, осторожно сорвала передними лапками крупную ягоду. Так же осторожно положила её в рот и огненной молнией метнулась к плетню, отделявшему участок от соседей. И, считая колышки, белка понеслась в сторону берёзовой рощи.

Засмеялся Генка, прищёлкнул восхищенно языком:

— Экая прыткая, сластёна!

Чуть погодя добавил с грустью в голосе:

— А мне уж и домой пора.

— Поживи ещё, — попросил брата Валерка, не спуская глаз с крапивницы, опустившейся на его горячую руку. На миг-другой замерла бабочка, сложив парком крылья. — Скоро Петька, поди, вернётся. Уехал с матерью на недельку к родственникам на Волгу.  Втроём нам веселее будет.

— К школе надо готовиться. Учебники, тетради мы с мамой купили. А ранец новый надо, — Генка помолчал, мечтательно щурясь.

— Может, купаться сбегаем?

— Помчались! — обрадовался Валерка.

 

Почему лето так быстро кончается? Кажется, только вот оно пришло, долгожданное, чудесное, манящее, а уже сентябрь на дворе, грибная и школьная пора наступает. Нет-нет, да выпадет тёплый светлый денёчек, а то зарядят дожди, нудные, длинные, беспривязные. И птицы уже потянулись к югу, и осинки закраснелись. Валерка разбирается в грибах, знает и сыроежки, и грузди, и подосиновики.

 

Виктор Баныкин

Двухэтажная сыроежка

В последнюю неделю августа то и дело сорили дожди. Начнёт чуть проясняться, а с запада уж наползают продымлённо-сизые космы, спеша замутить эмалевую синь неба. И снова задождит, злющий ветер затреплет макушки деревьев.

«Скорее бы в школу», — твердил про себя Валерка, не зная, чем заняться.

Принялся строгать доску для новой птичьей кормушки, да палец порезал. Пришлось всё бросать.

Глядел уныло в окно, осыпанное мельчайшим бисером, и думал, то и дело вздыхая: «Закатиться бы сейчас на велосипеде в любимые рыбные места! Подергать бы на удочку карасиков! Да куда в такую мокреть сунешься?»

Сентябрь пришагал на диво кротким, солнечным. Пронзительная синева была разлита всюду: и над притихшими полями, и над удалой ватажкой бронзовеющих клёнов, прибежавшей на лобастый взгорок погреться на солнышке, и даже над задумчиво тихой, остекленевшей Соней.

А тут и бабье лето в гости пожаловало — великодушно ласковое, как бы последняя улыбка августа.

На завалинке под любимым Валеркиным окном грелись в полдень шмели. Опустятся на тёплые тесины с янтарно-смолкими сучками, растопырят слюдяные крылышки и замрут, точно неживые. Шмелиный солярий, да и только!

И ребятне не сиделось за партами, неведомая сила тянула их на волю. Едва кончались уроки, как Валерка с Петькой наперегонки мчались в лес, на речку.

Вот и сегодня приятели лишь на какой-то миг заглянули домой, чтобы прихватить лукошки.

В берёзовой роще, накапливающей золото, неуёмно галдели скворцы. Их было видимо-невидимо! Они тучами косились над рощей.

Наверное, со всей округи собрались на сходку, чтобы обсудить свои неотложные дела перед дальней дорожкой.

Валерка даже приостановился, вглядываясь зорко в пролетавшую мимо черномазую стайку, ровно пытался разглядеть своих скворушек, всю весну живших в домике у сарая. Да где там, разве узнаешь!

— Дедушка сказывал днями, — сказал Валерка, надкусывая краснобокое яблоко, — самая пора собирать грибы у болотин, за речкой. Чуть правее, где мы летом мальков спасали. Вот кукушки, жалко, откуковали.

— А зачем тебе кукушки?

— Если пойти на кукушкин голос, то непременно у грибного места очутишься.

На опушке мальчишек встретили три прехорошенькие осинки, разодетые в цветастые сарафаны. Одна — в нежно-соломенный, другая — в камышово-зелёный, а третья — в пунцовый.

