Когда маленького читателя нужно знакомить с большой поэзией? Наверное, когда вырастет, чтобы понимать глубинные смыслы её. А может быть, не ждать, а приблизить эту встречу?
Об этом размышляет литературовед Бенедикт Сарнов. Он вспоминает, как однажды беседовал с шестилетним сыном о балладе Стивенсона «Вересковый мёд» и поразился острой наблюдательности малыша.
Разве можно по-настоящему почувствовать всю прелесть и значительность лирической поэзии без чуткости к слову и живого воображения? Это именно те качества, которые свойственны умелому читателю. А такого читателя нужно бережно растить, не спугнуть возникшего интереса к классике.
Б. Сарнов
«Слишком рано» или «слишком поздно»
Моему сыну тогда было шесть лет. Как все дети этого возраста, он очень любил, когда ему читали вслух стихи. Самые обыкновенные стихи, те, какие обычно читают маленьким детям: «Ехали медведи на велосипеде...», «Кто стучится в дверь ко мне?..», «Дело было вечером, делать было нечего...». Чуковский... Маршак... Михалков.
Все эти стихи он знал наизусть и всё-таки побил их слушать снова и снова.
Вот однажды совершенно случайно он услышал, как я, держа в руках ту самую толстую книгу, в которой, как он знал, были напечатаны его любимые стихи — «Человек рассеянный», «Дама сдавала в багаж...» и многие-многие другие, — прочитал вслух совсем иное стихотворение, совершенно ему незнакомое. Это был «Вересковый мёд» — баллада английского поэта Роберта Стивенсона. Я прочёл это стихотворение не ему, а кому-то из своих приятелей. Но сын запомнил. В следующий раз, когда я открыл тот же толстый том и приготовился читать ему, как обычно, весёлые, звонкие, лёгкие стихи — «Ищут пожарные, ищет милиция...» или что-нибудь ещё в этом же роде, — он вдруг запротестовал:
— Не хочу! Читай лучше то...
— Какое то? — спросил я, не понимая, в чём дело.
— Ну, то. Помнишь?
И, немного завывая, самым низким и «грубым» голосом, на какой был способен, он прочёл:
Из вереска напиток
Забыт давным-давно.
А был он слаще мёда,
Пьянее, чем вино.
В котлах его варили
И пили всей семьёй
Малютки-медовары
В пещерах под землёй.
Пришёл король шотландский,
Безжалостный к врагам.
Прогнал он бедных пиктов
К скалистым берегам.
На вересковом поле,
На поле боевом
Лежал живой на мёртвом
И мёртвый — на живом.
Оказывается, он запомнил чуть ли не половину этого длиннющего стихотворения. Запомнил сразу, с той же лёгкостью, с какой запоминал обычно другие детские стихи: «У меня зазвонил телефон. Кто говорит? Слон...». Запомнил и вот теперь настойчиво требовал, чтобы я ему его читал.
— Ну что ты! — сказал я.— Это стихотворение совсем не для тебя. Это ведь не детские, а взрослые стихи. Тебе их слушать ещё слишком рано...
— А почему они в той же книжке?
— Потому что их написал, вернее, перевёл на русский язык тот же поэт, который... Ну, в общем, станешь чуть старше, и ты всё узнаешь...
Мысленно я уже ругал себя за то, что так неосторожно прочёл эти совсем не детские стихи при мальчишке. Мне вовсе не улыбалось читать ему вслух «Вересковый мёд» Стивенсона. Я вполне искренне был уверен, что читать эти стихи шестилетнему мальчику действительно слишком рано. Это ведь очень страшная, очень грустная история.
В стихотворении рассказывается о том, как шотландский король покорил страну пиктов, маленьких людей, умевших готовить вкусный мёд из вереска. Пикты храбро защищались и почти все погибли геройской смертью. Настало лето. Опять зацвёл медвяный вереск. Но никто уже не мог приготовить из него старинный чудесный напиток. И вот вассалы короля заприметили двух пиктов, двух последних медоваров, оставшихся в живых.
Вышли они из-под камня,
Щурясь на белый свет,—
Старый горбатый карлик
И мальчик пятнадцати лет.
