Давайте спросим себя, когда вы впервые влюбились. А-а-а, ещё в детском саду?

Нет, в первом классе?! И даже теперь помните ту девочку, которая сидела на первой парте и всегда тянула руку! Или это был мальчик из параллельного класса? Что же вы удивляетесь, такое бывает сплошь и рядом!

Особенно часто девчонки заглядываются на старшеклассников, высоких, странно далёких...

А что если всё наоборот: «октябрёнок» — первоклассник Валера Овечкин — влюбился в Оленьку, родную сестру своей строгой учительницы Анны Олеговны? И вовсе я не выдумываю! Об этом  иронично и очень правдиво написала Наталья Соломко в рассказе «Любовь октябрёнка Овечкина».

А один мальчик просто захотел в кого-нибудь влюбиться. Но девчонки не поняли его целенаправленной «атаки». Можно сказать, невезение какое-то! Но случай всё расставил по местам. Другой паренёк применил научный подход к выбору подарка для девочки, которая вызывала симпатию и у него, и у его друзей-соперников.

Познакомьтесь с рассказами А. Лисняка «Как я хотел влюбиться», Г. Голлендера «Подарок», В. Волкова «Душистая история». Сделайте соответствующие выводы!

 

        В. Дробиз

Я три дня назад влюбился,
Чуть в лепёшку не разбился:
Ей на физике подсказывал
И про викингов рассказывал.

Но, коварная изменница,
Между нами всё изменится —
С этим дылдой из восьмого
Ты в кино ходила снова!
 
Эх, девчонки, эх, ровесницы...
Я в подъезде возле лестницы
Вместо Юра + Наташа
Напишу сегодня... «Маша»!

 

«— Овечкин, ты целовался когда‑нибудь?

— Угу, — сказал Овечкин, снимая ботинки.

— Не ври! — удивилась Оленька. — С кем?

Овечкин шмыгнул носом и прошёл в комнату.

— А ты никому не скажешь?

— Никому! — пообещала Оленька.

Овечкин вздохнул.

— С одной девочкой из нашего класса...

— Ну ты даешь... Ты что, её любишь?

— Не‑а...

— А зачем целовался?

— Тогда любил, — объяснил Овечкин. — А потом она маме нажаловалась... — Он снова вздохнул и уточнил: — Своей. А её мама моей...

— Ну?

Овечкин пожал плечами:

— Налупили.

— За что?

— Ну... за то, что целовался. Мама сказала, что мне целоваться рано и что если она ещё про такое узнает, то в колонию меня сдаст...

— Не бойся, — засмеялась Оленька. — Она пошутила.

— Не‑а, — помотал головой Овечкин. — Ты мою маму не знаешь. Она никогда не шутит. А ты?

— Что?

— Целовалась?

— Нет! — поспешно ответила Оленька. — Что ты! Хочешь яблоко?

— Хочу, — согласился Овечкин. — Ни разу в жизни?»

Оленька — девятиклассница. Она не любит математику, а ей, как назло, нужно подготовиться к годовой контрольной. Но все проблемы забываются моментально, когда рядом старый друг и соратник по учёбе Мишка Крапилин (ох, как напоминает фамилию писателя Крапивина!). У него-то с математикой всё в порядке, он обязательно даст списать. А тут ещё невезучий первоклассник Овечкин явился, обязательно расскажет взрослым, как она решила прогулять контрольную. Придётся как-то выкручиваться.

«Они пошли в кафе. Овечкин степенно вышагивал между ними и держал их за руки. Была весна, они прогуливали школу с очень важной контрольной по алгебре, впереди у них целый день свободы, а там будь что будет!.. У них было пять рублей и сорок копеек: пять рублей дали Крапилину, чтобы купил себе новые кеды, а сорок копеек — Овечкину на обед. Мужчины сложились и пригласили Оленьку в кафе есть мороженое.»

А дальше... в это же кафе вошла учительница Овечкина (она же родная сестра Оленьки!). Пришлось стремительно покинуть уютное местечко и сбежать. Да-да, именно сбежать и оставить, как улику, спрятавшегося малыша под столом. Что будет с ним, с Оленькой и Мишкой? Разве скроешь правду, если «застукали»?

«— Перестань... — вздохнул Крапилин. — Не плачь...

