Пинежье... Веркола... Родина Фёдора Александровича Абрамова (1920-1983). В этих местах Русского Севера много необычного для жителя средней полосы России. Кажется, озёрам, болотам и лесам края нет!..

В голодное время родился Фёдор и с малых лет привык к крестьянскому труду (в шесть лет научился косить), учился в сельской школе, был отличником, без экзаменов поступил в Ленинградский университет, добровольцем отправился на войну, чудом остался жив, после лечения в госпитале снова вернулся в строй, служил следователем в контрразведке.

После войны закончил университет и возглавил кафедру литературы ЛГУ. Когда была опубликована первая часть тетралогии "Пряслины", он полностью посвятил себя литературе и публицистике, честно и смело отстаивал правду, «прямую и нелицеприятную», ставил неудобные вопросы, не смотрел на звания и должности тех, кто стоял тогда у власти. Писатель принадлежал к тому поколению людей, кто своими глазами видел тысячелетиями сохраняемый уклад деревенской жизни и её постепенный распад.

За первые три книги из тетралогии "Пряслины" в 1975 году Абрамов был удостоен Государственной премии. Рассказывая о судьбе семьи Пряслиных, автор прямо говорил о тяжёлой жизни крестьянства: голоде, болезнях, неурожаях, больших налогах. В годы войны в тылу подростки, женщины и старики работали на сплаве леса и в поле, поднимая немалое хозяйство, обеспечивая всем необходимым фронт, помогая общими усилиями ковать победу. Обобщённый образ времени возникает из отдельных деталей, отличается психологической и бытовой достоверностью. Вот, к примеру, младшие братья Михаила готовят ему встречу, которая выдаёт особую сердечность, чувство родства. Буханка хлеба превращает встречу в праздник, торжество.

Четырнадцатилетний Михаил становится главой семьи, когда узнаёт о гибели отца на фронте. Категоричностью и решительностью отличаются все поступки не способного ни на какие компромиссы героя: он непримирим к матери, которая без спросу решилась взять на общественном току несколько килограммов зерна, чтобы спасти от голода детишек; горячо любя сестру Лизу, он не может примириться с тем, что она решает выйти замуж за Егоршу, выступает против Лукашина, против Анфисы Петровны. Становится понятно, что его бескомпромиссность - это не только личное качество Михаила, это состояние духа, свойственное людям тех лет.

Считалось, что главная трудность крестьянской жизни связана с войной. Все силы люди старались отдать, чтобы выстоять в суровом испытании, всё измерялось мерками войны, и любое отступление воспринималось как своеобразная измена всенародному делу, идеалам защиты отечества. Человек хотел быть честным перед своей совестью. Вот откуда эта категоричность, решительность, которая зачастую не способна была вместить в себя сложности, драмы конкретного момента, реально складывающейся ситуации.

Михаила нельзя воспринимать только как человека, который не видит того, что происходит сейчас, не может глубоко переживать. Он как раз предстаёт перед читателем в сложной многоликой гамме внутренних переживаний. Требовательность к себе и людям соседствует с незащищённостью, детскостью, с сомнениями. Присутствует, конечно, и самолюбие юноши и мужчины, чувство обиды.

В книгах тетралогии существует символический образ дома. В первом романе Степан вопреки бедам и напастям строит новый дом. Дом этот станет потом домом Лизы и будет в конце своеобразным противостоянием дому Михаила, из которого ушло тепло, живая душа человека. Дом Михаила и дом Ставрова были в годы войны домами без изобилия, где буханка хлеба была праздником. Дом Михаила в материальном смысле благополучный, но изменился и сам хозяин, и мир всего дома. Михаил отказывается  понять сестру, разделить её духовную смуту, возникает конфликт между Лизой, Григорием, Петром и Михаилом. И даже трагический случай с Лизой не примирил Михаила.

