На фотографии известный поэт-песенник в очках с двойными стёклами, напоминающие бинокль.
Это Михаил Васильевич Исаковский (1900-1973). Поэт, сочинивший «Огонёк», «Гармонь», «Катюшу»…
С детства Миша Исаков (настоящая фамилия) был обречён носить очки из-за близорукости. Очень стеснялся. Был чрезвычайно скромен. Таким и остался до конца жизни вопреки превратностям судьбы.
Родился будущий поэт в бедной многодетной крестьянской семье. Отец – труженик: пахарь, и печник, и столяр, и плотник. Василий Назарович самостоятельно овладел грамотой и стал почтальоном, привозил домой газеты и журналы, а Михаил самоучкой постигал буквы и учился писать. Потом мальчик учился в земской школ, благодаря стипендии от уездной управы окончил гимназию и вернулся учителем в родную школу.
Михаил Исаковский проявил себя как талантливый педагог во времена Октябрьской революции, но предпочёл журналистику и поэзию. Работал в редакции смоленской газеты, московского журнала, издательстве. В них печатались стихотворения, выходили сборники стихов. Когда лирика зазвучала в песнях, тридцатилетний поэт становится всенародно известным. Он воспевает в стихах крестьянский труд, природу, чистоту дружбы и нежность любви. И в песенном творчестве появляются знаменитые «И кто его знает…», «Дан приказ: ему – на запад…». Лирический герой, как и автор, тонко чувствовал красоту окружающего мира и обретал в отчем крае духовную силу.
Из-за болезни Исаковский находился далеко от фронтовых землянок и блиндажей и всё же смог догадаться, как там живут и в чём особенно нуждаются. Совсем не удивительно, что его «Катюша», написанная ещё до Великой Отечественной войны, стала народной песней, а грозное оружие – ракетные установки – получило прозвище «Катюши». Исаковский «изобретал» всё новое поэтическое «оружие»: «На позицию девушка провожала бойца...», «В лесу прифронтовом», Ой, туманы мои, растуманы…», «Лучше нету того цвету…».
С берёз — неслышен, невесом —
Слетает жёлтый лист.
Старинный вальс «Осенний, сон»
Играет гармонист.
Вздыхают, жалуясь, басы,
И, словно в забытьи,
Сидят и слушают бойцы —
Товарищи мои...
Бесспорно, каждый боец «слушал и молчал о чём-то дорогом». И это молчание говорило больше, чем самые красивые слова. Такая естественность и простота заставляла идти в дальнюю «дорогу... через войну» и быть готовым к самопожертвованию и подвигу («И что положено кому, пусть каждый совершит», «А коль придётся в землю лечь, так это ж только раз»). В стихотворных строчках, ставших любимой фронтовой песней, автор угадал самую суть сердечных движений множества людей и выразил голос их души.
Думается, будет интересно узнать об истории создания стихотворения «Катюша» из воспоминаний самого Михаила Васильевича Исаковского. Поэт не называл причин, побудивших написать его этот стих. Дальше двух строчек ничего у него не сочинялось. Он заставил выйти девушку на «высокий берег на крутой» и запеть песню и отложил стихотворение. Встреча с композитором Матвеем Исааковичем Блантером стала знаменательной. Исаковский передал «Катюшу» Блантеру и забыл об этом. Разве из незаконченных стихов может что-либо получиться? Но композитор музыку написал и песня вроде бы получилась, но не хватало слов. Исаковскому пришлось помучиться и всё-таки дописать слова о судьбе девушки и её возлюбленного. И песня «Катюша» стала жить своей «жизнью»: появились фольклорные варианты, в которых скромная невеста пограничника была санитаром и снайпером, автоматчиком и лётчиком. Даже танкистом!
Исаковскому удавалось кратно и точно, но проникновенно рассказывать о чьей-либо чужой судьбе, о каком-либо событии. Такую песню интереснее петь и интереснее слушать потому, что человек узнаёт из неё нечто новое, своеобразное. Его стихи были связаны с фольклорной песней. К примеру, песня «Лучше нету того цвету» родилась из народной частушки, слова которой он разместил на одной из открыток из серии издательства «Искусство». На этой открытке была изображена русская девушка с ясной и радостной улыбкой, платье на ней было цветное, и стояла она в саду на фоне цветущих плодовых деревьев. Но великолепная художественная открытка напечатанной не вышла. Девушка, словно живая, стояла перед глазами, и сами собой звучали певучие, задушевные слова:
Лучше нету того цвету,
Когда яблоня цветёт.