После затяжных августовских дождей речушка Соня стала полноводнее. А песчаные пролысины и рыжие глинистые бочажки наполнились водой. Правда, многие из них ещё не соединились друг с другом. И эти тихие студеные озерки казались дорогими зеркалами. В них засматривались кусты прибрежной бузины с тяжёлыми — никому-то не нужными — кумачовыми гроздями.

В левобережной пойме дружки разбрелись в разные стороны, условившись нет-нет да и «аукаться».

Под ногами Валерки мягко пружинились ядовито-зелёные мхи. Он то и дело раздвигал вымахавшие метра в два кусты иван-чая с сиротливо лиловеющими худосочными метёлками.

Грибники посхлынули, и в лесу было безлюдно, глухо. Лишь изредка где-то прощально посвистывала иволга да на болотинах покрякивали нагулявшие жир утки. А высоко-высоко в небе с появившимися в зените седыми кошачьими хвостами нудно ныл самолёт.

Выбравшись на узкую прогалину, Валерка сразу же присел у ёлочки-малышки, доверчиво протянувшей ему навстречу свою лапку.

Приподнял Валерка нежную эту лапку и увидел весёлый гриб подосиновик в сдвинутом набекрень оранжевом берете.

Не успел ещё срезать под корень крепенький грибок, как что-то пружинисто шевельну-лось рядом в траве. Посмотрел, а тут второй гриб.

«Доброе начало», — подумал радостно Валерка, срезая один гриб за другим. И зычно, нараспев прокричал:

— Пе-етька! Ау-у-у!

— Ау-у-у!— донеслось в ответ. — Я белый нашё-ол!

Приятель, похоже, бродил где-то совсем неподалеку!

«Ишь ты, какой прыткий: уж беляка сцапал! — усмехнулся про себя без зависти мальчишка. — А может, и прихвастнул, чтоб меня раззадорить».

Чуть погодя Валерка напал на целую колонию чёрных груздей. Отсиживались грузди среди ёлок и старых берёз. Здесь им было вольготно: и тепло, и светло. Валерка еле успевал орудовать складным ножичком.

Но вот что-то заставило его насторожиться.

«Кап! Кап!» — послышалось за спиной. А секунду спустя — «Кап! Кап!» — раздалось сбоку.

«Дождя ещё не хватало», — проворчал про себя Валерка. Поднял голову — небо чистое, безоблачное.

А позади снова: «Кап! Кап!»

Присмотрелся повнимательнее к стоящей перед ним берёзе с почерневшим снизу стволом. От лёгкого, неуловимого дуновения трепетали на дереве лимонно-жёлтые листики, вращаясь то в одну, то в другую сторону.

Вдруг оторвался крупный золотой кругляш, еле слышно треснув: «Кап!» А показалось, на сухую траву упала увесистая дождинка.

Зачарованно слушал Валерка прощальный разговор падающих с березы листьев. В это время и вынырнула из-под ёлки махонькая зеленовато-рыжая пташка с белёсой грудкой. Подскакала безбоязненно к Валерке. И уставилась с любопытством на мальчишку: «Ты кто такой? Добрый или злой?»

Где-то настойчиво «аукал» горластый Петька, а Валерка боялся рот раскрыть. Внезапно пеночка-трещотка вспорхнула и, весело попискивая, устремилась к дальнему вязу.

В ложбинке, за ельником, Валерке повстречались сыроежки. На бугорке высился огромный гриб, опутанный снизу белой пряжей. Его вогнутая вовнутрь шляпка была с чайное блюдце. И в ней поблескивала чистая, что тебе слеза, обжигающе холодная водица.

Валерка не тронул перезревшую сыроежку: пусть птахи утоляют жажду из лесного блюдца! И без этой великанши вокруг было предостаточно и румяных сыроежек и торчащих гвоздиками подберёзовиков.

Когда же он собрался пойти искать Петьку, посчастливилось наткнуться на... двухэтажную сыроежку!                                       

У брусничного куста на виду у всего света красовалась диковинная сыроежка. На розовый плоский её зонтик как бы взгромоздился второй гриб-малолетка. Эта сыроежка приросла к взрослой своей сестрице белой шляпкой-пуговкой, задрав к небу тонкую ножку.

— Ой! — вскричал от изумления Валерка, не зная, что ему делать: оставить чудо-сыроежку в покое или срезать, взять с собой?