— Да‑а... — не перестала Оленька. — Знаешь, что дома будет!

— А в школе!.. — мрачно напомнил Крапилин».

 

С. Махотин

Два дневника

В воздухе пахнет грозой!
Но пока
Намертво спрятаны два дневника.

В первом,
Который под шубой лежит,
Красная двойка от гнева дрожит.

Тайна, записка, прогулка к реке —
Всё это есть во втором дневнике.
Только никто никогда не найдёт
Этот потрёпанный синий блокнот.

Будет чуть позже записано в нём:
«Двойка.
Признался.
Наказан ремнём.
Десять часов я не виделся с ней...
Ночь.
До каникул четырнадцать дней!»

«Про школу Оленька ещё не думала, и стало так страшно, что даже плакать расхотелось. Сколько впереди всякого: разговоров, выговоров... Наверно, и на педсовет вызовут... Но самое ужасное: все теперь узнают, что они с Мишкой ходили в кафе, и будут шушукаться по углам, ухмыляться...»

Оленька считала, что маленький, глупый Валера не сумеет смолчать и обо всём расскажет. Выход из сложившейся ситуации она видит только один: «Ни в каком кафе не были! Никакого Овечкина в глаза не видели! Дома были, болели!» - и совершает настоящее предательство! Крапилин поначалу сопротивляется её решению, но потом с трудом уступает.

«— А откуда ты знаешь?

— Овечкин сказал.

— Что он сказал?

— Он сказал: «Честное октябрятское, они мои друзья и хорошие люди...»

— Господи, — вздохнула мама, — да что он понимает в людях!..

Оленька спрятала голову под подушку и заплакала взахлёб».

Теперь ей стало отчаянно стыдно и горько. Она очень ясно поняла, что что‑то кончилось, что‑то ушло, и его не вернуть уже никогда... «Никогда Оленька не расскажет об этом. Никому. Никогда не посмеет посмотреть в глаза рыжему, маленькому Овечкину. И с Мишкой уж никогда не будет вместе так просто и радостно. И еще что‑то никогда, никогда...»

Как же нужно было поступить нашим героям?

Почему об этом Оленька не расскажет никому никогда?

Чтобы найти ответы на эти и другие вопросы, нужно этот рассказ прочитать полностью.

 

А. Лисняк

Как я хотел влюбиться

Я давно хотел влюбиться. Но у меня ничего не получалось. Я просто не знал, как это делается.

А у нас все уже по сто раз влюблялись!

«Сегодня влюблюсь. Хватит! — твёрдо решил я. — Что я, не такой, как все?»

На перемене я подошёл к Копыловой. Постоял. Всё-таки боязно как-то... И говорю:

— Слышь, Копылова!

А она достала из портфеля коржик и ест молча. Наверное, стесняется.

— Да ты не стесняйся, Копылова! — говорю я.

— А я и не стесняюсь, — говорит Копылова и ест коржик. — Ну, чего тебе?

— Я в тебя влюбился, Копылова! — говорю я.

А она взяла и ударила меня «Ботаникой» по голове. Может, она подумала, я дразнюсь? Шутки шучу?

Взял я тогда «Русскую литературу» и её по голове ударил. Что ж я, молчать буду?

А она меня — «Английским языком».

Тут я не стерпел, взял с парты «Детскую энциклопедию».

А Копылова меня подняла в воздух, подбросила, а потом по полу возить стала. А в зубах у неё коржик торчал...

Тогда подбежала Максимова и говорит:

— Ладно, отпусти ты его!

— Только ради тебя! — говорит Копылова и меня отпустила.

Прозвенел звонок. Вошла Анна Ивановна, учительница русского языка. Все встали.

— Егоров, а тебе что, особое приглашение? — говорит мне Анна Ивановна.

— Так я же стою! — говорю я.

— Егоров, прекрати! — говорит Анна Ивановна.

— Да стою я, стою! — говорю я.

Она подошла ко мне и очень смутилась.

— Извини, мне показалось, что ты сидишь.

— Это потому, что он такой низенький! — закричал Полуэктов. — Это всем кажется, что он сидит, когда он стоит!

Ну подожди, Полуэктов! Нечего мои недостатки подчёркивать. Весь класс, конечно, смеётся.