Это не только очень грустная, но и очень жестокая история. И поэтому я думал, что моему сыну лучше сначала хоть немного подрасти, прежде чем увлекаться ею. «Вот когда ему будет лет двенадцать или хотя бы десять-одиннадцать...», — думал я.
А потом, честно говоря, мне не очень хотелось читать ему вслух это стихотворение, потому что я сразу представил себе, как он начнёт меня расспрашивать:
— А что такое вассалы?
— А кто такие пикты?
— А что такое вереск?
— А что это значит — продавать свою совесть?
И на все эти вопросы я буду невразумительно мычать и бормотать что-то невнятное:
— Видишь ли, м-м-м... Вассалы... Ну как бы тебе объяснить проще... В эпоху феодализма... Впрочем, ты ведь ещё не знаешь, что это такое... Ну, одним словом, подрастёшь, пойдёшь в школу... А пока тебе ещё слишком рано об этом думать...
Короче говоря, я отказывался, как только мог. Но моё сопротивление было напрасным. Сын ни под каким видом не соглашался больше слушать про даму, которая сдавала в багаж множество самых разнообразных вещей, и про парня «в футболке и кепке», спасшего маленькую девочку. Он требовал решительным, не допускающим возражений тоном:
— Читай то...
И уже просто, чтобы отвязаться, я сдался.
И всё оказалось совсем не так, как я себе представлял. Ему ничуть не было скучно. Он жадно вслушивался в строки стихотворения. И еле слышным шепотом, словно боясь разрушить, спугнуть что-то, просил:
— Ещё...
И не расспрашивал, что такое пикты, и кто такой шотландский король, и было ли всё это на самом дело. И я подумал, что, наверное, был не прав, считая, что читать ему эти стихи ещё преждевременно.
А спустя некоторое время я не только понял, что ошибался, но и понял, в чём состояла эта моя ошибка. Помог мне это понять Самуил Яковлевич Маршак.
В одной из своих статей он рассказал историю, невольно заставившую меня вспомнить только что рассказанный мною эпизод.
«Помню, я читал как-то своему пятилетнему сыну, — вспоминал Маршак, — самый мирный и спокойный рассказ.
Но едва только я дошёл до фразы «Вдруг раздались чьи-то шаги», он поднялся с места и решительно заявил:
— Дальше не надо читать!
— Почему, голубчик?
— Это очень, очень страшно!
— Да ты послушай! Тут ровно ничего страшного нет и не будет, поверь мне!
Но убедить мальчика дослушать рассказ до конца так и не удалось.
Самые обычные для нас, взрослых, слова «вдруг», «раздались», «чьи-то», «шаги» звучали для него с такой первозданной силой, на какую вряд ли рассчитывал автор невинного рассказа...».
Объясняя этот маленький смешной случай, Самуил Яковлевич сделал очень простой, но вместе с тем очень важный вывод:
«...Именно эти свойства... — острая впечатлительность, чуткость к слову, живое воображение — и есть то, что мы так ценим в читателях. Не ощущая силы каждого слова, нельзя по-настоящему почувствовать всю прелесть и значительность пушкинских стихов».
Этот случай, рассказанный Маршаком, открыл мне глаза на многое.
На первый взгляд не очень понятно, какое отношение имеет эта история про маленького мальчика, испугавшегося самых простых и обыкновенных слов, к способности воспринимать пушкинские стихи. А вот, оказывается, имеет отношение, причём самое прямое и непосредственное.
Сначала этот маленький мальчик кажется глупым несмышлёнышем, которого хочется просто погладить по головке и успокоить:
— Ну что ты, глупыш! Подумай сам, ведь здесь нет ничего страшного. Раздались чьи-то шаги. Это значит, что кто-то вошёл. И всё...
Сначала кажется, что взрослый человек, читающий мальчугану этот неведомый рассказ, гораздо лучше и глубже понимает прочитанное, чем его маленький слушатель. Сначала кажется, что способность взрослого человека воспринимать прочитанные слова как самые обыкновенные — это не что иное, как превосходство его над малышом.