«Если я не принесу сыроежку домой, мне в жизни никто не поверит, что я видел этакое диво!» — подумал мальчишка.

Осторожно, чтобы не сковырнуть нечаянно малютку, он срезал гриб и водрузил его в плетушку на видное место.

— Пе-етька-а! — закричал, сложив рупором руки. — А-у-у! Пе-еть! Я тебе что покажу-у!

Петька появился вскоре, весь опутанный седыми ниточками тенетников. Торопясь на зов друга, он продирался через колючий чапыжник.

Увидев Валеркину находку, недоверчиво спросил:

— А ты не приклеил маленькую сыроежку к большой?

И скороговоркой прибавил:

— Зато я... зато я восемь белых, шесть подберёзовиков — здоровущих-здоровущих!.. А сыроежки даже не считал!

У того и у другого плетушки были полные. Солнышко же всё ниже и ниже садилось за деревья. Решили выбираться из чащобы на тропу.

И тут издали послышались какие-то неясные трубные звуки. Они всё нарастали и нарастали. А потом из-за макушек елей, стоящих по ту сторону поляны, появился волнистый, точка за точкой, косяк журавлей.

«Нынче всего лишь двадцатое число,— подумал Валерка, опираясь локтем о сухую кочку, — а журавушки на юг заспешили». Пристально, не мигая, смотрел на высокое, под вечер так поблёкшее небо. А косяк всё тянулся нескончаемой лентой из-за островерхих елей. Журавли курлыкали тоскливо, прощаясь до будущей весны с матерью-родиной.

Встрепенулся наконец и Петька. Он вскочил на ноги, приложил к глазам козырьком ладонь.

— Улетают, — сказал со вздохом. Валерка тоже поднялся с земли. Замахал рукой.

Всё дальше, дальше и дальше удалялись журавли, всё глуше доносилось их прощальное курлыканье. А когда смолкли последние звуки, мальчишки, не сговариваясь, подхватили свои плетушки и побрели в Марфинку.

 

Первый зазимок — предвестник скорой зимы. Октябрь многоликий: и тёплый, и холодный, и с солнышком, и с ледяным ветерком. На своих крыльях несут холодок и яркогрудые снегири. А у людей самый грибной сезон: лисички да опята пошли. Знай себе — успевай вари! Грибным духом за версту пахнет. Хорош гриб в засоле!

 

Виктор Баныкин

Северные гости

Под утро был первый зазимок. Землю припорошил лёгкий снежок, а лужи затянуло льдом — не толще папиросной бумаги.

Когда же Валерка возвращался из школы, не осталось и следа ни от бледно-мерцающего ледка, ни от кисейного, полупрозрачного савана, прикрывшего в ночную глухомань землю.

А вот сейчас, под вечер, дождь, похоже, собирается. Вон какую чёрную наволочь тащит ветрище из гнилого угла от гиблых Волчьих болот.

Ещё глубже натянул Валерка фуражку на лобастую голову и совсем было собрался бежать к калитке, да за спиной в этот миг кто-то трогательно-нежно протянул:

— Люб-люб-люб-фью!  Люб-люб-люб-фью!

Оглянулся, а по кусту шиповника в палисадничке прыгали снегири. Срывали с веток ягоды и тотчас с ними расправлялись.

Красавцы снегурушки, оказывается, принесли на своих крыльях первый зазимок! Раненько пожаловали в эту осень из студёных северных краёв.

А ведь лишь неделю назад наведывались во двор скворцы. Часа три сидели, нахохлившись, и на крыше скворечника, и на сухой вязовой ветке, то и дело тоскливо посвистывая. Тяжко, ох как тяжко расставаться с отчим краем!.. А когда вспорхнули, заспешили к опушке березняка, где готовились к отлёту на юг их сородичи.

Ещё раз оглянулся Валерка на куст шиповника, по которому прыгали снегири в розовых камзолах, и понёсся к Петьке.

Валерка старательно натягивал резиновые сапоги. У порога стояла пузатая кошёлка, обвязанная кручёным бельевым шнуром.

— Мать на Якимкин услон посылает.

