Говорят, что сатириками не становятся, а рождаются. Если есть какой-либо запрет, сатирика так и подмывает нарушить его и сказать чистую правду без оглядки на кого бы то ни было. Это так и не так.
Когда запреты снимают, сатирики уже не пишут о запрещённом. Они обращают своё гневное слово на другие объекты и явления, достойные критической отповеди.
Писатель-сатирик Лев Гаврилов (род. в 1931 году), вероятно, хоть и родился сатириком, не сразу обнаружил своё истинное предназначение.
Сначала окончил ленинградский механический институт, работал в отделе конструкторского бюро, на заводе, на испытательных полигонах, участвуя в создании военной техники для кораблей и ракетных комплексов стратегического назначения. Но душа инженера-изобретателя всё-таки тянулась к лирике...
Постепенно лирическое начало уступило сатирическому: появились эпиграммы, басни, фельетоны, шутки. В годы оттепели Лев Николаевич вошёл в ленинградское отделение союза писателей, печатался в детских журналах, издавал сборники произведения для детей и взрослых.
Способствовала увлечению литературой и дружба с ленинградским писателем Вольтом Сусловым. В соавторстве с ним были придуманы книжки-картинки для самых маленьких детей и их родителей: «Хитрый ёж», «На весёлом стадионе». Ребятам постарше адресована книга «Страна друзей» о республиках СССР, изданная за десять лет до распада Советского Союза. В ней создан образ страны, где нет ненависти, навязчивой боязни, враждебного отношения ко всему чужому и непонятному, где нет исключительного права у какой-либо одной нации, где нет запретов говорить на своём родном языке.
Когда читатели спрашивают Льва Николаевича о его детстве, писатель рассказывает о самой трудной странице своей биографии – блокаде Ленинграда. Тогда ему было десять лет, и он помнил о скудном пайке в 125 граммов хлеба, об эвакуации в сибирский город, где мама трудилась на химическом заводе, а он учился в школе и подрабатывал сапожником.
Свой ненаучный трактат о том, как получаются сатирики, Лев Гаврилов опубликовал в ленинградском журнале «Искорка» ещё в 1983 году. Предлагаем познакомиться с основными положениями этого весёлого рассказа-трактата.
Лев Гаврилов
Как получаются сатирики
Ненаучный трактат
1
Прежде всего надо родиться. Без этого нельзя. Потому что только после рождения можно определить, кто получился — сатирик или несатирик. По крику. Спросите врачей, они скажут: если человек появился на свет и молчит — ничего из него не получится. Если пищит, кричит, покрёхтывает — есть надежда. А ежели орёт, вопит, не жалея сил, словно всё ему на этом свете не нравится, не сомневайтесь: такой орун станет сатириком, в крайнем случае, клоуном, а то и вовсе — депутатом.
2
Ну-ка вспомните, почему вы закричали, когда появились на свет?
Я, помню, кричал громко, басом, и не потому, что шлёпнули по попке, и не потому, что пупок кое-как завязали, а потому, что родился я в Кошачьем переулке. Это же возмутительно! Нашли где рожать!
Я ору — никто не понимает, в чём дело. Но один из врачей сказал:
— Это же надо такому уродиться. Не кричит, а рычит, как Лев.
Все засмеялись и предложили маме назвать меня Львом.
Как только мама согласилась, я сразу умолк. А что — не часто в Кошачьем переулке рождаются Львы.
3
Судьба сатирика бывает нелегка с первых же дней жизни. Вот и меня — нахально подкинули. Бабушке. В Левашово. Вообще-то Шови (без Лёвы) — это курорт в Грузии, а Шово с Лёвой — это под Ленинградом.
Правда, в Левашово мне жилось неплохо. Кроме бабушки с дедушкой, со мной там были корова, куры, кот и собака. Корова жила в хлеву, куры где попало, кот в доме, а собака в будке. Никто из них не терялся, а меня потеряли. В доме. Куда только смотрели? У них — у взрослых несатириков — всё дела, дела... Слышат, что я ору, и довольны. Значит, на месте. Чего на него смотреть? И вдруг — тишина. Так тихо в доме, как будто я в окошко вылетел.
Бабушка поискала-поискала — не нашла. Расстроилась. А когда бабушка расстраивалась, она начинала стирать. Корыто на табуретку — бах! Горячую воду в корыто — бух! Корзину с грязным бельём из-под кровати — шварк! Дедову рубаху в корыто — шлёп!