Лучше нету той минуты,
Когда милый мой придёт.
Поэту стало жаль, что всё это может пропасть, бесследно исчезнуть, и захотелось написать песню из несостоявшейся открытки с частушкой. Пришлось сочинять весь остальной текст в стиле этой частушки.
Два с половиной года Исаковский был в эвакуации в небольшом городке Чистополь, где написал свои знаменитые песни, которые в 1943 году были удостоены Сталинской премии.
М. Исаковский
Зимний вечер
За окошком в белом поле –
Сумрак, ветер, снеговей…
Ты сидишь, наверно, в школе,
В светлой комнатке своей.
Зимний вечер коротая,
Наклонилась над столом:
То ли пишешь, то ль читаешь,
То ли думаешь о чём.
Кончен день – и в классах пусто,
В старом доме тишина,
И тебе немножко грустно,
Что сегодня ты одна.
Из-за ветра, из-за вьюги
Опустели все пути,
Не придут к тебе подруги
Вместе вечер провести.
Замела метель дорожки, –
Пробираться нелегко.
Но огонь в твоем окошке
Виден очень далеко.
Весна
Растаял снег, луга зазеленели,
Телеги вновь грохочут по мосту,
И воробьи от солнца опьянели,
И яблони качаются в цвету.
По всем дворам — где надо и не надо —
С утра идет веселый перестук,
И на лужайке принимает стадо
Еще зимою нанятый пастух.
Весна, весна кругом живет и дышит,
Весна, весна шумит со всех сторон!..
Взлетел петух на самый гребень крыши,
Да так поет, что слышит весь район.
Раскрыты окна. Веет теплый ветер,
И легкий пар клубится у реки,
И шумно солнцу радуются дети,
И думают о жизни старики.
1927 г.
В поле
Мне хорошо, колосья раздвигая,
Прийти сюда вечернею порой.
Стеной стоит пшеница золотая
По сторонам тропинки полевой.
Всю ночь поют в пшенице перепёлки
О том, что будет урожайный год,
Ещё о том, что за рекой в посёлке
Моя любовь, моя судьба живёт.
Мы вместе с ней в одной учились школе,
Пахать и сеять выезжали с ней.
И с той поры моё родное поле
Ещё дороже стало и родней.
И в час, когда над нашей стороною
Вдали заря вечерняя стоит,
Оно как будто говорит со мною,
О самом лучшем в жизни говорит.
И хорошо мне здесь остановиться
И, глядя вдаль, послушать, подождать…
Шумит, шумит высокая пшеница,
И ей конца и края не видать.
1947 г.
Осеннее
Жито убрано, скошено сено,
Отошли и страда и жара.
Утопая в листве по колено,
Снова осень стоит у двора.
Золотистые копны соломы
На токах на колхозных лежат.
И ребята дорогой знакомой
На занятия в школу спешат.
Константин Ваншенкин
Об Исаковском
Михаил Исаковский – одна из удивительнейших фигур в нашей поэзии. В чём, собственно, его секрет, то есть то, что вообще отличает одного художника от другого, если не считать различий наиболее очевидных – жизненного опыта, тематических пристрастий и т. д.? Простота изложения, заинтересованность народными судьбами? Конечно, это. Но ведь так можно сказать не только о нём.
Исаковский написал множество стихотворений, несколько небольших поэм. Наиболее известны его стихи, ставшие песнями. В них почти нет какой-либо литературной изощрённости, во всяком случае, она не видна. В чём же причина их воздействия, распространения, долговечности?
Исаковский никогда (за редчайшими исключениями) не ставил себе задачу – специально написать стихотворную основу песни. Это получалось естественно, само собой. Он не любил, когда его называли поэтом-песенником. Он был поэтом.
Когда-то, очень давно, я прочёл его стихотворение «Продажа коровы» (из цикла «Минувшее»). Оно начиналось так:
Голод глух, и голод слеп,
Он не верит слову.
