Декабрь навевал на Пушкина мрачные воспоминания. В 1825 году друзья стали преступниками. Через год одни были казнены, другие сосланы в Сибирь.

Члены Южного и Северного общества планировали выступить летом 1826 года, но судьба так распорядилась, что убийство Александра I не состоялось, а переговоры сделались опасными. Заговор был раскрыт уже в середине ноября 1825 года. Нерешительность одних и судьбоносный случай произвели невероятную перемену в их жизни.

В декабре 1826 года поэт возвращается из долгой ссылки, получив от царя позволение жить в Москве и в Петербурге. По дороге из Михайловского поэт сначала навещает сестру своего лучшего лицейского друга Ивана Пущина, ставшего судьёй московского суда и за участие в восстании приговорённого к пожизненной каторге.

Как сказалось на Пушкине его долгое отсутствие в обеих столицах? Многое изменилось для него вокруг и в нём самом. Он пытается принять новую для себя реальность после заточения в Михайловском.

Николай I становится личным цензором поэта и первым читает его произведения. В 1826 году уже опубликованы сцены из «Бориса Годунова», фрагменты из «Евгения Онегина», стихотворение «Пророк».

Пушкин пишет послание к сосланным товарищам и Ивану Пущину и передаёт их через Александру Григорьевну Муравьёву, которая направлялась в Читинский острог к мужу-декабристу.

Через год написан иносказательный «Арион», содержащий намёки на судьбу автора и друзей-декабристов («Нас было много на челне», «наш кормщик умный… правил грузный чёлн», «пловцам я пел», «вдруг… вихорь шумный», «погиб и кормщик и пловец», «лишь я… на берег выброшен грозою»).

Художник Жозеф Вивьен, портрет А.С. Пушкина, 1826

Рассказывая о людях, особенно близких поэту по духу и убеждениям, пушкинист Татьяна Галушко называет тех, кому посвящал Пушкин свои лирические строки: лицейским друзьям, собратьям по поэтическому вдохновению.

Иван Иванович Пущин (1798-1859) 11 января 1825 года посетил поэта в его михайловском изгнании. Это была их последняя встреча. В 1828 году в Чите он читал стихотворение Пушкина «Мой первый друг, мой друг бесценный!..»

Вильгельм Карлович Кюхельбекер (1797-1846) провёл десять лет в одиночном заключении и умер в Тобольске от чахотки.

Антон Антонович Дельвиг (1798-1831) издавал альманах «Северные цветы» и «Литературную газету», где печатался Пушкин. Именно из его уст поэт узнал подробности о судьбе друзей. Ранняя смерть друга глубоко потрясла Пушкина.

И мнится, очередь за мной,

Зовёт меня мой Дельвиг милый,

Товарищ юности живой,

Товарищ юности унылой,

Товарищ песен молодых,

Пиров и чистых помышлений...

Мария Николаевна Раевская (1805-1863) в декабре 1826 года перед отъездом в Сибирь к мужу слушала послание декабристам «Во глубине сибирских, руд...», прочитанное ей Пушкиным.

Зимой 1828 года на одном из московских балов Пушкин встретился с юной красавицей Натальей Гончаровой (1812-1863) и вскоре сделал ей предложение.

Исполнились мои желания. Творец

Тебя мне ниспослал, тебя, моя Мадонна,

Чистейшей прелести чистейший образец.

В очерке Т. Галушко анализирует взаимоотношения Александра Сергеевича с участниками декабрьского восстания, подчёркивает значимость дружбы и верности, проявленных в сложных обстоятельствах. Автор рассматривает ключевые моменты жизни Пушкина, начиная с момента известия о смерти императора Александра I и заканчивая событиями после подавления восстания, описывает переживания поэта, его попытки сохранить память о погибших и осуждённых. Элементы биографического повествования сочетаются с историческими фактами и создают целостную картину взаимосвязи творчества Пушкина с историческим процессом через личное восприятие поэта событий, повлиявших на формирование русского самосознания и литературного канона.

Татьяна Галушко

«Нас было много…»

 

Император Александр I умер в далёком Таганроге внезапно — в ноябре 1825 года. Известие о его смерти было неожиданно и породило впослед­ствии множество слухов и домыслов. Один из них таков: царь не умер, он исчез, бежал, получив от своих осведомителей сведения о существовании в России тайных политических обществ.