Все свои произведения Фёдор Александрович посвятил простым русским людям, стойким, душевно богатым труженикам и, конечно, родной северной природе. Для того чтобы лучше жить, будьте осмотрительным, прислушивайтесь к мудрым советам. Чтобы видеть красоту природы, необязательно совершать далёкие путешествия. Дорого, да и не нужно. Травинка, цветок тоже часть мира, часть природы. Только надо научиться замечать в малом большое, в привычном — прекрасное. Вместе с писателем этому вы обязательно научитесь!

Малая проза Фёдора Абрамова адресована подрастающему поколению. В ней тоже звучат ноты беспокойства, раздумий о природе, о человеке, о нравственности. Его произведения призывают сохранять окружающий мир, приносить людям добро, помнить прошлое, быть активным гражданином.  

Читая миниатюры писателя, замечаешь не только биографические детали, которыми они насыщены, но и настойчиво повторяемое пожелание, выраженное в одном из рассказов:

1. Будьте чистыми в мыслях, желаниях.

2. Будьте чистыми в поступках.

3. Будьте чистыми в пище.

Предлагаем прочитать короткие рассказы писателя из сборника «Трава-мурава», миниатюры о северной природе «Где лето с зимой встречаются», «Алые олени».

 

Фёдор Абрамов

ТРАВА-МУРАВА

А не устроить ли лето?

 

Зима-то у нас длинная, полгода, а иной раз и больше. Надоест. И вот мама, бывало:

— А что-то я, отец, по лету заскучала. Не устроить ли нам лето в дому?

Устраивали. Отец нанесёт из лесу еловой хвои, берёзы, вербы, на печь положит, так и потянет оттуда летним лесом. А мама опять самовар на шишках согреет да ягод — в трубу-то — синих с вереса бросит, дак уж воздух-то в избе — не надышишься.

 

На страду с того света

 

Который уже раз снится всё один и тот же сон: с того света возвращается брат Михаил. Возвращается в страду, чтобы помочь своим и колхозу с заготовкой сена.

Это невероятно, невероятно даже во сне, и я даже во сне удивляюсь:

– Да как же тебя отпустили? Ведь оттуда, как земля стоит, ещё никто не возвращался.

– Худо просят. А ежели хорошенько попросить, отпустят.

И я верю брату. У него был особый дар на ласковое слово. Да и сено для него, мученика послевоенного лихолетья, было – всё. Ведь он и умер-то оттого, что, вернувшись по весне из больницы, отправился трушничать, то есть собирать по оттаявшим дорогам сенную труху, и простудился.

 

Вкус победы

 

– Я долго, до восьми лет, хлеб победой называла.

Как сейчас, помню. Бегаем, играем с девочешками возле нашего дома, и вдруг: «Санко, Санко приехал!» А Санко – старший брат Маньки, моей подружки из соседнего дома. Вот мы и чесанули к Маньке.

Солдат. Медали во всю грудь. С каждой за руку здоровается, у каждой спрашивает, как звать, каждую по головке гладит. А потом и говорит: «Я, говорит, Победу вам, девки, привёз».

А мы что понимаем? Вылупили на него глаза как баран на ворота. Нам бы Победу-то в брюхо запихать, вот тогда бы до нас дошло.

Ну, догадался Санко, что у нас на уме. Достаёт из мешка буханку хлеба. «Вот, говорит, девки, так Победа-то выглядит». Да давай эту буханку на всех резать.

Долго я после того капризила. За стол садимся, мама даст кусок, скатанный из моха да картошки, а я в слёзы: «Победы хочу…»

 

Расчищенный заулок

 

Хозяина, бывало, узнаешь по расчищенному заулку. У бедняка, как правило, от крыльца до дороги – вброд.

А у настоящего крестьянина – засмотришься. Особенно у Ивана Гавриловича. Сам разгребёт, да ещё дочери с мётлами пройдутся.

Иван Гаврилович приговаривал:

– На молитву да красоту время не жалейте.