Тут и я обнаружился. Разорался — жуть! Потому что рукав дедовой рубахи изо рта вырвали. А славный был рукавчик — отлично причмокивался! До сих пор помню.
4
Про огонь, воду и медные трубы слыхали? Через них проходят все сатирики. Каждый по-своему. Одни, что называется, в переносном смысле, другие — в прямом.
Но давайте начнём с воды.
Через неё я проходил, как все дети. В корыте, когда купали. В купели, когда крестили — тайно от родителей, так в те годы делали все бабушки. Так что с водой были у меня вначале хорошие отношения.
Но вот встал я на лыжи. Вы думаете, что вода и лыжи несовместимы? Ещё как совместимы! Это я доказал в трёхлетием возрасте. Поехал по первому снегу один. Заехал за калитку. Съехал с горки в канаву. Лёд в канаве был моложе меня. Он сломался, и я стал тонуть. Это закон: если один сломается — другой потонет. В переносном смысле. А я стал тонуть в прямом. И потонул по шею. Тонул молча, с достоинством.
Меня, конечно, спасли. Но упрекнули:
— Зачем же тонуть в канаве, мальчик?
До чего же глупы несатирики! А где же, скажите, пожалуйста, было тонуть, если других водоёмов в Левашово нет?
5
Огонь — это вам не вода! С ним надо поаккуратней, а то и сгореть можно. И в прямом, и в переносном смысле слова.
Дедов дом в Левашово в прямом смысле сгорел. Одна печь осталась. А меня опять потеряли. Кошмар какой- то! Для мамы кошмар. Она приехала с работы: и дом сгорел, и меня нет.
Спрашивает: «Где Лёвашный?» Это я, значит.
Все молчат. Меня, может, никогда и не нашли бы, если бы не валенок. Тот, который вместе с галошей упал прямо маме на голову. Посмотрели все наверх, на рябину. А там Лев и Кот. Лев — это я. Кот — это Мурзик.
Как залез на рябину Мурзик — понять можно. Он цапучий. А вот как туда попал я — до сих пор понять не могут. Есть, конечно, один вариант. Может, Мурзик решил спасти Льва, который родился в Кошачьем переулке? Но откуда он узнал, где я родился? А?
6
Через медные трубы проходят все люди нашей планеты. Это чисто земное свойство.
Впервые через медные трубы я проходил в пионерском лагере. Было это во время войны с фашистами. Выбрали меня тогда председателем совета отряда и горнистом. Стал я лихо выдувать из горна.
По утрам:
Вставай, вставай,
Штанишки надевай!
А в обед:
Бери ложку, бери хлеб,
Собирайся на обед!
Нравилось мне быть горнистом и председателем. Ужасно нравилось.
И вдруг — отобрали горн и разжаловали из председателей в барабанщики. Из-за колхозного подсолнуха. Кто-то из ребят моего отряда сорвал его, семечки слузгал, а разжаловали — меня. За то, что не уследил.
Как в театре, при всех, тыкали пальцами, сорвали лычки, кидали в душу злые слова.
Обиделся я навсегда. Обиделся и стал лупить в барабан:
Старый барабанщик,
Старый барабанщик,
Старый барабанщик
Долго спал.
Он проснулся,
Перевернулся,
Всех фашистов раскидал!
Знайте: абсолютно все, и сатирики, и несатирики, все, кто проходил через медные трубы, обязательно потом за барабан хватаются. Но барабанят разное. Я же всегда выбиваю одно:
Старый барабанщик,
Старый барабанщик...
7
Умение считать сатирику полезно для того, чтобы сосчитать, сколько бы он получил денег, если бы его произведения напечатали. Сколько от журналов. Сколько от газет. Сколько от других изданий. Считать надо на отдельных бумажках и складывать их в стол. Каждый год, в конце, подсчитывать — сколько денег не получено, потому что ничего нигде не напечатано. А когда придёт время и все произведения сатирика напечатают (хоть через двадцать лет, надо только дожить до такого дня), следует проверить своё умение считать и сравнить: сколько накопилось, когда не печатали, и сколько получилось, когда напечатали.
Воровать, конечно, нехорошо. Но кто-то сказал, что великие люди (и сатирики в том числе) обязательно должны посидеть в тюрьме. И ещё этот кто-то сказал, что есть у человека совесть или нет, можно проверить только в детстве. Потом поздно.