И приходится на хлеб
Разменять корову.
Под осенним холодком,
В сумрачном рассвете,
Попрощаться с молоком
Молча вышли дети.
У многих крестьянских писателей есть похожая, типичная для старой деревни, сцена. А врезалось в память это: «попрощаться с молоком молча вышли дети».
Или совсем другое:
Хорошо походкой вялой
Мять в лугах шелка´ отав…
Эта вялая, с ленцой, походка по шелковой траве сразу создаёт настроение, характер, картину. Или:
Я слышал сам, как в перелесках щёлкал
Стальной семизарядный соловей.
Револьвер назвать соловьём! И создать объёмный образ колоссальной концентрации, очень близкий русскому фольклору.
Или – описание утра:
…Но вот высокий тракторист
Ладонью выдавил калитку.
Сколько в этом одном слове – выдавил – действия, необычности и в то же время точности. (Спустя много лет Твардовский напишет: «Дверцу выбросил шофёр».) И дальше у Исаковского:
Ещё сквозит ночная лень
В его улыбке угловатой.
Он изучает новый день,
Облокотись на радиатор,
И курит медленный табак.
Его рубашка – нараспашку:
Чрез полчаса, заправив бак,
Он выйдет в поле на распашку…
А ведь лихо! И весь рисунок, и «медленный табак», и последняя рифма. Умеет – ничего не скажешь. Это двадцать девятый год. Но секрет его тоже не здесь. Более того, нетрудно заметить, что с годами поэт утрачивает интерес к подобным поискам и находкам. Главная его сила – в другом.
М. Исаковский родился в 1900 году. Он, как принято у нас говорить, ровесник века. И вот в начале первой империалистической войны в газете «Новь» появляется его стихотворение «Просьба солдата», сопровожденное редакционным пояснением: «Автору 14 лет. Он окончил народное училище. Живёт в деревне. Стихи переписал и отослал учитель, подписчик «Нови»… (Смоленская губ.)».
Я привожу это стихотворение целиком, в авторской редакции (газета напечатала его с незначительной правкой):
Светит солнца луч
Догорающий,.
Говорит солдат
Умирающий:
– Напиши, мой друг,
Ты моей жене –
Не горюет пусть
О моей судьбе.
А ещё поклон
Передай ей мой,
И меня она
Пусть не ждёт домой.
Если ж жить вдовой
Ей не нравится –
С тем, кто по сердцу,
Пусть венчается.
А ещё тебе
Я хочу сказать:
Моему отцу
Не забудь писать –
Дескать, жив-здоров
Твой сынок родной,
Только ты его
Не зови домой…
Зашло солнышко.
Запылал закат.
Вместе с солнышком
Кончил жизнь солдат.
Конечно, здесь явственны влияния и лермонтовского «Завещания» (в части наказа отцу), и в первую очередь суриковской, ставшей народной, песни «Степь да степь кругом». Но давайте посмотрим. У Сурикова – строфа, соответствующая третьей у Исаковского:
А жене младой
Ты скажи, друг мой,
Чтоб она меня
Не ждала домой.
Юный поэт фактически списывает её. А вот дальше. У Сурикова:
Пусть она по мне
Не печалится,
С тем, кто сердцу мил,
Пусть венчается.
Герой Исаковского тоже разрешает жене венчаться «с тем, кто по сердцу». Но поразительна мотивировка этого благословляющего разрешения:
Если ж жить вдовой
Ей не нравится…
Насколько у мальчика Исаковского сказано бесхитростней и, если хотите, безжалостней и острей.
Вот в этом и есть главный его секрет, в этой его глубочайшей органичности чувства, в обезоруживающей наивности выражения.
Возьмём «Катюшу»:
Расцветали яблони и груши…
Немногие бы решились написать так, убоявшись, что это покажется чуточку смешным: яблони, да ещё и груши. А у него это прекрасно. И дальше:
Выходила, песню заводила
Про степного сизого орла…
Почему именно про степного? Зачем так конкретно? Но человек, который бы захотел придраться: «Что же, она письма сизого орла берегла?» – выглядел бы просто глупо.
Я, когда услыхал эту песню до войны, не расслышал, не понял и пел, как многие:
И бойцу на дальнем
пограничном.