 

Надежда и страх

 

Старуха долго болела и однажды почувствовала, что не сегодня-завтра умрёт.

Небывалая радость охватила её, но и страх. Радость оттого, что скоро в загробном мире – старуха была верующая – встретится с мужем, которого сорок лет назад молодым убили на войне, а страх от того, как встретит её муж? Признает ли? Не отвернётся ли он, молодой, от неё, старухи?

И старуха приказала дочери:

– В амбаре платье красное на дне лукошка лежит, как умру – в него оденьте.

– Что ты, мама, разве старух обряжают в красные платья?

– Ничего, с отцом там встречусь, может, так не признает – вся высохла да остарела, дак хоть по платью признает. Я в этом платье в день нашей свадьбы была. Все голодовки, все ужасти пережила, а его не продала.

 

Как Нина вылечила сына от жестокости

 

Алёшка рос жестоким смалу. Отрывал крылышки у бабочек, подбивал камнями голубей, давил гусениц. Нина увещевала, совестила — бесполезно. И так было до тех пор, пока однажды Алёшка не раздавил большого муравья.

— Что ты наделал?

— А что?

— Да ведь ты муравья погубил.

— Ну и что. Разве их мало?

— Дело не в количестве. А вот твою маму бы раздавили, как бы ты к этому отнёсся?

— Так ведь то мама.

— А у муравья-то тоже есть дети. И представляешь, как они сейчас плачут, какое у них горе?

— Муравьи плачут?

— А как? Убили папу, их кормильца. И может, они сейчас где-то умирают от голоду.

— Муравьи от голоду?

— Неужели это неясно? Отец-муравей пошёл за хлебом, за букашками, чтобы накормить деток, а ты его раздавил. Понимаешь, что будет теперь с ними? Они погибнут от голода.

— А мама?

— А мамы, может, у них нет. Мама, может, умерла ещё раньше.

Алёшку это потрясло (заревел).

— А как же теперь быть? Где их разыскать?

— Как же ты их разыщешь? Они не люди. Вот потому-то и надо хорошо относиться ко всяким букашкам, зверькам. Все они такие же живые существа, как ты. И всем им больно. И все они хотят есть. И у всех у них есть папы и мамы. А когда умирает папа или убивают его, умирают и они.

— А другие муравьи им не помогут?

— У них свои дети.

После молчания:

— Мама, что я наделал?

С тех пор Алёшка — защитник и друг всего живого.

 

ГДЕ ЛЕТО С ЗИМОЮ ВСТРЕЧАЮТСЯ?

 

Встречаются ли лето и зима? Встречаются. Сегодня видел эту встречу за Щучьим озером: вверху летнее голубое небо, а внизу — белоснежная зима.

ФЕВРАЛЬ

В начале февраля весна сделала свой первый налёт. С елей и сосен дождём смыло снег, и те опять зазеленели. И радостно и волнующе запахло оттаявшим кедром.

ВЕРБА

Цветущая верба среди иссиня-чёрных елей, как луч света в тёмном царстве.

ЗЕЛЁНАЯ ВЕСНА

Удивительно разнообразие зелёного цвета весной! Светло-зелёные ёлки (новые побеги), дымчато-седой сосняк, зелёно-скромная берёза, серебристая зелень ивы, желтовато-зелёный дубок, румяно-зелёный, красноватый клён... И только к середине лета всё это растворится в едином океане.

ЧЕРЁМУХА

Погасли, отгорели ивы. Природа как бы в раздумье, как бы отдыхает перед тем, как снова взяться за кисть, чтобы сотворить новую красоту. На очереди — черёмуха — белая ярость, белый взрыв забродившей земли.

ОСИНА

Осина, как журавли среди деревьев: всё время курлычет.

Осина — дерево нервное. Берёзка и другие шумят ветками, а эта — каждым листочком.

СОЛОВЬИ

Вечер. Запели соловьи, и все птицы смолкли. И их заворожило соловьиное пение.

