Книги, изданные «Товариществом Сытина и К°» в конце XIX и начале XX века, считаются сегодня памятниками культуры.
Сытин не художник и не писатель, а просто книгоиздатель. Почему же о нём помнят до сих пор?
Иван Дмитриевич Сытин (1851-1934) внёс огромный вклад в развитие всей русской культуры, а его типография сохранилась до наших дней.
Родился Иван Сытин в Костромской губернии, в четырнадцать лет начал служить учеником в книжной лавке на Никольском рынке у купца Шарапова в Москве. В 1876 году открыл свою литографскую мастерскую, в 1888 году — книжную лавку и «товарищество» — издательство, которое стало крупнейшим в России. Книжные магазины Сытина торговали во всех крупных уездных городах.
«Товарищество Сытина и К°» выпускало различную печатную продукцию: собрания сочинений Толстого, Пушкина, Гоголя, многотомные энциклопедии (военную, народную, детскую), духовные книги, календари, песенники и лубочные картины, афиши, учебники и наглядные пособия.
История жизни Ивана Сытина необыкновенно интересна и похожа на голливудский фильм, рассказывающий, как «ученик для всех надобностей» стал миллионером. Дело не только в миллионах. Дело в служении Отечеству. Книгу Сытин любил до самозабвения и способствовал повсеместному распространению грамотности и культуры.
Перенесёмся в Москву XIX века! Тогда Никольский рынок располагался вдоль Китайской стены и торговал книжками и лубочными картинками. Сюда приходили бродячие торговцы мелким товаром ― офени, которые несли картинки и книжки в самые глухие уголки России.
Никольский рынок определял не самый изысканный и не очень высокий вкус и уровень знаний народа. Сытин решил вкус народный развивать и уровень знаний поднимать. Именно благодаря ему произведения классической литературы, которые мы теперь хорошо знаем, пришли в каждый дом. Да и почему им было не прийти, когда дешёвая книга стоила от пяти копеек до тридцати. А книжки-то какие интересные!
Широте ума, целеустремлённости, любви к своему делу можно поучиться у знаменитого книгоиздателя. Возьмите в библиотеке старые книги, на которых значится: «Т-во Сытина и Ко». Пусть напечатаны они с «ятями» и «ерами», но каждая из них хранит память об Иване Дмитриевиче Сытине.
Иван Сытин
Жизнь для книги
(фрагменты)
В НАЧАЛЕ ЖИЗНИ
...Как волостной писарь, отец мой не занимался сельским хозяйством, и помню, с какой мучительной завистью я смотрел на своих сверстников — ребятишек, которые запрягали лошадь, помогали своим отцам в поле или весёлой гурьбой ездили в ночное. Ничего этого у нас не было: дети писаря сидели по углам, унылые, тоскующие, и мучились своей праздностью и одиночеством в трудовой крестьянской среде. Не дворяне и не крестьяне, а писарята.
Учился я в сельской начальной школе при волостном правлении. Учебниками были славянская азбука, часовник, псалтырь и начальная арифметика. Школа была одноклассная, в преподавании — полная безалаберность. Учеников пороли, ставили в угол на колени или же на горох, нередко давали и подзатыльники. Учитель появлялся в классе иногда в пьяном виде. А в результате всего этого — полная распущенность учеников и пренебрежение к урокам. Я вышел из школы ленивым и получил отвращение к учению и книге — так опротивела за три года зубрёжка наизусть. Я знал от слова до слова весь псалтырь и часовник, и ничего кроме слов в голове не осталось.
...Мне было 12 лет. Надо было искать дело. Дяде моему, скорняку Василию, поручили везти меня в Нижний на ярмарку. Здесь я помогал ему торговать в разнос меховыми вещами. Дело у меня клеилось: я был боек, предупредителен, очень много работал, чем услужил дяде и тому хозяину, у которого брал для продажи товар. Я получил первый заработок — 25 рублей.
В следующем году я снова приехал в Нижний. Ярмарка мне была уже привычна и знакома. Дела шли ещё лучше. В конце ярмарки мой хозяин, коломенский купец Василий Кузьмич, сказал мне:
― Что тебе ехать домой и болтаться там без дела, поедем, я устрою тебя в Москве.
Я с радостью поблагодарил его. Но хозяин вернулся через три дня.
― Жаль мне тебя, Ваня,— сказал он,— поздновато мы с тобой приехали: у моих друзей места в меховой торговле нет, а есть в книжной лавке у Шарапова (у Шарапова было две торговли — мехами и книгами). Поступай к нему, посмотрим: понравится — хорошо, а то потом в меховую переведём. Главное, служи честно, будь старателен, а старик не обидит.
