В первый день календарной осени открылись двери школ.
На торжественных линейках прозвучали весёлые звонки и началась учебная жизнь: уроки, контрольные, практические, лекции и конспекты. Труд обучения нелёгок и порой горек, зато, по русской пословице, его плоды сладки!
Учителя и преподаватели тоже подготовились к первой после лета встрече с учениками и студентами. Выверены программы обучения, написаны «сценарии» занятий, подобран дидактический материал... Пора учиться!
На протяжении многих веков человека, который учил и воспитывал подрастающее поколение, называли по-разному. Уже в текстах XI века встречались слова «учитель», «наставник». Слова эти близки по смыслу и всё же различаются. Учитель передаёт знания, навыки, даёт советы и указания, проявляет строгость и требовательность к ученику. Наставник руководит духовно-нравственным развитием, указывает правильный путь, является проводником в мире знаний, обучает профессиональному мастерству.
В гимназиях и училищах до революции были классные дамы и классные наставники, которые выполняли обязанности воспитателей. После революции не только учителей, но и завхоза, и повара, и сторожа называли «шкрабами», то есть школьными работниками. В то время длинные слова было принято «свёртывать» в аббревиатуры. А сегодня, пожалуй, такое слово сразу и не поймёшь. Зато на слуху новое – тьютор. Это английское слово имеет несколько значений: домашний учитель, воспитатель, куратор, репетитор. У нас тьютором называют преподавателя, помогающего учиться дистанционно.
Чтобы проследить, как менялись условия преподавания, сами учителя и их воспитанники, обратимся к рассказам Н. Васина, Т. Кудрявцевой, М. Гордина, Ю. Калинина. Попробуйте определить, о каком времени повествует каждый рассказ!
Н. Васин
Лиха беда почин
На большом листе белой бумаги крупным почерком карандашом было написано: ''Как я провёл лето". Послезавтра надо подавать сочинение, а Володя Турбин ещё и не начинал его.
"Успею ещё, напишу, ведь только начать, только засесть", — думал он и всё откладывал день за днём, но теперь откладывать дальше было нельзя. Володя засел за сочинение, но сначала начерно.
В детской тихо. Володя сказал матери, чтобы к нему не ходили, что он пишет сочинение, и, в подтверждение своих слов, при ней ещё написал заголовок.
На столе перед Володей горит лампа, сам он облокотился обеими руками на стол и грызёт карандаш.
"С чего начать? — мелькает у него в голове. — Как я провёл лето? Провёл хорошо, весело, никогда так не было весело, как прошедшее лето. Вот и опишу всё, опишу, как мы ездили к тёте в Курскую губернию, как мы ловили раков с Костей; напишу всю правду, да побольше, и Егор Иванович поставит мне пятёрку. Вот хорошо-то будет! Да, с этого и начну.
И какой этот Костя проказник! Хорошо, что тогда тётя не узнала, а то досталось бы и ему, да и мне за компанию. А она не забывай ключей! Да, стара уже очень эта ключница, следовало бы тёте переменить её. Хотя бы на этот раз: что-то делала в кладовой, а когда позвали её на скотный двор, она заторопилась, заперла кладовую, а ключи-то и забыла в замке. Чудачка, право. Но она добрая. Как она, бедняжка, отделается теперь перед тётей за эту банку варенья?!"
"Писать-то недолго, только начать", — вспоминает Володя про своё сочинение, удобнее кладёт перед собой бумагу и усиленно принимается грызть карандаш.
"Не забыть написать про угря! А испугался я тогда! Костя кричит мне, чтобы я вылезал, довольно ловить, а мне хотелось дойти до ракитового куста: берег-то там очень хорош, так круто нависает над водой, и под ним в норах всегда ловилось много раков. Я и кричу ему: "Сейчас, подожди немного!" А сам рукой-то лезу в нору, да как вскрикну. Костя спрашивает: "Что с тобой?" А я слова выговорить не могу. Вместо рака в норе извивается что-то скользкое. Но я всё-таки крепко схватил его рукой, да поскорее на берег. Вытащил, а это — большой толстый угорь. Костя смеётся надо мной, я и сам смеюсь, а ещё дрожу от испуга. Да, сколько сейчас времени?"