Смейтесь! Зато, когда мы пойдём в атаку, враг меня но заметит. Зато я замечу врага. Или, к примеру, во время войны я могу быть снайпером и сидеть в небольшом дупле. Сижу я и думаю: что из того, что я низенький? Плавать я умею. Драться тоже. На коньках умею кататься.

Вот только влюбиться никак не могу...

На перемене я к Максимовой подошёл. К Копыловой больше не подойду. Ну её, раз она такая недоверчивая. Хоть в Максимову влюблюсь...

— Я, — говорю, — в тебя влюбился!

— Что-что? — говорит Максимова.

Тут уж я не выдержал:

— А ничего! — закричал я. — Что, если я низенький, так и влюбиться не могу?

— Ага... — говорит Максимова и отступает. А я наступаю.

— Что я, горбатый? — говорю я.

— Не-а... — говорит Максимова и отступает. А я наступаю!

— Что я, толстый? — закричал я. — Мне скрывать нечего! — И наступаю.

А Максимова села и заплакала. И тут только я вспомнил, что она толстая!

Но не могу же я обо всех помнить, кто какой.

Вообще-то у нас всё больше в Трубецкую влюблялись. А что в ней такого? Что? Что? Что? Ничего. Все эти красавицы какие-то одинаковые. Всё в ней красивое. И лицо, и одежда... Прямо мука!

— Ты что, спятил сегодня? — шепчет мне Федька.— Вид у тебя какой-то... не того!

— Сам ты не того! — огрызнулся я.

Ну он и обиделся. Только мне не до Федьки сейчас, понимаете? Очень я хочу в любви разобраться. Раз и навсегда! Может, и мне влюбиться в Трубецкую? Может, в неё влюбиться легче? Даром, что ли, все сперва в неё влюбляются?

Я уставился па Трубецкую. Трубецкая обернулась и гордо посмотрела на меня. Я показал ей язык и отвернулся. Мне стало грустно. Так грустно, что даже все равно — вызовут или не вызовут. Я посмотрел в окно. Там по крыше соседнего дома ходил человек в резиновых сапогах и распутывал какие-то спутанные провода. Высоко над человеком куда-то летели птицы. Собирался дождь. У-у, как мне стало грустно!

А у доски говорили:

— Ноу, ноу, ноу...

Потому что был английский.

Тут страдаешь, а они на иностранном языке говорят!

На другой день с самого утра я решил, что пойду после школы Смирнову провожать. Смирнова тоже красивая, но не чересчур, как Трубецкая. Весь день я настраивался, репетировал, что я ей скажу. Я понял, что нужно начинать издалека! Только не думайте, что мне кто-нибудь что-нибудь советовал. Я всё сам решил!

Только опять ничего у меня не вышло. Дело в том, что её пошёл провожать здоровенный восьмиклассник. Кто-то даже мне говорил, что он уже бреется. Везёт человеку! Но даже если бы и не он, у меня всё равно ничего но получилось бы. Просто была моя очередь класс убирать. Не могу же я отказаться! А меняться кто захочет? У всех дела.

Меня и Дмитриеву оставили класс убирать. Дмитриева тихая такая, в очках. Всё время молчит. Не дружит ни с кем. Я для начала её за водой послал. Пусть двигается! Может, хоть скажет что-нибудь. Хоть обругает... И так грустно, а здесь ещё под ухом молчат. Только она ничего не сказала. Посмотрела па меня и аккуратно ведро с водой па тряпку поставила.

Тогда я ей скомандовал парты двигать. Ну, думаю, сейчас возмутится! А она на меня посмотрела и молча стала парты двигать.

— Да нет, я сам! — заорал я. И каждый бы на моём месте заорал, когда худенькая девочка в очках парты двигает. — Ты лучше подметай!

А сам сел на нарту и задумался. В Дмитриеву влюбиться, что ли? Я посмотрел, как она подметает. Тоже мне, профессионал! Просто зло берёт. Я стал двигать нарты. Зря я мудрю! Влюбиться и Трубецкую, и точка!

Из-за этих мыслей я так парты сдвинул, что ни одного прохода но осталось. А Дмитриева даже не возмутилась! Посмотрела на меня и помогла мне парты раздвигать.