ЖАВОРОНОК

Самая трогательная птица — жаворонок. Наивная и бесхитростная, как ребёнок. И поёт и радуется, как ребёнок. Простенько, но так чисто!

КОМАРЫ

В лесу к весёлым радостным звукам весны прибавился ещё один звук — назойливо-тоскливый стон комара.

ОДУВАНЧИКИ

Покосы уже зажелтели: зажглись купальницы, курослепы, одуванчики. Больше того, на некоторых одуванчиках уже пуховые шары. Когда успели отцвести?

ЛЕСНАЯ ДОРОГА

Иду лесом. Изумрудные стволы ольхи. А стволы елей розовые, разогретые, как из бани вышли.

Лесная дорога — широкая просека, заросшая травой. Будто зелёная река.

КАРТОШКА ЦВЕТЁТ

Опять вокруг моего дома собрались на свой слёт ласточки, опять цветёт и благоухает косогор и буйным белым половодьем цветёт картошка. Кажется, я в жизни не видел такой мощной травы и такого цвета. До окон поднялись картофельники.

ПОГОЖИМ ЛЕТОМ

Нынче каждая травка, каждая былинка расцвела, во всей своей красоте себя выявила. Всё необычно большое, сочное. Головка у розовой кашки, как колокол, мятлик в грудь, жёлтое блюдце ромашки, как солнце на стебле, а мышиный горошек, нежный мышиный горошек — просто колючая проволока. Словом, на земле, как в какой-то волшебной стране: всё непривычно большое, высокое.

ПИНЕГА

Утром вышел к реке и охнул: не узнать старушку. Вечером уходил — ни одного камешка не разглядишь на берегу, всё в серой тине. А сегодня берег блестит, сверкает, как разноцветная мозаика. Ночью прошёл ливень, и вот омылась, принарядилась Пинега.

РЖАНОЕ ПОЛЕ

Чем пахнет ржаное поле в жаркий день? Печёным хлебом, только что вынутым из печи.

СОСНЫ

В лесу тихо. На все лады заливаются птицы. И только высокие сосны, купающиеся верхушками в небесной синеве, стоят равнодушными великанами. Шумят нескончаемым шумом. От них веет вечностью, космосом.

ТАТАРНИК

Щетинится кустами на самой горочке.

Кругом выгорела трава, посох кустарник, поник спалённый солнцем ячмень, а он разросся царственно, в громадных по низу лопухах — раза в два-три больше, чем капустный лист. Ветер шелестит лопухами, ворочает колючими седыми головками, которые тоже кустятся и кое-где уже стали красными.

СЕНТЯБРЬ

Брусничным соком стала наливаться листва черёмухи. Жёлтые зонтики клёнов висят в воздухе, красные флажки осинок. Малиново-розовые листья вяза. Бронзовая листва дуба. Красные сосны, прошитые лимонными берёзами.

Лимонно-солнечные кустарники.

Поле капустное. Иссиня-морозные кочаны.

Жёлтый березняк, густо расшитый красной рябиной.

ОСЕННЕЕ СОЛНЦЕ

Утром солнце разгорается медленно, трудно, как костёр из сырых дров.

ТИШИНА

Тёплый, солнечный день.

Деревья, измученные дождями и ветрами, нежатся на солнце. Стрекочут, как летом, кузнечики. Пересвистываются птицы. Удивительная тишина.

ЗАКАТ

Сперва был огромный раскалённый шар, потом, по мере приближения к черте горизонта, шар сверху и снизу сплющился, будто по нему стали бить кувалдой, потом образовалась пирамидка с закруглённой верхушкой, потом шапка, плоский курганчик, краюшка и наконец тоненькая красная ниточка, подёрнутая сиреневой дымкой. Красной зари не было. Заря была палевая.

ПЕРВЫЙ СНЕГ

Первый снег. Землю, как на праздник, накрыли чистейшей, белоснежной скатертью.