Оказалось – пограничье. Как – побережье. Удобное, прочное слово.
И формулировка-афоризм вообще свойственна песенным стихам Исаковского:
Пусть он землю бережёт родную,
А любовь Катюша сбережёт.
Или «Огонёк»:
На позиции девушка…
Это слово в таком его значении (то есть на фронт) употреблялось в Первую мировую войну, так как военные действия тогда часто носили позиционный характер. В нашу войну им называлось что-то гораздо более определённое: артиллерийские позиции. Однако опять же оно ничуть нас не коробит благодаря естественности стиха и самого авторского голоса. Так же, как и строки:
Всюду были товарищи.
Всюду были друзья.
Казалось бы, что значит «всюду», да ещё повторенное? А мы ощущаем полную достоверность этих слов, настолько чисто и бесхитростно они произносятся. На стихи Исаковского писали музыку лучшие наши композиторы. Но мне кажется неслучайным, что мелодия одной из самых распространённых песен войны – «Огонёк» – сочинена неизвестным автором. Это как бы ещё раз подчёркивает глубокую народность творчества Исаковского.
Когда-то давно, на вечере, посвящённом 50-летию Исаковского, приводя шуточные, известные только близким друзьям, стихи юбиляра, которые звучали примерно так (цитирую по памяти): «нет у меня пасеки, не гожусь я в классики», А. Твардовский говорил: «Годишься, Миша, годишься. Ты классик и есть».
Да, это настоящий классик. Его стихи читают дети в букварях, его песни поёт вся Россия. Ни одна статья или дискуссия о песне не обходится без его имени.
Крестьянский сын, рождённый в глухой смоленской деревне, он явился из самой народной гущи. Он сказал мне как-то к слову, что Твардовский в своём приветственном послании по случаю его, Исаковского, 70-летия написал, что мать Исаковского была почти неграмотной крестьянкой. «Александр Трифонович ошибся, – заметил в связи с этим Исаковский, – она была совершенно неграмотна». Он говорил об этом так, словно допущена весьма серьёзная ошибка. Только скорая болезнь, а затем смерть Твардовского помешали Исаковскому попросить эту неточность исправить. Как не вспомнить тут (по слову того же Твардовского) о его правдивости «почти беспримерной».
Какая удивительная судьба! Какие имена вокруг! Его замечает и поддерживает Горький, а он в свою очередь поддерживает юного Твардовского.
Он был по-настоящему известен, даже знаменит. Но он всегда сторонился, стеснялся своей славы. Она ни разу не взяла над ним верх. И в общении он оставался неизменно прост, естествен, отзывчив. Он был на редкость обязателен и, пока мог, не пропустил ни одного писательского собрания, даже неинтересного, ненужного ему. Когда он перестал появляться, всем стало ясно: он болен, и болен тяжело.
Да, он долго и мучительно болел. И он никогда не жаловался, молча перенося физические страдания. Мне случалось звонить ему в больницу. Потом я узнал от его жены Антонины Ивановны, что порой ему трудно было протянуть руку к трубке находящегося рядом телефона, но по его голосу и тону об этом невозможно было догадаться. И совсем незадолго до конца я слышал в трубке его неторопливый, рассудительный голос. Михаил Васильевич рассказывал о своей книге прозы «На Ельнинской земле», выхода которой ждал с нетерпением. Она чуть-чуть опоздала.
Это был человек настоящего мужества. Многие знают, что он плохо видел, но не догадываются – до какой степени. В моменты обострений болезни он порой не мог рассмотреть лица находящегося в комнате человека, а только его силуэт. И всё-таки он работал. Причём он должен был писать сам – диктовать он так и не научился.
Стихов в последние годы писал он совсем мало. Но зато среди них есть шедевры, появившиеся не за счёт многолетнего умения и определённой технической оснащённости, а в результате всё той же пронзительной бесхитростности и доверительности, о которых я уже говорил. Достаточно вспомнить про «осенние, последние, останние деньки». Некоторые поэты совсем иного толка, «технари», годами не желали его признавать, усмехались, пожимали плечами, а потом не только смирились, но восхитились, как это случилось с Кирсановым.