...Лавка Шарапова была против часовни в ряду деревянных балаганов. Я робко вошёл и подал письмо приказчику. Пришлось подождать прихода хозяина.
До прихода хозяина меня экзаменовал милый старичок, издатель и типограф Ефим Яковлевич Яковлев, товарищ и друг Шарапова. Этот худенький, седенький человек очень любил читать назидания:
― Ну что, брат, служить пришёл? Служи, брат, усерднее. Себя не жалей, работай, не ленись, раньше вставай, позднее ложись. Грязной работы не стыдись, себе цены не уставляй — жди, когда тебя оценят. Базар цену скажет.
Пришёл хозяин. Ему подали моё письмо. Посмотрел.
― Ну что же, ладно,— сказал он главному приказчику.— Что-то он больно ростом велик. Служи честно и усердно — будет хорошо.
Я низко поклонился и встал на указанное место к двери, где и стоял бессменно четыре года. Мне было 14 лет.
ОФЕНИ
Большую роль в книжной и картинной торговле играли в то время офени. Это была чрезвычайно своеобразная и, кажется, нигде, кроме России, небывалая торговля.
Я хорошо помню, как вели торг офени.
В лавку Шарапова приходили толпой мужики и начинали разговоры со старшим приказчиком:
― Здравствуйте, Василий Никитич! Ну как с товаром? По старой цене или по новой? Давайте нам книжек и картинок, а мы вам привезли сушёных грибов и холста домотканого.
Торговля в те времена велась и на деньги, и меновая.
Торг с офенями был очень длителен. Несколько часов шли предварительные разговоры. Когда условия можно было считать окончательно выработанными, приступали к отбору товара. Это продолжалось иногда не день, а два и даже три.
Перед покупателями раскладывались картины и книги, и начинались весёлые шутки и восклицания:
― Святых поменьше, Бовы, Еруслана и Ивана-царевича побольше, песенников помоднее!
― Что ты нам из году в год одно и то же продаёшь! Давно бы тебе пора помоднее товару напечатать.
Я был вожатаем офеней, и на моей обязанности было и угощать их и водить в баню.
На другой день после бани производился расчёт. Мерялся холст, взвешивались грибы, уплачивалась (после больших споров) часть денег, записывались в книгу долги, и офени ехали наконец торговать. Надо сказать, что торговля эта, в общем, была совершенно нищенская...
...Связь моя с офенями, начавшаяся, когда я был ещё мальчиком, с годами росла и ширилась. Знакомцев и друзей между ними у меня были тысячи.
На Нижегородской ярмарке мне приходилось даже «выдумывать» этих купцов.
Вот как это делалось.
Воскресенье. Вот идёт мужик типа некрасовского Власа, в сермяге, крестится на выставленные духовные картины и ужасается вслух на чертей.
― Что, старец, ужас, жуть берёт? — говорю ему.
― Да, детка, боязно умирать, если таким вот в лапы попадёшь.
― А что ты делаешь? — спрашиваю.
― Я водолив на барже. Дела здесь мало, сидим всю ярмарку на одном месте, отливаем воду из баржи.
― Хочешь, я научу тебя торговать божественными картинками?
― Ну поучи, милый! Да только как ты выучишь: я неграмотный, и к торговле непривычен.
― Пойдём в лавку, я подберу тебе картин на полтину серебра, будешь купец: продашь своим водоливам и барыш получишь.
Так мы сговорились начать торговлю с дядей Яковом. Прошла неделя. В следующее воскресенье он весело влетает в лавку, жмёт руку.
― Спасибо, молодец, утешил меня, старика: ведь я как бы и Богу послужил, и себе прибыль сделал. Давай теперь на весь рубль.
Так дядя Яков за ярмарку приходил раз пять, всё увеличивал покупку и дошёл до пяти рублей. В конце ярмарки дядя Яков пришёл уже с товарищем — Леонтием, николаевским солдатом, человеком грамотным. Друзья решили купить товару на зиму, чтобы торговать в деревне. Яков отобрал на 15 рублей, Леонтий — на 8.
А через пять лет дядя Яков и Леонтий обучили торговле картинами и книгами 100 человек.
...В маленькую лавчонку в селе Холуе Владимирской губернии пришёл как-то деревенский оборвыш.
― Что тебе?
― Да товарцу бы.
― Кто ты?
― Я сирота, подпасок. Три года пас скотину. Вот скопил 5 рублей. Ребята наши торгуют книжками и картинами. Вот и я хочу попробовать... Поучи, сделай милость. Дай товарцу на 4 рубля, а рублик оставляю на харчи.
― Грамоте знаешь?
― Нет, неграмотный.
Он стал вынимать деньги (они висели у него на кресте), распахнул сермягу — весь голый: вместо рубашки клочья висят.