Подивился Валерка:  на  ночь-то  глядя, да на Якимкин услон? А до него — не ближний свет — километра четыре.

— У дяди Алексея, папиного братана, жена заболела, — продолжал Петька, — лекарства повезу. Да ещё гостинцев всяких мамка натолкала в кошёлку.

— На велосипеде? — спросил Валерка. Петька кивнул, облачаясь в пиджак.

— Я с тобой.  Вдвоём веселее!

Якимкин услон затаился среди лесистых холмов в противоположной от речки Сони стороне.

Через село, по укатанной дороге, мальчишки неслись лихо. Помогал им и попутный напористый ветер.

Нет-нет да ради потехи бросал он в спины ребят то пригоршни тяжелых, точно картечь, ледяных дождинок, то снежной — тоже увесистой — крупы.

А дорога за Марфинкой поползла в гору. Над опушкой леса сквозь плотные тучи — чугунно-воронёные — внезапно дерзко пробилось алое пятнышко. Авось разведрится. Да через миг-другой исчезло, как бы испарилось, это пронзительно-алое пятнышко, и небо стало похоже на глубоко взрыхлённую пашню с крупными бороздами.

Изволок забирал вправо и вправо, в сторону Якимкиного услона. Наконец Петька-Петушок, сильно притомившись, спрыгнул с велосипеда. Оглядевшись, решил прислонить машину к молоденькому, сверху донизу золотому клёну.

И лишь привалил велосипед к стволу деревца, как звонкие листья враз осыпались, будто райские птахи с него вспорхнули.

Валерка тоже приставил свою машину — по другую сторону тропы к голенастой берёзе, расставшейся с летним нарядом.

— Теперь недалеко, — сказал Петька. — Носом чую — грибным духом тянет, видно, у дяди Алексея грибоварня ещё на полном ходу!

Уже начинал меркнуть октябрьский денёк, когда ребята, катя возле себя потяжелевшие велосипеды, пришли  на Якимкин услон — бывший   кордон.

Стоило же Петьке прикрикнуть: «Хватит, не бесись! Или своих не признал?» — как свирепый волкодав добродушно завилял хвостом.

На крыльце появилась скрюченная в три погибели сухонькая старушка, пряча под передник зябнущие руки.

— Бабаня Фрося, мы лекарство тёте Клаве привезли, — сказал Петька. — Как она там?

Покряхтела бабка, скрипуче прошамкала:

— После укола её сон сморил.

Петька отвязал от рамы велосипеда кошёлку.

— Лекарства в пакете. Там и записка, когда что принимать. И ещё мама гостинцы вам прислала.

Он передал старухе тяжелую кошёлку. Та покачала головой.

— Экая же у тебя мать...

Спросила:

— Чайком али бортиком попотчевать вас, мужички?

Петька отказался.

— Торопимся. С дядей Алексеем поздороваемся и назад покатим. Он в грибоварне?

— Где же ещё? Замаялся. Скорее бы эти грибы кончались!

Петька дёрнул Валерку за рукав куртки, и приятели со всех ног понеслись к ельничку, откуда тянуло смолким дымком и густым грибным духом.

У дощатого навеса совершенно нежданно-негаданно для себя мальчишки встретились с Мишкой  Михляевым-Вихляевым.

Парнишка подбрасывал в печурку пригоршни еловых шишек. А над печуркой высился огромный чугунный котёл.

Все трое сначала опешили.

— Ты... чего тут? — спросил Валерка. С нескрываемым любопытством глядел он в перепачканное золой лицо Мишки.

— А он у меня с августа самый заглавный грибовар? — весело прогудел плотный, плечистый мужчина, показываясь из-под навеса, где белели бочки. — На мопед деньги копит.

Мужчина, припадая на левую ногу, приблизился к ребятам  и пожал им крепко-крепко руки.

— Ко мне в сезон со всей округи столько ребят наведывалось! Одни с вёдрами, другие с плетушками, третьи с пластиковыми кулями... А вы, соколы, впервой вот пожаловали.

— Да мы, дядь Алёша... мы редко когда по грибы-то хаживали, — затараторил Петька.