Володя сорвался с места и пошёл в столовую взглянуть на часы.
— Что, пишешь? — спрашивает его мать.
— Нет, всё ещё обдумываю. Писать-то недолго, только начать, а работы-то всего на час. Да, уже половина девятого! Надо скорее писать.
Он опять вернулся в свою комнату и уселся опять за стол.
"Ну-ка, начну, — решает Володя и густо подчёркивает написанный им заголовок двойной чертой карандашом. — А часть варенья-то у нас пропала, — невольно вспоминается снова ему время, проведённое летом у тёти в Курской губернии. — Поставили мы его тогда в саду под куст, закрыли бумагой, а дня через два пошёл сильный дождь, бумагу сорвало, да всё варенье-то и залило водой... А как третьего дня Колпаков всю тетрадку для черчения испачкал вареньем! Принёс в класс пирожков с вареньем, положил в парту, да тетрадями и придавил их: они размялись и испачкали ему всё. Спасибо, Ермолай Петрович не пришёл в этот день на урок, иначе досталось бы Колпакову.
Колпаков вон уже написал сочинение, целых четыре страницы, говорит, вышло. А я напишу страниц пять: у меня есть про что писать. Сначала опишу, как мы жили на даче, как всей семьей ходили два раза смотреть работы на новой железной дороге — как там насыпь делали, как сваи для моста забивали. Во время забивки свай рабочие пели "Дубинушку". Потом опишу нашу поездку по железной дороге до тёти, а потом — как мы весело провели время у тёти в имении, как ходили за ягодами, за грибами. Много можно написать, не пять, а целых десять страниц. Сегодня напишу начерно, а завтра перепишу.
Только вот на переписку у меня бумаги нет, надо будет завтра у мамы не забыть взять денег на бумагу. Заодно уже попрошу у неё и на коньки: она обещала купить мне новые коньки. Не знаю только, какие покупать. Костя говорил мне, что лучше "Снегурочки" нет коньков, а вон Лихачёв говорит, что "Снегурочка" никуда не годится. Лихачёв тоже написал, как он ездил к брату в имение и как тоже ловил раков. Ну-ка, кто из нас с ним лучше напишет про ловлю раков. Наверно, он лучше: он всегда получает за сочинение пятёрки, а я четвёрки, вот только последний раз мне поставили пятёрку...
А хорошо теперь, наверно, у тёти в имении. Никогда не был у неё зимой. Сад занесло снегом.
Вот мы с Костей полазили бы теперь по снегу-то! Костя говорит, что он в прошлом году из снега сделал настоящую избушку, большую избушку, в которую можно входить и стоять во весь рост. Он её поливал водой, и она так замёрзла, что долго весной не могла растаять. У нас на дворе снегу мало, а то я сделал бы себе такую же избушку.
Да, избушка, а сочинение-то писать нужно. Сейчас начну... А к избушке я приделал бы дверь да вставил окно: у нас в сарае есть и двери, и окна от старого сломанного дома. Устроил бы лавку, стол. Вот где бы сочинение-то писать!"...
— Володя, ложись, завтра кончишь, — отворяя дверь, сказала мать. — Да ты и так уже спишь! Заработался бедный!
Володя сладко спал на столе, положив голову на руки. На столе горела лампа, а под сложенными руками Володи виднелся белый лист бумаги, на котором крупным почерком карандашом было написано: "Как я провёл лето". Слова эти были густо подчёркнуты два раза.
Т. Кудрявцева
В первый раз
С букетом георгинов Митя в первый раз подошёл к школе. Букет у него был такой пышный, такой душистый, такой пунцовый, какой бывает лишь у ПЕРВОКЛАССНИКА.