СНЕГИРЬ

Свист снегиря в декабре. Тонюсенький прокол ленивой тишины зимнего леса.

ЯНВАРЬ

Запорошенные снегом кустарники по сторонам дороги, как затаившиеся стада оленей, вслушивающиеся в тишину. А на лапах елей и сосен разное зверьё из снега: зайцы, медведи, лисы.

Ночью пришло тепло, и дождём смыло с лап всё зверьё.

И олени убежали.

УТРЕННЯЯ ЗАРЯ

Одно из самых величественных зрелищ — как разгорается утренняя заря зимой. Зарево — в полнеба.

Торжественно является солнце миру...

 

АЛЫЕ ОЛЕНИ

Капель

 

Весна, по всем приметам, шла скорая, дружная. К середине апреля на Пинеге зачернела дорога, уставленная еловыми вешками, засинели забереги, в тёмных далях мелколесья проглянули розовые рощи берёз.

С крыш капало. На осевших сугробах за одну неделю выросли дома — большие, по-северному громоздкие, с мокрыми, почерневшими бревенчатыми стенами. Днём, когда пригревало, на косогоре вскипали ручьи, и по деревне волнующе расстилался горьковатый душок оттаявших кустарников...

Пароход идёт!

 

Па-ро-ход!

Па-ро-ход идёт!

С горы косяками — широкими проезжими, узенькими, вертлявыми тропками покатились люди.

Так бывает каждую весну — к первому пароходу высыпает чуть ли не вся деревня. Потому-то и весна-то на Пинеге начинается с прихода пароходов, с той самой поры, когда голый берег под деревней вдруг сказочно прорастает белыми штабелями мешков да душистыми ящиками с чаем и сладостями.

 

Началось лето

 

Вдали глухо бухнуло — тёмные, тяжёлые тучи поползли на деревню. Они ползли медленно, грозно клубясь и властно разрастаясь до самого горизонта. Под деревней стало темно и немо. Даже скотина притихла в ожидании. И вдруг оглушительный грохот сотряс землю.

По всей деревне захлопали двери, ворота. Люди выбегали на улицу, ставили ушаты под потоки и под проливным дождём радостно перекликались друг с другом. По весенним лужам, как жеребята, носились босоногие ребятишки.

Началось короткое северное лето...

 

Июньский полдень

 

Старая дуплистая ива росла на самой развилке дорог. Над жёлтыми мохнатыми серёжками, которыми были сплошь облеплены чёрные крючковатые ветки дряхлеющего дерева, огромным роем трудились неповоротливые, видимо, первый раз вылетевшие из дупла дикие пчёлы, или, по-местному, медуницы. Тут же под ивой, пригретые солнцем, весело копошились вечные работяги-муравьи.

Дохнул ветерок, две-три серёжки упали в самую гущу муравейника. Переполох поднялся в муравьином царстве. На помощь смельчакам, первыми вступившими в бой, со всех сторон, карабкаясь, спешили всё новые и новые полчища муравьиного люда — и скоро обглоданные остовы серёжек были надёжно уложены в муравьиное здание.

 

Белая ночь

 

И день не день и ночь не ночь...

Таинственно, прозрачно небо над безмолвной землёй. Дремлют в окружении леса — тёмные, неподвижные. Не потухающая ни на минуту заря золотит их остроконечные пики на востоке.

Сон и явь путаются в глазах. Бредёшь по селенью — и дома, и деревья будто тают и зыбятся слегка, да и сам вдруг перестаёшь ощущать тяжесть собственного тела, и тебе уже кажется, что ты не идёшь, а плывёшь над притихшей деревней...