Обращаясь к Валерке, дядя Алексей заговорил:

— Артиллеристом служил. И сном-духом не ведал, что в грибовары запишусь под уклон жизни. Вернулся с фронта на кордон инвалидом. Лесником, как батя был, тяжеленько мне... К чему, думаю, руки приложить? И принялся бондарничать. Отец когда-то обучил. Кадки да бочата — эх, и позарез нужны были в крестьянском хозяйстве в то время! А  потом  ещё освоил профессию сезонную — грибовара.

Он положил на его плечо сильную, большую руку, пропахшую, как и он сам, грибным рассолом. И подвёл к одной из бочек, уже заполненной доверху маленькими крепенькими опятками.

— Закругляется грибной сезон. Одни лисички и опята остались. Они, между прочим, и в ноябре попадаются.

В сумерках возвращались мальчишки в Марфинку. Впереди катил Мишка. Велосипед у него был с электрическим фонариком. А тропу продувал злющий северяк, старательно посыпая землю снежной крупой.

— Неужто рано так зима ляжет? — гадал Валерка, не спуская глаз с Петькиной спины, маячившей впереди него. — А может, ещё и смягчится погода? Дедушка днями сказывал: «Снежок в  октябре всего-навсего начальная запевка зимы».

 

В ноябре снег ложится, речки и озёра под ним прячутся, ледком тоненьким покрываются. Ох и обманчив этот ледок — провалиться что раз плюнуть!  Так Валерка на коньках и ушёл под воду. Хорошо, что помощь вовремя пришла!

 

Виктор Баныкин

Омут Водяного
 

Ну, скажите на милость, кого из мальчишек не соблазнял ноябрьский лёд — такой на вид надежный, старательно застекливший озера и речушки?

Смотришь на его дивно прозрачную гладь, и так и подмывает без промедления надеть ботинки с коньками!

В воскресенье ни свет ни заря выманил Петька Валерку в сени,  зашептал:

— Позавтракаешь, бери коньки, и айда на Соню!

— А не рано? — усомнился Валерка. — Не ухнемся в полынью раков кормить?

— Ерунда! — решительно возразил Петька. — Алик с Гагаринской ещё вчера похвалялся: «Коньки, слышь, сами по льду скользили!»

В ноябре рассвет с сумерками посреди дня встречаются. Низко над землёй ползут и ползут свинцово-стылые облака. А в иной день и позёмка припустит:  метёт-вертит белым хвостом.

Но воскресенье порадовало погодой. Часов около десяти над Марфинкой вдруг проглянуло солнышко ясное. Заголубело небо.

И загорланили петухи, точно весну почуяли. На реке Соне и то было слышно их дружное «кукареку»!

— Ой, даже глазам жарко! — сказал Валерка, глядя из-под руки на сверкающую ледяной бронёй Соню.

— Этакий лёд пятитонку выдержит!

И устремился с кручи вниз.

—  Петька, обожди! — крикнул вдогонку Валерка. — Проверить сперва надо.

А Петька знай себе несётся сломя голову!

Собрался было и Валерка махануть под яр, да поползня заметил.

Месяц назад прилетели снегири. А теперь — нате вам! — и другой северный гость пожаловал — поползень.

Не обращая внимания на мальчишку, юркая птица подлетела к стоящей вблизи сучкастой ели. И сразу принялась за дело. Спускаясь по шероховатому стволу вниз головой, поползень отыскивал в коре щели и трещинки, прятал в них конопляные семена. Клюв у него длиннющий, острый.

Выпадет большой снег, зарядят лютые морозы, и запасливому поползню пригодятся его теперешние тайник и кладовые.

Валерка не спускал глаз с пепельно-сизой птицы.

Любопытно знать, куда он полетит сейчас за кормом? И вернётся ли опять к старой ели? А может, другое дерево облюбует для кладовки?

Снизу махал рукой Петька:

— Спускайся!

— Лови,  Петь!  Прыгаю без парашюта!

Валерка не помнил, как очутился у самого берега, у опалённых морозом  зарослей камыша.

Выудив из кармана куртки пригоршню тяжёлых, точно пули, желудей, предложил Петьке:

— Любые выбирай! Попытаем, кто дальше запустит?

Дёрнув плечом, перешагнул Петька через коряжину, схваченную у берега намертво молочно-ноздреватым припаем, и, не оглядываясь, заскользил к противоположному берегу.