И зачем я себе придумал это влюбляние? Правильно говорят — мука! Лучше бы я, как Федька, в хоккейный клуб записался и одновременно в кружок натуралистов! За глаза бы проблем хватило... Но Федьке легче, он уже влюблён в Трубецкую.

Потом мы шли с Дмитриевой по улице и молчали. Даже и непонятно, почему я рядом с пей пошёл.

Мимо прошла кошка.

— Вон кошка... — сказал я, чтобы не молчать.

Дмитриева молчала.

— Вот собака... — сказал я и посмотрел на Дмитриеву. А Дмитриева ничего не сказала и мрачно так на меня посмотрела.

— Дерево! — закричал я разозлившись.

— Это куст, — тихо сказала Дмитриева.

Мы дошли до её дома. Я знал, что это её дом, потому что мой дом рядом. У подъезда сидели две старушки на облезлых табуретках и, скрестив руки на груди, молча дышали свежим воздухом. Они на нас посмотрели и переглянулись.

— Мы пришли... — прошептала Дмитриева и протянула мне руку. Рука была холодная.

— Ага! — рассеянно сказал я и пожал ей руку.

— Егоров, я сегодня специально попросилась класс убирать... — сказала Дмитриева.

— Я давно... я... я в тебя влюблена! — И она убежала в подъезд.

А старухи сидели неподвижно. У них были лица каменных львов. Над домами летали ласточки. А я шёл и шёл по самому краю тротуара, боясь потерять равновесие...

Теперь было ясно, в кого я должен влюбиться! 

 

Григорий Голлендер

Подарок

Недавно у меня появилась большая тайна. Такая большая, что хранить в одиночку её стало невмоготу.

Я решил поделиться с Васькой.

— Ты умеешь хранить тайны? — спросил я его на большой перемене.

— Спрашиваешь!

— Не проболтаешься?

— Могила! — ответил Васька.

Я оглянулся, не подслушивает ли кто. Васька тоже на всякий случай заглянул под стул.

— Я решил сделать подарок к Восьмому марта.

— А-а! — разочарованно промычал Васька и пнул в угол тряпку. — Тоже мне тайна... Кому?

— Верке!

— Ну ты даёшь! — Васька от удивления раскрыл рот.— И я тоже!

Тут уж я раскрыл рот и говорю:

— Свинство это с твоей стороны! Не можешь кому-нибудь другому подарить!

— Сам дари кому-нибудь другому! — нагло отвечает Васька.

Хотел я ему дать разок, а он говорит:

— Между прочим, не ты один такой умный. Мишка, Димыч, Андрюха тоже собираются делать подарки. Только это секрет.

— Верке?

— А то кому же?!

— С ума все посходили?!— сказал я и покрутил пальцем возле виска.

— А сам? — поинтересовался Васька и сделал то же самое.

— Ну, я другое дело, — попытался я напустить тумана. Мы помолчали.

— Вообще подарки делать — целая наука,— решил я зайти с другого бока.— Знаешь, что самое трудное?

— Денег достать? Купить?

Я посмотрел на него с сожалением.

— А что же тогда?

— При-ду-мать! Понял?

— Что тут думать?! — беззаботно возразил Васька. — Что подаришь, то и ладно. Дарёному коню в зубы не смотрят.

— Тебе бы в кубики играть, а не подарки дарить, — сказал я. — Недорос ты до уровня.

— Ладно, — огрызнулся Васька,— ещё посмотрим, у кого будет лучший подарок!

— Посмотрим! — сказал я, и мы отправились на урок.

Легко сказать, придумать. Когда надо, в голову, как назло, не приходит ни одной светлой мысли. Я попытался вспомнить, какие вообще бывают подарки. Но и так ничего не получалось. Я думал стоя, сидя, лежа, ползая на четвереньках — никакого сдвига. Бывает же такое!

Чтобы немного развеяться, я вышел на улицу. И сразу на крыше дома увидел неоновую рекламу: «Книга — лучший подарок».

«В самом деле,— обрадовался я.— Чем не подарок?! Тем более, уже известно, что он лучший. Подарю книжку и вложу в неё бумажку с такой надписью, чтобы не оставалось никаких сомнений».

Я повернул голову и на соседней стене увидел плакат: «Цветы — лучший подарок».

«Что же всё-таки лучше: книга или цветы?»