Заговорщики, в чьи планы действительно входило цареубийство в дни предстоящих летних манёвров в Бобруйске, не просто догадывались о до­носах, они знали о них. И действительно: 13 декабря 1825 года полковник П. И. Пестель был вызван в штаб Второй армии в Тульчин и там аресто­ван. А 14 декабря, за тысячи вёрст от Тульчина, в Петербурге, на площадь перед Сенатом вышли восставшие полки; их целью было — принудить Се­нат принять конституцию и установить в России новый государственный строй.

«Случай удобен. Ежели мы ничего не предпримем, то заслужим во всей силе имя подлецов»,— эти слова Ивана Пущина, сказанные им в дни междуцарствия, говорят о моральном долге, которому следовали декабри­сты, сознававшие почти неизбежное поражение мятежа. И тем более ге­роической была попытка «южан» поднять мятеж в армии уже после аре­ста их вождя П. И. Пестеля.

М. Бестужев-Рюмин и С. Муравьёв-Апостол, узнавшие от сенатского курьера о трагических событиях в Петербурге, выступили во главе Черни­говского полка. Они рассчитывали на поддержку других частей, но в сра­жении около села Ковалёвка мятежный полк был разгромлен царскими войсками.

Художник Е.Е. Лансере, Николай I

Началось следствие. Сотни кибиток с арестованными потянулись в столицу. Фельдъегери скакали по стране, держа за лацканами мундиров всё новые и новые пред­писания на аресты.

Пушкин, живя в далёкой псковской деревне, имел мало сведений о гро­мадных событиях, совершавшихся в России.

Правда, в сентябре 1825 года он сообщал поэту-вольнодумцу Павлу Ка­тенину: «Пишу свои memoires, то есть переписываю набело скучную, сбив­чивую, черновую тетрадь». Но в страшные часы, последовавшие за изве­стиями об арестах, он принуждён был свои записки сжечь. Тревога за друзей изводила его. Он писал близким людям в Петербург, забрасывал их вопросами... Ответы были скупы и призывали терпеть и ждать.

Летом 1826 года были казнены пятеро вождей: Пестель, Каховский, Ры­леев, Бестужев-Рюмин, Муравьёв-Апостол. Сто двадцать человек, пригово­рённых к каторге и ссылке, этапом следовали в Сибирь, развозились по северным крепостям, обречённые на одиночество и безвестность.

Воспоминаньями смущенный,

Исполнен сладкою тоской,

Сады прекрасные, под сумрак ваш священный

Вхожу с поникшею главой.

О чём эти стихи? Казалось бы, о лицейской юности, о возвращении в Царское Село взрос­лым, умудрённым жизнью человеком, о горечи обретённого опыта.

Но это — не вся правда. Всю — обнаруживает дата под стихами: 14 декабря 1829 года. День знаменательный: четвёртая годовщина восста­ния. Значит, не случайно отправился Пушкин среди зимы в занесённое сне­гом Царское Село. Там чувствовал он себя ближе к своим братьям: Боль­шому Жанно и Кюхле.

Кюхельбекера держали в Динабургской крепости в немой одиночке. Ни он, ни Пушкин не могли забыть их последней встречи.

Это случилось на станции в Залазах, осенью, за четыре дня до лицей­ского праздника 1827 года. В бородатом бледном арестанте Пушкин узнал лицейского брата «по музе, по судьбам». Минуту длилось объятие — их тут же растащили жандармы. Кюхельбекеру стало дурно. Пушкин убеждал фельдъегеря взять деньги для арестованного. Тот отказался.

Вильгельм Кюхельбеккер

В Динабурге, как и до того, в Шлиссельбурге, Кюхля работал. Он, ко­торого в Лицее считали хрупким, болезненным и слабым, не позволял себе пасть духом. Никогда ещё его внутренняя жизнь не была так ярка, актив­на, так щедра на творчество. Да, здоровьем трудно было похвастаться. Он терял зрение, слух. Кашель мучил его постоянно. Но в часы физического тюремного труда во дворе крепости даже конвойных поражало «его бла­городное бледное исхудалое лицо с выразительными чертами. Оно выделя­лось сиянием духовной красоты среди огромной толпы».