Потом прозвенел звонок. И он был такой серебряный, такой бесконечный, такой праздничный, каким бывает только ПЕРВЫЙ ЗВОНОК.
Потом к первоклассникам подошла учительница. Она была такая красивая, добрая, какой бывает именно ПЕРВАЯ УЧИТЕЛЬНИЦА. Учительница рассадила первоклассников за парты. А парты цвета крем-брюле ещё не умели хлопать крышками.
И началась у первоклассников новая жизнь — школьная.
ПЕРВОЕ ЗАМЕЧАНИЕ
Сначала ребята были одинаковые, как портфели.
Ходили одинаково тихо, сидели одинаково тихо, смотрели и окно — скучали. Но чем дальше шли дли, тем становилось лучше. Стало видно, что каждый из них — разный.
Стулов, например, всё время что-нибудь ел. Хрустел на весь класс. А Яблокова поднимала руку. Иногда она даже сама не знала зачем. Просто ей нравилось, когда ей вызывали. Беганский постоянно смеялся. Тарахтел как будильник. Словно кто-то его заводил. Вороненков, тот сидел на уроке тише воды ниже травы. Потому что все перемены носился. Его даже прислоняли к стенке и сушили — вот до чего он был мокрый. Попятно, что к концу школьного дня у Вороненкова совсем но оставалось сил. За ним всегда приходила бабушка...
Глушанок всегда после уроков играл в школьном дворе с белым крысёнком. Крысёнок жил в помойке. Глушанок подходил и звал: «Крысь, крысь, крысь», — тот и выходил. У Глушанка появилось прозвище. Крыськин.
Постепенно ребята перестали школы бояться и разговорились. Только Митя никак не мог разговориться.
— Как думаешь, если к велосипеду приделать руль из веток, он будет шуршать? — спросила Митю его соседка по парте Таня Филимонова.
Митя покраснел и не сказал ни слова.
— А в зоопарке родился жирафёнок. Его назвали Стихия.
Митя по-прежнему молчал.
— А Груздков у всех цветов в классе листья оборвал. Говорит, у него ость черепаха.
Митя не мог придумать, куда ему девать руки. Положил их в парту и опустил голову.
— Ты, Караськов, скучный, как молочный суп, — сказала Филимонова на весь класс.
Ребята засмеялись. С тех пор все стали звать Митю Молочным Супом.
Митя съёжился. Даже дома перестал разговаривать.
— Как дела? — спрашивала Митю бабушка.
— Нормально, — отвечал Митя и отворачивался.
Бабушка сердилась.
— Ну и дети пошли — прямо партизаны какие-то. Слова не добьёшься.
Вечером Митя долго не засыпал. Он лежал и думал: «Почему у всех ребят жизнь такая простая, а у меня такая трудная?» И однажды Митя решил то, что все люди когда-то решают: «С завтрашнего дня у меня всё будет по-другому».
А назавтра физкультура была. Все прыгали и длину. Каждый старался друг друга перепрыгать. Если кто и падал, то вскакивал, первый смеялся и опять прыгал. Самая прыгучая оказалась Таня Филимонова. Она разбегалась и взлетала. Как Пума. Митя попробовал сделать так же, споткнулся и шлёпнулся. Прислонился щекой к холодному мату и подумал: «Всё на свете плохо».
— Ха-ха-ха! — засмеялись первоклассники. Всех громче смеялась Таня Филимонова.
Митя сам не знает, как это вышло. Он вдруг подлетел к Тане и толкнул её головой и живот. Сразу наступила тишина. Таня высокая была девочка. Ноги у неё крепкие. Она даже не качнулась. Только заморгала от удивления длинными рыжими ресницами. А потом как закричит:
— Ну, погоди, Супчик! Я так тебя отделаю!
Потом подумала и обиделась. Перестала с Митей разговаривать.