Задумавшись, я машинально сошёл с тротуара и чуть не угодил под автобус, на боку которого было аршинными буквами выведено: «Эстамп — лучший подарок».

«Ну, это уже безобразие! — возмутился я.— То ничего, а то всё сразу!»

Домой я вернулся в полной растерянности. В таких случаях я обычно обращаюсь к отцу. Он у меня все знает.

— Па,— сказал я, — какой бы сделать подарок, чтобы он оказался лучшим?

— Кому?

— Да неважно! Так, вообще!

— Очень даже важно,— возразил отец.— Если хочешь, чтобы подарок был лучшим, нужно учитывать индивидуальность того, кому даришь.

— Да, там... одной девчонке из нашего класса, Верке.

— Понятно, — сказал папа.— А что она собой представляет?

— Девчонка как девчонка, ничего особенного... только красивая.

— Так-так,— заинтересовался папа.— Что ты ещё можешь сказать о ней? Чем она увлекается? Что любит?

— А я откуда знаю!.. Есть у неё собака по кличке Гномик. Вот её она, по-моему, обожает.

— Какая собака?

— Да так, козявка какая-то. Четырьмя лапами на ладони помещается.

Папа помолчал немного, подыскивая слова:

— А ты что-нибудь питаешь к этой девочке?

— А что это такое — питать?

— Это... как бы это получше выразиться... иметь расположение, что ли!

— Хм. Вообще я к ней никаких претензий не имею. Она не ябеда, не сплетница.

— И только? Зачем же ты хочешь делать подарок?

— Из принципа. Васька, Мишка, Андрей тоже ей будут дарить. И я хочу. Чей подарок лучше!

— Ну, а она к тебе что-нибудь питает? — спросил папа.

— Не питает вроде.

— Тогда плохо. Если бы питала, было бы лучше. А так... — Он развёл руками. — Боюсь, что у тебя мало шансов.

— А я им противопоставлю!

— Что именно?

— Научный подход!

— Как ты себе это представляешь?

Я неопределенно покрутил руками, сопроводив эти жестикуляции много-значительной мимикой.

— Ну-ну! — сказал папа и оставил меня одного.

Свой научный подход я решил начать с изучения орфографического словаря. Может быть, какое-нибудь слово подскажет мысль о подарке. Я стал читать все слова подряд.

Абажур... аббат... аббревиатура, — интересно, что это такое? —...абрикос... асбест... ахинея,— действительно, ахинея какая-то.

Я перевернул несколько страниц. «Вазелин... валенки...— только этого ей не хватало. — Вольтова дуга, — мне стало весело, — вымя, — (ничего себе подарочек,— гитара,— нет, гитара мне самому нужна, — голенище... грамота,— вот если бы я был общественной организацией, тогда бы грамота в самый раз,— грамм-молекула... граната, — вот уж не думал, что орфографический словарь такая смешная книжка».

Стоило мне представить в качестве подарка землечерпалку, керосинку или кикимору, как я начинал задыхаться от смеха... Колымага... лягушка... подтяжки... радикулит... стихотворение. Я последний раз всхлипнул и прислушался.

Стихотворение! Ну, конечно! Вот что расцветит любой подарок. Надо только подать его как следует. И в этом мне поможет стих, который я сочиню. Уж что-что, а это я сумею.

Я почувствовал облегчение. Всё-таки не зря применил свой научный подход.

...И вот наступило Восьмое марта. Я причесался, нагладился и отправился в гости.

Хотел быть первым, но не тут-то было. Почти все мальчишки из класса уже пришли. Не было только Андрея. Вера, раскрасневшаяся, взволнованная, казалась ещё более красивой, чем всегда. Миша и Серёга смущенно жались у стенки и ревниво посматривали на мой свёрток. Димыч безрезультатно пытался понравиться Вериной собачонке Гномику. Лишь Васька ходил гоголем и сиял, как медный таз. Видимо, его подарок пока был лучшим.

«Ну ничего. Сейчас ты у меня посияешь!» — подумал я, сбросил обёртку с подарка и продекламировал:

«Прими подарок этот, Верка!
Ты неплохая пионерка.
И уважаю я тебя
За то, что ты смазливая!»