Вот какой кредитоспособный купец! А кем стал этот голый безграмотный подпасок? Купцом города Яранска Вятской губернии, попечителем школ, почётным гражданином Яранска!
...Вспоминая тысячи лиц, промелькнувших передо мной, я чувствую к тебе глубокую благодарность, мой дорогой брат офеня.
ЛУБОЧНЫЕ КАРТИНКИ
...Очень давно известны в нашем народе лубочные картинки — не менее 300 лет. Может быть, за эти три века картина дала русскому деревенскому человеку гораздо больше, чем книга. Ведь неграмотные всегда преобладали над грамотными, и это одно делало картину и доступнее и популярнее. Чтобы прочитать книгу, надо было знать грамоте, чтобы видеть картину, надо было иметь только глаза.
Лубочная картина на Руси своими корнями уходит в далёкое прошлое. Первоначально лубок служил только для украшения царских палат и боярских хором. У царевича Алексея Михайловича была целая коллекция таких картин. А когда Алексей Михайлович стал царём, картины перешли в распоряжение маленького Петра и учителя его, дьяка Зотова. В свободное от псалтыря время Зотов развлекал и занимал своего ученика картинками.
Как печатался в старину лубочный товар? Всегда в одну краску (чёрную) и всегда на очень плохой, серой бумаге.
В таком виде картины поступали в раскраску от руки, чем в зимнее время занимались деревенские девушки и бабы. Конечно, эта раскраска производилась до невероятности грубо. Бабы красили заячьей лапой «по ногам и по носам», и платили им за такую работу по четвертаку за тысячу. Короче сказать, по своему качеству это походило на обыкновенное детское раскрашивание картинок, когда нос у солдата мог быть голубым, а сапоги красные.
Но поскольку целые области России ни книжных магазинов, ни типографий не имели совсем, народ же в лесах и полях «безмолвствовал», то только от коробейников или от прохожих солдат и узнавал, что судьбы его вершит кто-то... При таких обстоятельствах картина Никольского рынка исполняла роль газеты, книги, школы и учителя гражданственности.
Пришёл в деревню коробейник и рассказал, что война на Кавказе окончилась и в подтверждение своих слов показал картину «Сдача Шамиля с мюридами». Пришёл ещё коробейник и сообщил, что в России провели «чугунку», или железную дорогу, которая «сама собой без лошадей ходит». И опять в подтверждение своих слов показал картинку с изображением поезда.
Каждый год мы продавали свыше 50 миллионов картин, и по мере развития в народе грамотности и вкуса содержание картин улучшалось.
Картины служили наглядными пособиями по географии, этнографии, биологии, истории. Издательство обратило особое внимание на портреты исторических лиц и на чудеса русской природы. Реки, озёра, Кавказские горы, опасные переправы, а также русские губернские города, Петербург, Москва, знаменитейшие здания России — всё это изображалось на картинах. Школьные стены, как и мужицкие избы, были увешаны нашими произведениями.
Продажа картин очень заметно отразилась и на сбыте книг. Картина тянула книгу, а книга — картину...
Какие это были книги? Да всё те же, над которыми столько лет не переставая смеялась настоящая русская литература: «Бова», «Еруслан», сонники, песенники... Они живут и читаются более 300 лет. Бова-королевич и Еруслан Лазаревич, вероятно, были современниками Бориса Годунова...
Повесть о Бове-королевиче у нас очень долго считали сказкой, и притом русской сказкой, хотя более поздние изыскания установили, что это итальянский рыцарский роман.
Герой романа — Буова из города Анконы стал на русской почве Бовою из города Антона. Итальянские рукописи этого романа, как говорят, восходят к XVI столетию. Значит, Буове из Анконы уже лет 400—500. А Бове из Антона, вероятно, лет 300.
Старше Бовы в наших сказках только Еруслан Лазаревич, но и Еруслан принадлежит к произведениям заимствованным. Это — Уруслан Залазарович — национальный герой Ирана, он же Рустем, сын Залзары. Повесть о нём и о его славных подвигах вошла в национальную эпопею XI века «Шах-наме» поэта Фирдоуси...
...Мой издательский опыт и вся моя жизнь, проведённая среди книг, утвердили меня в мысли, что есть только два условия, которые обеспечивают успех книги:
― Очень интересно.
― Очень доступно.
Эти две цели я всю жизнь и преследовал.
Литература
1. Кустова О. Жизнь для книги. К 140-летию со дня рождения И.Д. Сытина / Искорка. - 1991.- №3.
2. Мусская И.А. Сытин Иван Дмитриевич / http://рустрана.рф/article.php?nid=508
3. Сытин И.Д. Жизнь для книги. М.: Политиздат, 1962.