А Мите в дневник записали замечание: «Подрался на уроке». Портфель от замечания стал тяжёлым-тяжёлым. Митя тащил его на плече, как рюкзак.
Дома бабушка жарила котлеты. Она выглянула из кухни и крикнула:
— Подожди десять минут! Папа сегодня на обед придёт.
Папа очень редко на обед домой приходил. Он работал научным сотрудником, и на работе у них была столовая. А тут — на тебе!
Папа возник в дверях и сразу спросил:
— Как дела, школьник?
— Нормально!
Папа заглянул ему в глаза и не поверил. В дневник заглянул. И присвистнул.
— Ну ты даёшь! — сказал он. — Три дня в школе и такие успехи. Врать, брат, никогда не нормально. Давай-ка рассказывай.
Весь папин обед они проговорили в ванной, как заговорщики. Выходит, зря Митя папу боялся. Всё-таки папа сам бывший мальчишка.
ПЕРВЫЙ ПОДАРОК
Таня Филимонова была как львёнок. Волосы красивые — оранжевые. И ресницы такие же. А глаза зелёные. А Митя как раз умел вязать львёнка. Мама его научила. Митя связал львёнка из шерстяных оранжевых ниток. На спине у него вышил: «Подарок». Хранился львёнок пока в Митином пенале под фломастерами. Ведь придумать подарок легче, чем дарить.
Как подарить его Тане Филимоновой, Митя пока не знал — он ещё не умел мириться. Он знал только, что подарки дарят в праздник, и поэтому очень ждал праздника.
На первой перемене в 1-а пришла шестиклассница. Толстая, со строгим лицом. Она пошла и сразу села на стул Татьяны Александровны.
— Внимание, малыши! — сказала она торжественно. — Мы должны подружиться. Я — ваша вожатая.
— Ура! — закричал Вафлин. — Едим молочный суп и едем в Луна-парк?
Митя уронил портфель.
— При чём здесь Луна-парк? — покраснела вожатая. — Будем проводить беседу.
— Так ты же вожатая, — удивился Вафлии. — Вот и вези нас куда-нибудь.
Шестиклассница рассердилась. Нахмурив брови, она сказала:
— Я, мальчик, не из трамвая, а из совета дружины. И давай посерьёзнее.
Первоклассники испугались. Притихли. А Монтикова заплакала. С последней парты быстро встала Татьяна Александровна.
— Ребята, Света будет моей помощницей, — сказала она. — Света — хорошая, а сейчас просто растерялась. Когда в класс приходит вожатая — это праздник!
Митя услышал долгожданное слово, и сердце его застучало часто-часто. Он быстренько достал львёнка и толкнул его Тане.
— Это — тебе от меня. На память. Раз праздник.
Таня Филимонова заулыбалась и полезла в карман.
— А тебе тоже. На,— сказала она и протянула Мите что-то маленькое.— Зуб. Настоящий. Мой, молочный. Вчера выпал.
Таня Филимонова была добрая, как Золушка.
ПЕРВЫЕ НЕДОСТАТКИ
Татьяна Александровна сказала:
— Скоро будет седьмое ноября — праздник Революции. В этот день лучших из нас примут в октябрята. Октябрята — красивое и гордое имя. Это — уже не малыши. Это — будущие пионеры. Пионеры носят красные галстуки, а октябрята — красные звёздочки.
Яблокова подняла руку:
— А всех примут в октябрята?
Татьяна Александровна опять стала объяснять, что примут лучших, а лучшие — это те, кто умеет бороться со своими недостатками.
И вдруг Стулов встал и пошёл к двери. Татьяна Александровна удивилась:
— Ты куда?
— Домой. Бабушка вареники делает. С клюквой.
— Но я ведь вас ещё не отпускала. Вот закончим разговор и иди, ешь тогда свои вареники на здоровье.
Стулов нетерпеливо переступал с ноги на ногу.