Васька сразу несколько приуныл. Все видели, как Вере понравились мои стихи.

— Тоже мне акын нашёлся, — съязвил Васька.

— У меня есть более сильный вариант,— продолжал я. — Первые две строчки те же, а дальше так:

И уважаю тебя я
За то, что ты красивая!

Вера на минуту даже выпустила Гномика и захлопала в ладоши. Васькина компания завяла.

И всё-таки мой подарок оказался не самым лучшим. Я это понял по Вериным глазам. Они вспыхнули и заискрились каким-то необыкновенным светом, когда явился Андрюха.

Андрей поздравил Веру, потом подошёл к её Гномику и повесил ему на шею большую медаль, на которой была надпись: «ЗА ПОБЕДУ НАД МЕДВЕДЕМ».

Я посмотрел на Веру, Андрюху и подумал: «А может быть, и не надо никакой науки, если два человека испытывают друг к другу расположение».

 

В. Волков

Душистая история

 

Однажды, выглянув о окно, я увидел незнакомую девчонку. Она ходила по нашему двору — до забора и обратно. «Кто такая и что она у нас делает?» С этой мыслью я выбежал во двор.

— Наше вам с кисточкой! — сказал я с некоторым вызовом. Было в годы моего детства такое потешное приветствие. Что оно означает, честно говоря, я до сих пор не знаю.

— Здравствуй! — просто ответила девчонка. — А тебя как зовут?

Я растерялся. Не от вопроса, а от её взгляда — глаза у нее были синие-пресиние. Девчонок с такими глазами я раньше не видел.

— А почему у вас одеколоном пахнет? — неожиданно спросила девчонка, повертев головой.

— А ты что, не знаешь? — оживился я. — «Новая Заря» же рядом! Там не только одеколон, но и духи делают, — уточнил я. — Пойдём покажу!

Мы вышли в переулок, и я взахлёб начал рассказывать о нашей парфюмерной фабрике. Я, как говорится, был подкован в этом вопросе. Дело в том, что в нашем доме жил один старичок, который работал на этой фабрике ещё до революции. Так вот, этот дед, сидя на лавочке, часто рассказывал разные интересные истории из того далёкого прошлого. Ну, например, как владелец этой фабрики, какой-то француз, рекламируя свой товар, устроил в городе фонтан. Да не простои, а одеколоновый!

— Ну все, конечно, сбежались. Начали умываться, брызгаться друг на друга...

— Не может быть! — восклицала девчонка, и её округлившиеся глаза становились... ну просто большими синими блюдцами.

— С места мне не сойти! — клялся я, как будто видел это сам. И тут же принимался рассказывать очередную «душистую» историю.

— Ой, мне надо уже идти! — перебила меня вдруг девчонка. — Мы же с мамой к гости приехали. — И добавила, глянув на меня: — Мы первого мая снова к вам приедем...

Никогда так я не ждал первого мая! Я представлял, как встречу эту девчонку, как снова мы будем гулять по нашему переулку. «А что, если я подарю ей флакончик одеколона?» — вдруг пришла мне в голову идея.

О том, какой именно подарить одеколон — «Сирень», например, или «Кармен», — я решил посоветоваться с тем своим знакомым старичком, знатоком парфюмерного дела.

— Даме, мил человек, полагается дарить духи, а не одеколон, — строго сказал старик. — Я бы тебе советовал купить «Красную Москву». Эти духи, между прочим, изготовляются по старым рецептам. Знаешь, как они раньше назывались? «Букет императрицы»! В честь государыни Александры Федоровны! Они ей очень понравились. Так что, думаю, и своей даме ты угодишь.

— Но они ведь дорого стоят!

— На маленький флакончик накопишь. Поменьше мороженого съешь.

...Первого мая девчонка не приехала, хотя я весь день проторчал во дворе с флаконом духов в кармане. Я даже на праздничную демонстрацию не ходил смотреть.

Потом я всё лето выглядывал в окно — не появилась ли она. А когда шёл гулять, всегда клал в карман духи — вдруг встречу.

Девчонка в нашем дворе так и не появилась. И я её больше не видел.

А тот флакончик «Красной Москвы» я храню до сих пор. Хотя прошло с тех пор больше полувека. Храню как память о своём ароматном переулке и девчонке с синими-пресиними глазами.