Тихо, так тихо, что слышно, как, осыпаясь белым цветом, вздыхает под окном черёмуха. От деревянного днища ведра, поднятого над колодцем, отделяется нехотя капля воды — гулким эхом откликнется земная глубь. Из приоткрытых хлевов наплывает сладковатый запах молока, горечь солнца излучает избяное дерево, нагретое за день. Заслышав шаги, пошевелится под крышей голубь, воркнув спросонья, и тогда, медленно кружась, пролетит на землю лёгкое перо, оставляя за собой в воздухе тоненькую струйку гнездовьего тепла.

 

Жара

 

Август принёс с собой суховей. Началась жара. По утрам не схватывались белым дымком росы, ручьи и речонки пересохли, и к полудню листья вянули на деревьях.

В знойном, добела раскалённом поднебесье целыми днями метался пепельно-серый канюк, плакал пронзительно и тоскливо: «Пи-ить!.. Пи-ить!..»

 

Алые олени

 

Самый красивый бор на Пинеге — это Красный бор.

Лес — загляденье: сосняк да лиственница в небо вросли. В урожайные годы грибов да ягод — лопатой греби.

Но самое удивительное, самое незабываемое в этом бору — олени. Рано утром возвращаешься домой, когда только-только поднимается над лесом солнце. И вдруг — какой-то шорох и треск в стороне от дороги.

Алые олени. Летят во весь мах по белой поляне и солнце, само солнце несут на своих ветвистых рогах...

 

Кончилось лето

 

Короткое северное лето кончилось. На домашние сосняки вышла белка, ещё красная, невылинявшая.

С первым снегом, когда голубым туманом пройдёт по ней осень, белка откочует в глухие суземы, на еловую шишку.

Туман, туман над деревней...

Как будто белые облака спустились на землю, как будто реки молочные разлились под окошком...

К полудню туман осядет, вынырнет ненадолго солнце и в небе увидишь журавлей. Летят своим извечным клином, тоскливо и жалобно курлыкая, как бы извиняясь: мы-то, дескать, в тёплые края улетаем, а тебе-то тут куковать.

 

Серебряные сполохи

 

Короток, хмур декабрьский денёк. Снежные суметы вровень с окошками, мутный рассвет в десятом часу утра. Днём прочирикает, утопая в сугробах, стайка детишек, возвращающихся из школы, проскрипит воз с дровами или сеном — и вечер. В морозном небе за деревней начинают плясать и переливаться серебряные сполохи — северное сияние.

 

Воробьиный скок

 

Ненамного — всего на воробьиный скок прибавился день после Нового года. И солнце ещё не грело — по-медвежьи, на четвереньках ползало по еловым вершинам за рекой. А повеселее стало жить.

 

На мартовском солнышке

 

В затишье, на укромных лесных полянах, солнышко припекает, как летом. Подставишь ему одну щёку, хочется подставить другую — приятно.

Греется на солнышке и ель рогатая, густо, от маковки до подола, обвешенная старыми шишками, греются берёзы-ластовицы, греется лесная детвора — верба.

 

Дождались

 

Вот и опять весна. Не успел отыграть закат, как начал румяниться восток. По Пинеге густо, россыпью идёт лес. Лобастые бревна, как большие рыбины, с глухим стуком долбят заново поставленный бон. Бон поскрипывает, вода хлюпает в каменистом горле перемычки,

— Эхэ-хэ-хэ-хэй!

Зычное эхо прокатилось по ночной Пинеге, выскочило на тот берег, аукая, по верхушкам сосняка.

По-летнему заиграло эхо. Снова дождались светлых дней!

 

Литература

 

1. Абрамов Ф. Алые олени / Костёр. - 1980. - № 3.

2. Абрамов Ф.А. Где лето с зимою встречаются: Рассказы о природе. - М.: Малыш, 1989.

3. Абрамов Ф.А. Братья и сестры: Роман в 4-х кн. - М.: Сов. Россия, 1987.

4. Литературные имена: Ф. Абрамов / Статьи и книги о Ф. Абрамове /http://www.library.ru/2/lit/sections.php?a_uid=74