— Тогда они остынут. А я горячие люблю.
— Ха! — закричал Вафлин. — Нас всех примут в октябрята, а Стулов в это время будет вареники есть!
Таня Филимонова соображала очень быстро. Она сказала:
— У тебя, Стулов, нет ни силы волн, ни выдержки. Вот они — твои недостатки.
Никто про это раньше Стулову не говорил. А теперь чего доброго из-за этого и в октябрята не примут. Стулов расстроился. Сел на место. С горя достал из портфеля яблоко. Запахло на весь класс яблоком. Все стали оглядываться, принюхиваться и вздыхать. Татьяна Александровна не выдержала:
— Да съешьте в конце концов вы это яблоко!
— Одного на всех мало, — сказал Стулов.
И сразу с трёх парт протянулись три румяных яблока. Филимонова дала, Монтикова и Беганский.
— Молодцы, — сказали Татьяна Александровна. — Будущие октябрята всем должны делиться с товарищами.
Митя покраснел. Он тоже хотел поделиться яблоком, да не успел — прособирался.
«А теперь кто-нибудь, например Вафлин, увидит яблоко у меня в портфеле, подумает, что я жадина,— испугался он. — Я не буду сегодня больше портфель открывать».
И тут же забыл про это. Потому что Татьяна Александровна спросила, нет ли у кого-нибудь перочинного ножика. А у Мити был ножик. Он заторопился, полез в портфель — яблоко упало и подкатилось прямо к ноге Филимоновой.
Филимонова прищурилась, посмотрела сначала вниз, потом на Караськова, молча отодвинула ногу, как будто под нартой сидела лягушка. И отвернулась.
Татьяна Александровна разрезала яблоки — всем поровну. Раздала первоклассникам по маленькому кусочку. Митя стал кусать нехотя. Но, видно, не у одного него пропал аппетит. Вафлин тоже сидел задумчивый. А потом встал и сказал:
— Я на переменах теперь не играю в пробки и значки, а учусь читать книги. Но особенный мой недостаток — я вру. Но, может, это ничего? Примут меня в октябрята?
И тогда Крыськин произнёс:
— Конечно, ничего. Самый плохой недостаток на свете — это пьянство.
Стало тихо. 1-а смотрел на Крыськина с удивлением — Крыськин знал что-то такое, чего ещё никто из них не знал. Митя поднял своё яблоко и понёс его Крыськину.
ПЕРВЫЙ СБОР
Все первоклассники начали бороться со своими недостатками. Кто как умел. Беганский теперь на уроках выключался и молчал как рыба. Стулов перестал приносить в класс кукурузные палочки. Монтикова старалась не плакать — ни от страха, ни от обиды. Первоклассники приходили в школу опять друг на друга похожие — степенные, причёсанные и немножко испуганные.
Все они очень ждали этого дня. И вот он наступил. Он был такой же торжественный, как 1 сентября. И даже больше. Трудно было дотерпеть до конца уроков. Таня Филимонова забыла, что она от Караськова отвернулась, и призналась:
— Совсем не могу больше ждать. Сейчас лопну.
Митя обрадовался, что она обратила на него внимание, и сказал тихо:
— Я тоже.
И вот их повезли во Дворец пионеров. У некоторых бабушек и мам этот день, наверное, тоже был праздничный — они ушли с работы пораньше и поехали вместе с ребятами.
Во Дворце толпилось много народу. Большая блестящая люстра сверкала. Первоклассников поставили в огромный гулкий зал. К ним подбежали пионеры. В руках пионеры держали красные звёздочки.
А Митя стоял последним. Он ждал, ждал, а потом закрыл глаза от волнения и сказал себе: «Ну всё». Ноги у него вдруг подкосились. И он упал. Когда его подняли — он был уже со звёздочкой.
От смущения Митя не знал, что делать. Но Филимонова зашептала ему на ухо:
— Ничего, Супчик, не расстраивайся. Если бы я стояла в конце, я бы ещё хуже свалилась.