Мне было горько узнать, что за годы тяжкой болезни Исаковский часто чувствовал себя оторванным, забытым, – а ведь боялись его тревожить, показаться назойливыми. Он сам позвонил мне как-то по поводу моей статьи о Фатьянове, расспрашивал о новостях литературной жизни, пригласил в гости. И потом, всякий раз, говоря со мной, он справлялся, не занят ли я, не отнимает ли он у меня время. Таким он был.
Многие стихи этого больного с юности человека освещены шуткой, улыбкой, почти все полны оптимизма. «Хорошо походкой вялой…», «Хорошо в застенчивой прохладе…», «Лучше нету того цвету…» – вот его мироощущение.
Михаил Исаковский
Из воспоминаний
Стихи, ставшие впоследствии песней под названием «Катюша», я начал писать в начале 1938 года. У меня, можно сказать, сразу, без особых усилий написались первые восемь строк, то есть первая половина «Катюши». Но потом работа застопорилась. Я не знал, что же дальше делать с Катюшей, которую я заставил выйти «на высоким берег, на крутой» и запеть песню. Поэтому стихи пришлось пока отложить, хотя начало их мне определенно нравилось.
Весной – в конце апреля или в начале мая — я по каким-то делам поехал в редакцию газеты «Правда». Там – в литературном отделе – я впервые встретился и познакомился с композитором Матвеем Исааковичем Блантером, за которым уже «числилось» несколько весьма популярных песен, – таких, например, как «Партизан Железняк», как «Песня о Щорсе» и другие.
Матвеи Исаакович сразу же стал выспрашивать – нет ли у меня каких-либо стихов, на которые можно было бы написать музыку. Я вспомнил про начатую «Катюшу» и ответил:
– Знаете, стихи есть, и, по-видимому, их можно положить на музыку, но вся беда в том, что они не закончены: я написал лишь восемь начальных строк.
– А вы можете сейчас переписать эти строки для меня?
– Конечно же, могу, – согласился я.
И тут же, сев за какой-то столик, написал:
Расцветали яблони и груши,
Поплыли туманы над рекой,
Выходила на берег Катюша,
На высокий берег, на крутой.
Выходила, песню заводила
Про степного сизого орла,
Про того, которого любила,
Про того, чьи письма берегла...
Я передал написанное Блантеру и, по совести говоря, скоро позабыл об этом.
Однако летом, когда я по какому-то случаю снова встретился с Матвеем Исааковичем, тот сказал мне, что музыку «Катюши» он написал, что, по его мнению, песня получилась хорошая, но необходимо дописать слова.
Я обещал, что допишу. Но сделать это сразу почему-то не смог, а потом – в августе – я уехал на целый месяц в Ялту.
И вдруг совершенно неожиданно для меня в Ялте появился Блантер и, узнав о моем местопребывании, приехал, чтобы «подогнать» меня. Мне он сообщил, что в Москве организован Государственный джаз-оркестр, руководит которым В. Кнушевицкий. В ближайшее время состоится первое выступление, первый концерт этого джаза. «Катюша» уже включена в программу первого концерта, и я немедленно должен дописать её.
Матвей Исаакович пообещал, что через два дня он снова приедет ко мне и что надеется увезти с собой совершенно полный и окончательный текст «Катюши».
Я немедленно принялся за работу, хотя это было для меня крайне трудно: вне дома, вне привычной обстановки я почти не могу работать, у меня ничего не получается.
Но дописать песню нужно было во что бы то ни стало, и я дописывал её.
У меня не сохранилось от тех дней ни каких-либо черновиков, ни каких-либо записей, но помнится, что через два дня я передал композитору пять или семь вариантов законченной «Катюши» – мол, выбирайте любой...
Сам я, однако, выделил один вариант, который мне казался наиболее удачным, и я сделал на нём соответствующую пометку. После оказалось, что и Блантеру больше всего приглянулся именно этот вариант. Таким образом, слова «Катюши» были одобрены нами обоими.
Время тогда было тревожное. Мы как бы уже предчувствовали войну, хотя и не знали точно, когда и откуда она может прийти. Впрочем, мы не только предчувствовали, что война будет, но в известной мере уже переживали её: ведь в 1938 году ещё пылало пламя войны в Испании; в том же году Красная Армия вынуждена была вести и вела тяжёлые бои с японскими самураями у озера Хасан; не очень спокойно было и на западных наших границах.