Я это проверил в первом классе. Проверил очень просто: взял с комода деньги. Одну бумажку, по-взрослому — купюру. Очень красивая была купюра. Сама серая, а в серёдке жёлтенькая, словно на купюру ляпнули яичницу-глазунью в одно яйцо.
8
Взять-то я её взял, а что это за купюра — не знал. Прочёл — три червонца. Много или мало? Сколько мороженого и конфет купить можно? Неизвестно. Пошёл я на хитрость — купил в ларьке пять штук яиц. Продавщица положила яйца в кулёк, дала много разных бумажек сдачи. «Не потеряй,— говорит,— передай маме».
После этих слов продавщицы что-то шевельнулось во мне. Стало мне не то стыдно, не то грустно и чуть-чуть страшно. А почему — не знаю. Конфет расхотелось, мороженого — тоже. Потом-то я понял, что это совесть шевельнулась во мне.
Шёл я с кульком к дому, думал — как же я маме про деньги скажу? Думал-думал и решил ничего не говорить. Сразу стало не стыдно, не грустно и ничуть не страшно. Не скажу — и всё! Спрятал я кулёк с яйцами в траву у забора, принёс сдачу домой и всё до копеечки положил на комод. Никто ничего не заметил. А если и заметил, то ни слова не сказал. Через некоторое время побежал я к забору, поискал в траве кулёк с яйцами — не нашёл, унёс какой-то бессовестный.
После этого случая до самой войны с фашистами ничего чужого я без разрешения не брал. А в самом конце войны украли мы, дурачки, наган. Пришлось мне тогда посидеть в камере вместе с ворами и бандитами. Вспоминать — и страшно и стыдно, а надо. Потому что совесть у сатирика — она главнее сердца.
9
Если человек никого и ничего не любит, считайте, что сатириком ему не стать. Никогда! Влюблённость у сатириков постоянная. С детства.
У меня это началось в детском саду. Влюбился в соседку по коммуналке. Огромная была коммуналка, многокомнатная. Коридор — длиннющий, полутёмный, с двумя туалетами. И ещё со всякими закоулками. Взрослые не- сатирики называли этот коридор детской комнатой. Там я и влюбился в девочку, мою сверстницу. Играли мы с ней, строили дом из деревянных деталей. Детали маленькие, а дом выходил ничего себе — высоконький, с башенками. Построим дом, встанем и смотрим — какой получился! За руки держимся.
Стали нас другие дети дразнить: «Ти-ли, ти-ли тесто, жених и невеста». Девочка обижалась и убегала. Но всё равно было замечательно. Однако не долго. Потому что повели нас мамы, моя и девочкина, в баню. В женскую. И как только я увидел девочку в бане, мне стало так неловко и стыдно, словно я опять деньги украл. Те, что с яичницей. И представьте себе — любовь прошла. Неловкость и стыд остались, а любовь — тю-тю!
Зато в пятом классе влюбился я в соседку по дому, которая была старше меня. За ней лейтенант ухаживал. Она доверяла мне выносить помойное ведро, и я считал это честью. Нёс ведро гордо, как паж, который несёт шлейф королевы. Вот что значит — настоящая любовь! Потом я узнал, что за девушкой ухаживал ещё один Гаврилов, мой сверстник. И оба мы стали потом поэтами. Наверное, потому что девушку звали... Музой.
А ещё я влюбился в наш город. Давно и навсегда. Когда уезжал, всегда мечтал о нём. Скучал. Грустил. Обижался — отчего мы не вместе? Мне и сейчас кажется, что мы грустим друг без друга. Я, постаревший, и он, обшарпанный, но гордый, как обнищавший принц, счастье которого впереди. И я в это верю.
10
Утверждают, что у сатириков обязательно должно быть чувство юмора. Чепуха это. У сатириков должны быть простые, обыкновенные человеческие чувства. Одно чувство юмора погоды не делает.
Пример. Если старшеклассник треснет по затылку пятиклассника и по этому поводу начнёт смеяться — возможно, что чувство юмора у него и есть. Но и всё! Других чувств у него нет — он как чурка бесчувственная. Такой сатириком стать не сможет. И если этого «юмориста» кто-нибудь постарше и посильнее его треснет по затылку — ему уже не смешно. Чувство юмора у него тут же кончится.