Но если вдуматься как следует, обнаружится, что это вовсе не превосходство, а, наоборот, недостаток. И если уж говорить о превосходстве, то надо будет признать, что не взрослый человек, от лица которого рассказывает свою историю Маршак, превосходит своего слушателя, а, наоборот, маленький мальчик превосходит взрослого человека острой способностью чувствовать силу, значительность, первозданный смысл каждого слова. И не только чувствовать, но всей душой отзываться на каждое слово: пугаться его, если оно обещает какую-то неожиданность («вдруг!»), радоваться ему, если в нём слышится что-то весёлое и доброе...
Мы привыкаем к словам. Их первоначальный смысл постепенно стирается, тускнеет. Мы привычно начинаем различать в словах только их прямое значение. И вот в конечном счете оказывается, что фраза «Вдруг раздались чьи-то шаги» звучит для нас как простая сухая информация. Но ведь каждое слово нашего языка, помимо своего прямого значения, несёт в себе ещё и какой-то заряд душевной энергии того, кто это слово произнёс: грусть или веселье, испуг или неожиданную радость...
Человек, для которого все слова притулились, стёрлись, стали обыкновенными, никогда не сможет по-настоящему ощутить всю силу пушкинских стихов. Потому что, если слово человеческого языка по-своему необыкновенно, то слово, звучащее в стихах, необыкновенней во сто крат.
Поняв всё это, я подумал: как хорошо, что я всё-таки поддался настойчивым уговорам своего сына и прочёл ему вслух «Вересковый мёд» Стивенсона! Ведь очень может быть, что, если бы он прочёл это чудесное стихотворение, уже став взрослым, каждое его слово не было бы для него наполнено таким глубоким и таинственным смыслом. И вместо того, чтобы слушать его, затаив дыхание, с сладко замирающим сердцем и расширенными от страха глазами, он просто прочёл бы как самое будничное, обыкновенное:
Король по склону едет
Над морем на коне,
А рядом реют чайки
С дорогой наравне...
И подумал бы: «Ну и что! Едет и едет... пусть себе едет... И ничего тут нет особенного, из-за чего стоило бы расстраиваться, а тем более пугаться!..»
А потом мне пришла в голову другая мысль. Что было бы, если б у меня под рукой не случилось этой прекрасной баллады Стивенсона? Наверное, мой сын уговорил бы меня прочитать ему какие-нибудь другие стихи. Может быть, это были бы даже не бог весть какие хорошие, а то и вовсе плохонькие стишки. И он слушал бы их так же доверчиво и жадно, точь-в-точь с таким же душевным трепетом, и так же весь отзывался бы навстречу каждому слову, и так же беззвучно шевелил бы губами, повторяя каждое слово за мной, и просил: «Ещё...»
Большой беды в этом, конечно, не было бы. Но всё-таки было бы очень жалко, если бы весь этот запас впечатлительности, этот огромный заряд душевных сил ушёл на какие-нибудь пустяки, на что-нибудь ненастоящее, может быть, даже фальшивое. И с тем большим чувством благодарности подумал я тогда о человеке, который перевёл чудесную балладу Стивенсона на русский язык, сделал её достоянием русской поэзии.
Судите сами, случайность это или нечто большее, чем простая случайность, но это был опять он, тот самый человек, который помог мне во всём этом разобраться,— Самуил Яковлевич Маршак.
Способность понимать, а лучше сказать, чувствовать стихи не растёт с годами. Наоборот, если эту способность не развивать, с годами она может ослабеть, а то и вовсе притупиться. Поэтому не верьте, если вам скажут о каких-нибудь стихах:
— Не торопитесь, успеете. Всё равно вы тут ещё ничего не поймёте...
Не верьте! И не бойтесь прочесть какие-нибудь стихи слишком рано. Гораздо печальнее будет, если первая ваша встреча с поэзией произойдёт слишком поздно.
Этот совет — один из самых важных среди многих других советов, заповедей, уроков, оставшихся нам от Самуила Яковлевича Маршака.
Литература
Сарнов Б. «Слишком рано» или «слишком поздно» / Пионер. - 1964. - №12.