Мите сразу стало легче.
А потом заиграла музыка — началось веселье. Кто прыгал, кто плясал, а кто просто бегал от радости. Митя всё время трогал свою звёздочку рукой, проверял, не отцепилась ли. Он стоял у стенки и смотрел на ребят. И тут Таня Филимонова подбежала к нему и говорит:
— Ты — мой сосед, будь моей парой. Давай с нами в ручеёк!
Она крепко схватила его за руку. Видно, боялась, чтоб он опять не упал.
Вечером Митя раскрасил страничку в своей записной книжке в красный цвет, самый праздничный из всех цветов на свете, и синим по красному написал:
«На улице я распахнул пальто. Без такой звёздочки мне нельзя было жить».
ПЕРВЫЕ ГОСТИ
В ноябре на улице уже холодно. Воздух как мороженое. Прохожие пальто по распахивают, а наоборот, застёгиваются на все пуговицы. Митя пальто распахнул и — заболел.
Теперь он лежал в кровати. На ногах у него были шерстяные носки, на шее компресс, а на голове — бабушкин платок.
— Главная твоя задача — пропотеть, — сказала ему мама, уходя на работу.
Митя лежал и потел. А это очень скучно.
Перед Митей стоял будильник. Митя смотрел па него и вместе со стрелкой считал минутки. «5, 15, 30, 45—урок кончается. Сейчас перемена будет. Вороненкова сушить начнут...»
Мите стало грустно.
«Повязать, что ли», — подумал оп. Но, кроме львёнка, он вязать ничего не умел. А вязать одно и то же — неинтересно. И вдруг раздался звонок. Митя услышал голос Вафлина:
— Мы к вам, бабушка, в гости. Уроки носим — кто заболел.
И голос Стулова:
— А это чем у вас пахнет — блинами?
— Ах вы голуби, — заахала бабушка.
Вафлин ужо входил в комнату. Он сказал:
— Привет, Супчик! Ты болеешь? Я тоже, наверное, заболею — мороз на улице. Вон Филимонова — вся красная от мороза.
В дверях стояла Филимонова. Мите сразу захотелось под одеяло. Но Филимонова недолго стояла в дверях. Она стала теребить одеяло.
— Вставай, Караськов! Пора уроки делать.
А Вафлин взял и стащил с Мити одеяло.
— Караськов в носках! — закричал оп. — Смотри, Филимонова!
Митя покраснел и скорей стал стаскивать носки, но тут вошли бабушка со Стуловым. Бабушка несла тарелку с блинами, а Стулов банку с вареньем. Стулов совсем не замечал Митю. Он громко рассказывал бабушке:
— А вы знаете, как моя бабушка повидло варит? Она яблоки через мясорубку пропускает.
Филимонова строго сказала:
— Ты что, Стулов, к Караськову обедать пришел? Нам Татьяна Александровна чего велела?
— А чего? — удивился Вафлин. — Мы поручение уже выполнили. Пришли. Пусть теперь Супчик для нас спляшет. Если он нам рад.
Бабушка замахала руками и стала усаживать всех за стол. Филимонова упиралась, Вафлин рвался заводить пластинки, а Стулов стоял с полным ртом. Оп стеснялся теперь жевать.
В комнате стало шумно, как в классе. А Митя почувствовал, что выполнил задачу, которую поставила ему мама, — пропотел.
Потом, когда гости ушли, Митя записал в своей записной книжке: «Приходила Филимонова. Она была румяная, как Заря».
ПЕРВЫЕ ВЫБОРЫ
После уроков все остались в классе.
— Ну что ж, — сказала вожатая Света, — пора выбирать командиров.
Митя отвернулся к окну.
«Всё равно не выберут», — сказал он себе, чтобы успокоиться.
— Беганского! Беганского! — закричал сосед Беганского Вафлин.
— Вафлина! Вафлина!— закричал Беганский.