Вздохнув, Валерка опустил в карман жёлуди. В руке остался один  — самый крупный и увесистый. Размахнувшись, запустил его вдогонку   приятелю.

Гулко подпрыгнув раза три, жёлудь завертелся волчком на отполированной морозом голубеющей глади.

«Угадал Петька — лёд что надо!»

Присев на пенёчек, принялся переобуваться. Едва успел зашнуровать ботинки, как лихо накатил разгорячённый  Петька. Засмеялся:

— Ай, да и копуша ты! Слабо слетать на ту сторону и обратно?

Валерка обиженно обошёл Петьку стороной. Чуть пришурясь, оглядел сверкающую молодым звонким ледком реку и не спеша заскользил, но не наперерез реки, а забирая всё влево и влево — в сторону гиблого омута.

Все мальчишки Марфинки знали этот бездонный омут, прозванный народом омутом Водяного. Даже в трескучие январские морозы лёд над омутом не белел, как рафинад. Загадочно-жуткая чернота его притягивала к себе, словно магнитом.

«Слабак я или не слабак, ты потом, Петька, скажешь. Когда пронесусь над Водяным!» — думал Валерка, приближаясь к заветной цели.

И вдруг лёд стал чуть прогибаться, и Валерке почудилось, будто он отрывается от трамплина к вот-вот полетит по воздуху!

Не слышал он, как угрожающе затрещало позади, не слышал Петькиного крика. Думал: через секунду-другую коньки вынесут на голубой надежный простор.

Но случилось другое: кто-то безжалостно схватил Валерку за ноги и с головой окунул в обжигающе-ледяную купель…

«Кончается ноябрь — «зиме родной батюшка» (так дедушка Терентий говорит), а я лишь вчера впервые с постели на  часок вставал.

Но моё счастье, отец Мишки Михляева-Вихляева в то воскресенье был поблизости от омута Водяного. Он и услышал Петькин крик. А один я бы не выкарабкался. Лёд крошился, едва я прикасался к нему руками.

Лесник сразу сообразил, что надо делать. В момент срубил молодую осинку и сунул мне в прорубь.

— Хватайся!

А потом… нет никакого интереса писать, что было потом. Я же дневник природы составляю, а не биографию свою описываю.

За две недели я «прославился» на всю нашу Марфинку  и на  все окрестные деревеньки.

Навещали меня ребята из класса, и пионервожатая Рита, и даже сама учительница Марфа Петровна. Рита подарила мне книжку «Кладовая солнца» писателя Пришвина. А Петька  — значок из Таллина «Старый Тоомас».

Мои родители и словом меня не попрекнули. И мне от этого куда как стыднее было за свою глупую лихость.

Да, чуть не забыл: ещё Мишка Михляев-Вихляев заглядывал к нам. Принес большущую банку мёда.

Неделю назад вдруг потеплело, и ливанул дождь. Все дороги снова раскиселились.

На Соне, говорят, лёд обрыхлел, тут и там образовались полыньи. «Да, ненадолго эта оттепель, — говорил вчера дедушка Терентий. — Капризница зима-зимушка шубу свою примеряла. А теперь ждите её со дня на день».

Дедушка принёс мне уточку с пораненным крылом. Не суждено ей лететь со своими сородичами в тёплые места.

— Выхаживай, — сказал дедушка. — Тебя мать, как цыплёнка, оберегала, пока ты огнём-полымём горел. И ты позаботься. А понравится, в курятник её пустишь. С курами до весны запросто прозимует.

Уточка небольшая, бурая, с тёмными пестринками. На удивление тихая. Мама назвала её Скромницей.

Утром нынче проснулся, смотрю, а утка пристроилась к кошке Брыське и преспокойно себе дремлет.  Когда они только успели подружиться?

Глянул в окно, а по земле разбросаны серые ветошки. Ночью, видно, с неба тряхнуло снежком. Дедушка сказал бы: «Зима на пегой кобыле проехала!»

Скоро декабрь. Соскучился по школе. Спасибо Петьке: он помогает  мне  готовить уроки».