По этим причинам тема родины, тема защиты её от посягательств врага была темой самой важной, самой первостепенной, и я, конечно, никак не мог пройти мимо нее даже в лирической песне.
Осенью 1938 года, как и обещал М. И. Блантер, состоялся первый концерт Государственного джаз-оркестра. На концерте была впервые исполнена «Катюша», которая сразу же поправилась всем. Отсюда и началось её шествие по нашей стране.
Однако история «Катюши» на этом не кончается. Она, пожалуй, только начинается. И поэтому стоит кое-что рассказать о «Катюше» дополнительно.
Через год (а может быть, и раньше) «Катюша» перешагнула границы Советского Союза.
Во всяком случае, уже в сентябре 1939 года население Западной Украины и Западной Белоруссии, находившееся дотоле под властью польских панов, встречало нашу армию-освободительницу пением «Катюши».
В годы Великой Отечественной войны «Катюшу» пели бойцы армии Сопротивления во Франции и Италии.
Осенью 1957 года, когда я приехал в Италию, мне рассказывали, что по крайней мере восемьдесят процентов населения Италии знает «Катюшу». Об этом писал и поэт А. Прокофьев, утверждая, что «Катюша»
Впереди отрядов партизанских
Чуть не всю Италию прошла.
Любопытно, что советские воины, сражавшиеся в партизанских отрядах Италии, в дни победы, когда их пожелал видеть папа римский, вошли в Ватикан с пением «Катюши».
Дошла «Катюша» и до Соединенных Штатов Америки. Побывав там вскоре после войны, украинский поэт Андреи Малышко писал в одном из своих стихотворений:
Негры пели русскую «Катюшу»,
Ту, что Исаковский написал.
В последние годы «Катюша» стала очень популярной в Японии. В Токио и сейчас есть кафе под названием «Катюша», в котором эта песня исполняется по крайней мере один раз в течение вечера. «Катюша» известна и во многих других странах.
О популярности «Катюши» в нашей стране свидетельствует, в частности, хотя бы то, что в военные и послевоенные годы появилось множество переделок «Катюши», «ответов» на нее. продолжений, подражаний и тому подобное.
Первые переделки и «ответы» стали известны еще во время финской кампании («Нахожусь в Финляндии, Катюша», – писал неизвестный автор...), но особенно много их стало потом — в годы Великой Отечественной войны. Переделки, приспособленные к местным условиям, распевались почти повсеместно. В этих переделках Катюша изображалась не только девушкой, которая любит и ждёт своего возлюбленного, но и такой, которая сама борется с врагами, находясь в партизанском отряде; она же и на фронте: «С автоматом девушка простая», она — и медицинская сестра: «Раны Катя крепко перевяжет, на руках из боя унесёт».
Ныне покойный профессор И. Н. Розанов собрал около 100 переделок, продолжений «Катюши» и «ответов» на неё.
Весьма любопытную историю рассказал мне ещё в дни войны поэт Илья Сельвинский, который участвовал в боях на Керченском полуострове.
Однажды под вечер, в часы затишья, наши бойцы услышали из немецкого окопа, расположенного поблизости, «Катюшу». Немцы прокрутили её раз, потом поставили второй раз, потом третий... Это разозлило наших бойцов: мол, как это подлые фашисты могут играть нашу «Катюшу»?! Не бывать этому! Надо отобрать у них «Катюшу!..»
В общем, дело кончилось тем, что группа красноармейцев совершенно неожиданно бросилась в атаку на немецкий окоп. Завязалась короткая, молниеносная схватка. В результате – немцы ещё и опомниться не успели! – «Катюша» (пластинка) вместе с патефоном была доставлена к своим.
У «Катюши» есть и несколько иное продолжение. Дело в том, что «катюшами» на фронте начали называть реактивные минометы – грозное для врагов оружие того времени. На эту тему также появились переделки «Катюши», вроде такой:
Вот к передней «Катя» подходила,
Подвозя снаряды за собой,
И такую песню заводила,
Что фашисты подымали вой.