Кюхельбекер вёл подробный дневник. 21 июля 1832 года сделана такая запись: «„Зоровавель” (название поэмы) мой в руках Пушкина. Хотелось бы мне, чтобы его напечатали...» 25 мая 1835 года — счастливый для него день, он отмечает его как праздник: «Большую радость бог послал мне: мой «Ижорский» мне прислан, напечатанный».

Это была заслуга Пушкина. Его хлопоты об издании увенчались успе­хом. Он добился разрешения у Бенкендорфа.

19 октября 1836 года, уже в далёкой Сибири, Кюхельбекер так вспоми­нал Пушкина:

Чьи резче всех рисуются черты

Под взорами моими? Как перуны

Сибирских гроз, его златые струны

Рокочут. Пушкин! Пушкин! Это ты!

Твой образ — свет мне в море темноты!

В последние дни своей жизни Пушкин получил от Кюхельбекера пись­мо. В нём — жгучие слова братской признательности и любви. «А вот же Пушкин оказался другом гораздо более деятельным, чем все. Верь, Алек­сандр Сергеевич, что умею ценить и чувствовать всё благородство твоего поведения; не хвалю тебя и даже не благодарю, потому что должен был ожидать от тебя всего прекрасного: но клянусь, от всей души радуюсь, что так случилось».

Пушкин считал себя связанным с декабристами всеми узами жизни и смерти — его верность их памяти была постоянным пожизненным долгом.

Вот что писала Михаилу Лунину в Сибирь его сестра о своей встрече с Пушкиным 9 августа 1835 года:

«Я имела счастье слышать, как он говорил о тебе,— всей душой поэта! Он поручил мне горячо напомнить о нём твоей памяти и сказать тебе, что он сохраняет прядь твоих волос, которую он утащил у тёти Катерины Фё­доровны (матери декабриста Никиты Муравьёва, Пушкин постоянно на­вещал её, бывая в Москве), когда ты велел побрить голову перед отъездом, если не ошибаюсь, в Одессу. Он говорил, между прочим, что Лунин — че­ловек поистине замечательный».

Один из самых стойких борцов, Лунин оказался несгибаемым и в Си­бири. Он написал статью «Взгляд на русское тайное общество с 1816 по 1826 год», где заявил, что «можно избавиться от людей, но от их идей — никогда». А знаменитая пушкинская реплика из трагедии «Борис Году­нов» — «народ безмолвствует» — была Луниным повторена: «Народ мыс­лит, несмотря на своё глубокое молчание».

Сестра декабриста, конечно, не ведала, что существуют зашифрован­ные строфы десятой главы романа «Евгений Онегин», сожжённой поэтом в 1831 году. В них имя её брата включено в панораму «славной хроники» 1812-1825 годов:

Друг Марса, Вакха и Венеры,

Тут Лунин дерзко предлагал

Свои решительные меры

И вдохновенно бормотал.

Читал свои ноэли Пушкин,

Меланхолический Якушкин,

Казалось, молча обнажал

Цареубийственный кинжал.

В одной из тетрадей поэта сохранился остаток вырванной страницы, а у самого корешка — рисунок: портрет Лунина, над его головой — «царе­убийственный кинжал». Рисунок относится к 1817—1819 годам. Строки в романе — к 1829—1830 году. Образ дерзкого заговорщика жил в памяти поэта, из нежной памяти к его суровому характеру хранил он и его свет­лый локон.

Удивительно умели дружить в те далёкие времена!

В 1827 году, когда Пушкин вернулся в Петербург после семилетнего пе­рерыва, первым, кого он увидел, был Антон Дельвиг, самый близкий ему человек, понимающий всё с полуслова.

Антон Дельвиг

Первым их разговором был разговор о казни. Дельвиг, один из немно­гих, видел казнь. 13 июля 1826 года он стоял на рассвете на мосту через Кронверкскую протоку. На крепостной стене выросли огромные бревен­чатые ворота — это была виселица. Пять человек в балахонах, закрываю­щих лица, со связанными за спиной руками, поднялись на доски страшно­го помоста. Треск барабанов разорвал тишину начинавшегося рассвета.

...Дельвиг рассказывал тихо. Иногда, задыхаясь, замолкал. Пушкин слу­шал, опустив голову. Рука то и дело хватала перья, пальцы ломали их тон­кие стержни, он не отдавал себе отчёта. Вдруг начал рисовать. Изображал то, о чём говорил друг... Десятки раз впоследствии он повторит это: верёв­ки через толстую перекладину и фигуры людей, крупно, ещё крупнее... Трое из пятерых во время казни сорвались и приняли смерть во второй раз... Чернила расплывались... Он смазывал набросок, не понимая, что это — слёзы, а не кляксы...