 

Белым-бело кругом, только успевай читать следы на снежном покрывале. За окном белое приволье, хочется быстрее сбежать со ступенек школы и окунуться в снежную сказку. А тут нужно сочинение писать! Но Валерка научился быть внимательным: не зря он уже целый год ведёт природный календарь. В декабре самые длинные томительные ночи и очень короткие дни. Кроме синичек и ворон, птиц и не встретишь.

 

Виктор Баныкин

Белое чудо

На предпоследнем уроке Марфа Петровна попросила учеников написать сочинение на тему: «Моя любимая птица». Валерка сначала обрадовался:  «Я первым напишу!» И стал перебирать: какая же самая-самая любимая?

Скворушка? Ведь это он на своих крыльях весну приносит! А как заливается по утрам!

А ласточки? Летом под карнизом дома гнездо слепили из земли и глины и детишек вывели…

Как же я про синичек забыл? В прошлую зиму у меня с ладони подсолнечные семена брали. А под Новый год, в мороз, даже в избу к дедушке на ночь греться залетали!

Решительно придвинув к себе тетрадь, Валерка написал первую фразу: «За что я люблю синицу?»

В классе, хоть и утро, горел свет.

Тянулась последняя декада декабря, а снежку ещё не было. Зато из ночи в ночь крепчали морозы — чуть ли не январские. Окаменевшая земля на буграх вся потрескалась. Прохватывающая до костей предутренняя мгла — вязкая, колючая — держалась чуть ли не до обеда. Лишь к полудню седая изморозь слегка рассеивалась. Но радости не было: над землёй висело всё то же тоскливо-серое, глухое небо.

Вот-вот должен был постучаться в ворота Спиридон-солнцеворот. Дедушка Терентий говорил днями: «После двадцать пятого числа ночи станут убывать. Солнышко на лето покатится, а зима на мороз поворотится».

Да что-то не верилось…  Неужто и в самом деле вскоре в Марфинку пожалует долгожданная зима?

Вздохнул Валерка глубоко. Поставил точку. Всё! Можно отдавать Марфе Петровне своё сочинение.

Вдруг ему показалось, что в классе заметно посветлело. Потёр кулаком уставшие глаза.

Собрался глянуть в окно, а Петька ка-ак закричит:

— Снег повалил! Марфа Петровна, ребята, снег!

В классе поднялся несусветный гвалт. Все бросились к окнам.

Даже сама Марфа Петровна подошла.

А на улице — белое чудо. Сплошной стеной валил снег. Крупные снежинки неслышно падали и падали, одна пышней другой. Падали на продрогшую землю, истосковавшуюся по тёплой, надёжной шубе.

Не было видно не только изб на той стороне улицы, даже весёлый, оранжевый штакетник, окружающий школу, испарился бесследно. Вырисовывались смутно одни коренастые яблоньки вблизи окон.

Через день-другой все привыкнут к снегу. За долгую зиму он может и надоесть. Но эта вот первая с ним встреча — волнующая до слёз радость.

С такой же трепетной радостью встречаем мы и весенний ледоход, и первый дождь с полыхающей в полнеба молнией, и начало звонкого золотого листопада.

Когда вышли после уроков из школы, снег уже перестал. Затихло всё вокруг. Лишь ребята, выбегавшие из школы, нарушали непривычную белую тишину. Кидались снежками, пахнущими спелыми арбузами, кувыркались через голову.

Но радовались снегу не только школьники.

В переулке мальчишки заметили опустившуюся на снег ворону. Оказывается, она решила устроить себе баню. Нырнула в рыхлый, живой снег, точно под невесомое пуховое покрывало. И поползла, нахохлившись, оставляя позади себя глубокий след. Вынырнув, встряхнулась. Настороженно огляделась вокруг и снова нырнула в снег.

Петька собрался было вспугнуть ворону, да Валерка удержал его.

— Пусть купается! — сказал он. — За лето и осень она все перья перепачкала на мусорных кучах. Надо ж и вороне почиститься!

У Петькиного дома мальчишки расстались.

Поднялся Валерка к себе на крыльцо. И прежде чем войти в сени, сказал сам себе: «Кончается декабрь, кончается и мой календарь природы. На Новый год преподнесу дедушке своё сочинение».