В канун 1944 года ко мне в Москву приехали посланцы генерала А. И. Нестеренко, командовавшего крупной воинской гвардейской частью, вооруженной «катюшами». А. И. Нестеренко просил меня, поскольку новое оружие Красной Армии названо по имени моей песни «Катюша», то, мол, хорошо было бы, если бы я написал НОВУЮ песню, уже о другой «катюше».
Я выполнил просьбу генерала. Уже в начале января была готова «Песня про «катюшу». Начиналась она так:
И на море, и на суше,
По дорогам фронтовым
Ходит русская «катюша».
Ходит шагом боевым.
Подчистую немцев косит.
Подчистую гадов бьет,–
И фамилии не спросит,
И поплакать не дает...
Музыку новой «Катюши» написал В. Г. Захаров. И очень скоро новая «Катюша», исполняемая хором имени Пятницкого, зазвучала сначала в Москве, а потом и по всей стране, а также на фронтах еще продолжающейся войны.
Я вкратце рассказал историю песни «Катюша». Говорил я преимущественно о своей работе. А между тем, у каждой песни обычно бывает два автора – поэт и композитор. И если я почти ничего не говорил о работе композитора, то только потому, что не считаю себя сколько-нибудь компетентным в музыке. Вместе с тем, популярность песни зависит не только от автора слов, но – вероятно, даже в большей степени – от автора музыки, от его уменья, от его таланта.
Вот почему тот успех, который выпал на долю песни «Катюша», не принадлежит мне одному. Его с полным на то правом делит со мной композитор Матвей Исаакович Блантер.
Владимир Бахтин
Песня нашей победы
Прочитав заголовок этой заметки, вы, наверное, подумали, что речь в ней пойдёт о какой-нибудь боевой песне, о каком-нибудь военном марше. А я хочу рассказать вам об удивительной судьбе песни про девушку, которая «выходила на берег крутой», выходила, и пела, и ждала своего любимого, и наказывала ему крепче охранять нашу границу.
«Катюша» – песня самая мирная по своему содержанию, и написана она за несколько лет до Великой Отечественной войны. И всё-таки её можно назвать и боевой, и фронтовой. Она действительно была одной из главных песен нашей победы.
Весной 1945 года папа римский пригласил к себе советских партизан, воевавших в Италии, чтобы поблагодарить их за помощь в освобождении страны. И вот вообразите себе такую картину: наши воины вступают под своды старинного дворца, и на всё ватиканское государство разносятся слова:
Расцветали яблони и груши,
Поплыли туманы над рекой...
Не случайно выбрали они эту песню, – ведь «Катюша» была партизанским гимном. Ленинградский поэт Александр Прокофьев, посетивший Италию уже в послевоенные годы, не раз слышал её, и он написал: «„Катюша” впереди отрядов партизанских чуть не всю Италию прошла».
А для бойцов итальянского движения Сопротивления песня эта была ещё и своеобразным паролем: если при встрече в горах незнакомый человек мог спеть русскую «Катюшу», значит, это русский, советский человек, бежавший из какого-нибудь фашистского лагеря, значит, друг, союзник.
У итальянцев была и своя «Катюша», написанная на мелодию нашей, но имеющая другие слова:
Свистит ветер и бушует буря,
Ботинки порваны, но надо идти вперёд,
Чтобы завоевать свою весну...
Это стихотворение нашли в блокноте убитого майора-коммуниста (фамилию его установить так и не удалось) – и вот оно стало гимном партизан-гарибальдийцев...
Но давайте начнём сначала.
В 1938 году поэт Михаил Исаковский набросал восемь стихотворных строк и положил их в стол, – дальше что-то у него не получалось. Через год композитор Матвей Блантер увидел эти восемь строчек, они ему понравились, и он попросил автора докончить стихотворение. Тут же была написана музыка... И тут же пошли чудеса.
Новую песню не успели ещё опубликовать, а её уже знали, уже пели по всей стране. Для этого понадобилось немногое: два или три раза её исполнили с эстрады.
Катюша, девушка из песни Михаила Исаковского, стала для миллионов людей близкой, как бы существующей, живой, – настолько полно выражались в её характере черты характера советского человека.