Сатирики получаются из детей добрых, которые шутят, но чаще всего над собой. Поэтому желающие стать сатириками могут начинать хоть сегодня. Вы шутите над собой, и все вместе с вами над вами смеются.
11
Сатирики получались из почтальонов, дворников, врачей, художников, грузчиков, ткачей, сапожников и даже из инженеров. Считается, что будто чем больше сатирик сменил профессий, тем лучше он знает жизнь, а значит, тем лучше сатиричит. Ах, не верьте! Это выдумки взрослых несатириков. Дело не в том, сколько человек сменил профессий, а в том, о чём он думает, когда берётся за работу.
Вот, допустим, в некоем королевстве живёт сапожник. Пришёл к нему королевский чиновник, принёс в починку два башмака. Носки подошв — стёрты, а одна из подошв вообще оторвана — башмак, как говорится, «каши просит».
Если сапожник смотрит на чиновничьи башмаки и думает: «Надо постараться и починить башмаки так, чтобы стали они не хуже новых. Заплатит он мало, но и вредить мне при случае не станет». Это хороший сапожник. Может быть, даже очень хороший, но сатирик из него никогда не получится.
Если сапожник смотрит на чиновничьи башмаки и думает: «Ай-яй-яй, как сносились носки подошв! Известно, что он часто встаёт на цыпочки, чтобы подглядывать в дома горожан. Смотрит, слушает, а потом докладывает королю, о чём говорят в королевстве. Долго занимался он этим безнаказанно, да, видать, подстерегли его горожане. Бросился королевский чиновник бежать, споткнулся о камень, оторвалась подошва. Починю-ка я ему башмаки так, чтобы не мог он вставать на цыпочки у чужих окон. Заплатит он всё равно мало, а вреда от него горожанам будет меньше». Это тоже хороший сапожник. Гражданин и товарищ очень хороший, но и из него сатирик не получится.
Сатирик получится из того сапожника, который сочинит песенку про башмаки королевского чиновника.
12
В конце этого ненаучного трактата я хочу вам сказать самое главное: не вздумайте воображать из себя Бог весть кого, будьте сами собой, даже если из вас что-то и получается. Чтобы, как случилось со мной, не пожалеть потом об этом.
У меня есть тому документальное доказательство: мой портрет, который написал талантливый, молодой тогда художник Дмитрий Обозненко.
Были мы весёлые, шумные, задиристые. То время называют теперь «оттепелью».
Сказал мне как-то Дмитрий:
— Лев, приходи ко мне в мастерскую, в Академию, я тебя напишу.
— Валяй,— говорю,— пиши.
Пришёл в мастерскую. Долго прикидывал Дмитрий Обозненко, как бы меня изобразить: в пальто, в костюме или ещё как... Надоело мне это прикидывание до чёртиков. Хлопнулся я в большое кресло, кричу:
— Всё, хватит, пиши кого-нибудь другого!
— Стоп,— сказал художник,— начнём! Ты о чём-нибудь думай, а я стану работать.
Он-то работать начал, и мне тоже надо было начинать думать. Но о чём? Стал я придумывать, о чём думать. И придумал, на свою голову, одну фразу. Я повторял её про себя, когда художник поднимал на меня глаза. Если я отвлекался и думал о чём-то другом, Дмитрий делал мне замечание: «Ты о чём думаешь?» Я спохватывался, начинал повторять свою фразу.
Через несколько сеансов художник показал мне ещё не оконченный портрет. Посмотрел я на холст и ахнул! Неужели это я?
На фоне стены, с прислонёнными к ней подрамниками, сидел в кресле молодой человек в жёлтой рубахе и улыбался. По его глазам было видно, что скрывает он нечто важное. Это был я. Но такой хитрый — просто жуть! Талантливый художник увидел в моих глазах фразу, которую я повторял про себя, и написал то, что увидел.
Много лет я смотрю на этот неоконченный портрет и не могу понять, зачем я повторял ту фразу, ту неправду, которую впопыхах выдумал?
Вы спросите, что же это за фраза?
Очень простая:
— Люди, я знаю то, чего не знаете вы.
И это было враньё. Ничего такого, что не знали бы мои друзья, а тем более все люди, я не знал. Да и знать не мог, а вообразил о себе чёрт знает что!
Вот и всё. Имейте это в виду и будьте счастливы, даже если из вас получатся сатирики.
Литература
Гаврилов Л. Ненаучный трактат / Искорка. - 1983. - №3.