Где их похоронили? Это было тайной. Правительство решило скрыть саму могилу. Но вдова Рылеева знала о ней. Несмотря на строжайший запрет, она побывала там, и чтобы место это не забылись, чтобы не исчез на болотной земле малый холмик общей могилы, она насыпала груду булыжников и закрыла их дёрном с такими скудными северными цветами.

Пушкин предпринял розыски. Ему назвали остров Голодай — северную оконечность Васильевского острова, отделённую от основной его части речкой Смоленкой.

Сохранился стихотворный набросок 1830 года. Странный сюжет — изо­бражение бедного северного пейзажа:

Когда порой воспоминанье

Грызёт мне сердце в тишине,

И отдалённое страданье,

Как тень, опять бежит ко мне...

Стремлюсь привычною мечтою

К студёным Северным волнам.

Меж белоглавой их толпою

Открытый остров вижу там.

Печальный остров — берег дикий

Усеян зимнею брусникой,

Увядшей тундрою покрыт

И хладной пеною подмыт...

Великая поэтесса XX века Анна Андреевна Ахматова первой догадалась, что в этих стихах Пушкин описал остров Голодай.

Как летописец, как документалист, собирал поэт скудные свидетельства о гибели друзей. Ведь он знал их лично. Говорил о Пестеле: это один из са­мых оригинальных умов, которые я знаю. Сергея Муравьёва-Апостола по­читал благороднейшим человеком. С Рылеевым был тесно связан общим литературным делом...

Весной 1828 года, в праздник преполовения, единственный раз в году, когда с крестным ходом жители Петербурга могли попасть в Петропав­ловскую крепость, Пушкин вместе с князем Вяземским отправился за Неву. Они долго бродили по широкой стене, над «головами заключён­ных» — искали место казни. В память об этом дне осталась одна удиви­тельная реликвия: пять щепок, побелевших от снегов и дождей, подобрали друзья на валу Кронверка. Пять — по числу казнённых. Вяземский заказал сделать для этих щепок ящичек. Он и сейчас цел — чёрный ящик, с пятью дощечками.

Жена Никиты Муравьёва, Александрина, белокурая и нежная, не боясь пронзительного ветра и густой метели, присаживалась на складной стул у высокого острожного забора в Чите. В день своего приезда она вынула из собольей муфты листок бумаги, трепещущий в её узких пальцах. Ото­двинув доску забора, Пущин принял протянутый листок. В камере острога он развернул его, и обжигающее волнение сжало горло:

Мой первый друг! Мой друг бесценный!

И я судьбу благословил,

Когда мой дом уединенный,

Печальным снегом занесенный

Твой колокольчик огласил...

Он услышал голос Пушкина. Ни с каким другим нельзя его было спу­тать. Мягкий, нежный, певучий. Это впечатление живого присутствия Пушкина здесь, в каторжной земле, в ином времени и круге жизни,— по­трясло Пущина.

Иван Пущин

Пройдёт ещё полжизни. Завершая свои воспоминания о друге, Большой Жанно скажет о самом главном: «Для тех, кто умеет находить Пушкина живым в его творениях, для тех он не умрёт никогда».

Я смотрю на раскрытый учебник литературы, лежащий на столе моего сына.

Учебник раскрыт на стихотворении Пушкина, которое мы, вслед за на­шими дедами и отцами, называем «Памятник». Сотни, нет, тысячи раз читала я эти строфы, но только сегодня, рядом с моим черноголовым сор­ванцом, слыша его голос, произносящий стихи, я вдруг слышу — или это мне чудится? — голос Пушкина:

И милость к падшим призывал...

Снег метёт за окнами большого города. Он похож на те давние снега и метели, сквозь вой и скрип которых звучал, звенел, заливался перед крыльцом михайловского дома пущинский колокольчик, и Пушкин со све­чой в руке кричал с крыльца: «Прощай, друг!».

 

Литература

  1. Галушко Т. «Нас было много…» / Искорка. — 1987. — № 12.
    Малиновская С.А. Декабристы. Исторический очерк с портретами декабристов. — М., Л.: Государственное издательство, 1925.

Яндекс.Метрика Top.Mail.Ru