Вскоре появились песни безымянных авторов, которые отвечали на песню М. Исаковского и М. Блантера, отвечали Катюше, героине этой песни.
Не цветут здесь яблони и груши,
Но леса чудесные растут.
Каждый кустик здесь бойцу послушен,
И враги границу не пройдут.
Через год грянула война.
И родились новые слова:
Отцвели и яблони и груши,
Проплыли туманы над рекой.
Не выходит на берег Катюша,
Не выходит на берег крутой.
Не выходит, песен не заводит,
Не встречает милый у ворот.
Он на фронте с немцами воюет,
Его знает весь советский фронт...
В этих «ответах» безымянные авторы-бойцы клянутся Катюше защитить страну, рассказывают о своих ратных трудах пехотинца, связиста, артиллериста, моряка.
Те наши солдаты, которые 2 мая 1945 года штурмом овладели столицей фашистской Германии, в мае 1941 года были рабочими, инженерами, колхозниками, студентами – не были они солдатами. Но Родине понадобилось, и они стали ими. То же самое произошло и с Катюшей.
Как и её любимый, она идёт на фронт. Есть песни о Катюше – медицинской сестре, о Катюше – связистке, партизанке:
Жгли фашисты яблони и груши,
Всю деревню грабили подряд.
А под вечер во главе с Катюшей
Партизанский подошёл отряд.
Известный учёный-фольклорист И. Н. Розанов собрал около ста песен, продолжающих песню М. Исаковского и М. Блантера. Такого ещё не бывало ни с одной песней!
Но и на этом не кончается история песни. «Катюшей» стали называть на фронте самодельные зажигалки, а потом – первые реактивные установки.
В 1944 году и сам М. В. Исаковский написал «Песню про „Катюшу"»:
И на море и на суше –
По дорогам фронтовым –
Ходит русская «катюша»,
Ходит шагом боевым.
Подчистую фрицев косит,
Подчистую гадов бьёт, –
И фамилии не спросит,
И поплакать не даёт.
Появились народные песни о «катюше»-миномёте:
Расцветали яблони и груши,
К ним склонился синий горизонт,
А с завода двигалась «катюша»
По асфальту гладкому на фронт.
И к передней «катя» подходила,
Подвозя снаряды за собой,
И такую песню заводила,
Что фашисты поднимали вой.
Вместе с нашими воинами «Катюша»-песня вступила на освобождённые земли Европы. Её запели в Болгарии и Венгрии, в Чехословакии и Польше. Её любили и пели партизаны во Франции, коммунисты Испании. После войны Катюша снова «стала» мирной советской девушкой. Песню о ней подхватили на всех континентах. В Японии, как писали газеты, появилось кафе «Катюша». В этом кафе обязательно, хотя бы один раз за вечер, исполняется «Катюша». А украинский -поэт Андрей Малышко, побывавший в Соединённых Штатах Америки, свидетельствует: «Негры двое славили «Катюшу», ту, что Исаковский написал»...
Недавно Михаилу Васильевичу Исаковскому исполнилось 70 лет. Его юбилей отмечала вся страна. Поэт, создавший «Огонёк», «Одинокую гармонь», «В прифронтовом лесу», «Вдоль деревни», «И кто его знает», «Летят перелётные птицы», «Дан приказ: ему – на Запад...» и множество других прекрасных песен, удостоен высокого звания Героя Социалистического Труда.
Ну, а «Катюша»?
В одном из матчей последнего чемпионата мира по хоккею нашей команде пришлось очень туго. Счет был 1:1, советские хоккеисты никак не могли взять ворота соперников. И тогда туристы из Советского Союза, которые находились в зале дворца «Юханнесхоф», встали и запели «Катюшу». Словно крылья появились за спиной наших ребят. Игра пошла. Матч был выигран.
Жива «Катюша», жива и долго будет жить!
Литература
- Бахтин В.С. Песня нашей Победы: [судьба знаменитой песни М. Исаковского и М. Блантера, «Катюша»] // Искорка. – 1970. – № 5.
- Ваншенкин К. Об Исаковском // Вопросы литературы», – 1975. – № 1.
- Воспоминания об Исаковском. Сборник. – М.: Современный писатель,1986.
- Исаковский М. Стихотворения. – М.: Московский рабочий, 1980.