— Ребята, так нельзя, — сказала Татьяна Александровна. — Нельзя предлагать, не думая, просто так. Какой командир из Вафлина, если он обманывает? Какой командир из Беганского, если он выбрасывает мел в окно?
Про мел-то все и забыли. Это давно было — позавчера.
1-а задумался.
— Какие вы неактивные,— сказала Света. — Вот ты, Глушанок, каким представляешь себе командира? Вставай, вставай, говори.
— Я не знаю, — сказал Глушанок,— но вообще-то знаю. Летом, когда мы играли в индейцев, нашим командиром был Лёша —это мальчик с нашего двора. Лёша всегда мог найти всё. Перья — пожалуйста, луки и стрелы — тоже пожалуйста.
— Ну, это ясно, — сказала вожатая. — А кого ты предлагаешь?
— Я предлагаю себя, — сказал он и сел.
— Ты, Глушанок, от скромности не умрёшь, — удивилась пожатая.
Все засмеялись.
«Счастливый Крыськин, — подумал Митя. — Я вот так не могу».
Руку подняла Яблокова. Татьяна Александровна улыбнулась:
— Тоже себя хочешь предложить?
Яблокова покраснела.
— Нет, я хочу Филимонову. Она лучше всех прыгает. А когда мы пришли к ней на день рождения... у неё в комнате были качели... Конечно, всем захотелось покачаться. А Таня сказала: «Я буду последняя». И начала качаться только тогда, когда все откачались. Она — дружная.
— Это хорошо, хорошо, — обрадовалась вожатая.— Кто-нибудь ещё хочет сказать про Филимонову?
— Ага, её, — от растерянности подумал вслух Караськов, — я хочу.
Вожатая с любопытством посмотрела на Митю. За два месяца она в первый раз услышала его голос. Ребятам тоже стало олень любопытно, что же такое скажет Караськов?
А он сказал:
— Она достойна всего хорошего.— Подумал, подумал, но больше слов найти не мог — все они куда-то подевались.
— Филимонову командиром! — закричал Вафлин. Снял сандалию и застучал ею по полу.
Филимонова вдруг полезла под парту.
— Караськов, Караськов,— позвала она.
Митя, как будто нечаянно уронил карандаш, зажмурился и нырнул ним.
— Я здесь.
— Караськов, Караськов! — благодарным шёпотом закричала Филимонова. — А кем ты хочешь быть? Санитаром хочешь?
Митя кивнул.
— Будешь, — щедро пообещала Филимонова. — Ну ладно, я — наверх. — И быстренько высунула голову из-под парты...
1-а был в восторге: каждого кем-нибудь да выбрали.
А после выборов Вафлин стукнул Митю в грудь и заорал:
— Ребята, ребята!!! У Супчика теперь новое имя — Мойдодыр!
ПЕРВЫЙ СУББОТНИК
Внезапно Левикова осенило. На математике, когда все решали пример с иксом, он встал и сказал:
— Почему у нас никогда нет субботника? Давайте подметём двор.
Всем предложение Левикова понравилось. Татьяна Александровна даже не рассердилась, что он руку не поднял.
После уроков пошли во двор. Двор был завален листьями. Нянечка, тётя Саша, выдала командиру Филимоновой мётлы, грабли и вёдра.
Сначала всем захотелось получить мётлы. Вафлин подрался со Стуловым, Беганский с Крыськиным, Филимонова с Груздковым. Татьяна Александровна стала наводить порядок. Но тут мётлы кончились.
Тогда всем захотелось получить грабли. Стулов подрался с Вафлиным, Крыськин с Беганским. Татьяна Александровна окончательно рассердилась. Но тут кончились и грабли.
Вёдра достались почти всем.
Только Монтиковой ничего не досталось. Мите стало жалко Монтикову. Но отдать свои грабли было ещё жальче, и вдруг Филимонова протянула Монтиковой веник. Это они с Яблоновой выдернули из метёлок прутья — получился для Монтиковой веник. Всемогущая была Филимонова, как Хоттабыч.
Монтикова стала подметать двор начистовую. За всеми понемножку. Особенно за Крыськиным. Он очень торопился, потому что соревновался с Беганским. А Беганского торопил Стулов — он кленовые листья складывал в вёдра. А складывать — быстрее, чем сгребать. Беганский переживал — он сам хотел торопить Стулова.
Но скоро площадка стала чистой и просторной. Как поле. Стало всем весело. Особенно Беганскому. Он начал фантазировать.
— А потом тётя Саша сожжёт наши листья. Мы посадим здесь настурции.
— И георгины,— вырвалось у Мити.
— Правильно, Мойдодырчик, и георгины, — обрадовался Беганский.
Татьяна Александровна увидела, что все уселись на скамейку, и говорит:
— Последи за ребятами, Филимонова. Я только закрою класс.
Все посмотрели на Филимонову с завистью.
А Вороненков, как только Татьяна Александровна ушла, засвистел и стал прыгать через скамейку. Девчонки завизжали, а Филимонова стала хватать Вороненкова за ноги. Она, наверное, хотела его остановить, чтобы он не упал. Но он как раз взял и упал. А на него свалилась скамейка. Когда Вороненков из-под скамейки вылез, все увидели, что голова у него разбита.
1-а замер.
«Ой, беда», — была первая мысль у Мити. «Скорей помочь», — была вторая мысль. «Только бы не попало Филимоновой», — была третья.
Митя собрал все силы, затащил Вороненкова на скамейку и — пулей к телефону.
Набрал 03.
— Мой друг упал и разбился. Нечаянно. Приезжайте скорее. Я вас встречу. Адрес...
Но тут к будке подбежала Филимонова.
— Не надо врача. Татьяна Александровна Вороненкова в медпункт понесла.
Митя повесил трубку. И вздохнул.
А Филимонова сказала с уважением:
— Ты, Караськов, настоящий Мойдодыр.
ПЕРВОЕ ДЕЖУРСТВО
Митя мечтал быть дежурным.
«Выйди, Вафлин, из класса, — скажу я. И — он выйдет. И Беганский послушается. И Вороненков. Филимоновой делать будет нечего. Все увидят, какой у меня порядок».
Когда дежурным был Груздков, он всё потерял. И повязку, и тряпку — с доски вытирать, и лейку для цветов. Он не потерял только своё мыло «Турист», потому что всё время таскал его в кармане, даже мокрое.
Вафлин тоже дежурил плохо. Но Вафлин умел подговаривать. Он подговорил Груздкова, чтобы тот принёс свою черепаху в школу. И он принёс её в тот день, когда Татьяна Александровна сказала:
— Сегодня дежурят Караськов и Филимонова.
В большую перемену Митя только хотел выгнать ребят из класса, как Татьяна Александровна всех построила к говорит:
— Караськов будет отвечать за порядок в классе, а Филимонова — в столовой. Обедают дежурные в последнюю очередь.
Филимонова встала рядом с Татьяной Александровной. Она сияла как солнце. Мити открыл дверь, и 1-а потянулся в столовую.
Митя остался один в классе. Было тихо. Пахло мелом и мокрой тряпкой. Митя почувствовал вдруг себя самым главным и стал вытирать доску. Он даже пел и свистел, как птица.
Он не слышал, как в парте кто-то шуршал. Это шуршала черепаха. А за дверью сопели Вафлин и Груздков. Они убежали из столовой, когда Татьяна Александровна пошла за киселём. Филимонова не уследила.
Груздков пережинал, что черепаха голодная.
— А ты её — цветами, цветами,— уговаривал Вафлин.
— Дежурный же,— шептал Груздков.
— А, сейчас, — сказал Вафлин.
Он ворвался в класс и подскочил к Мите.
— Груздков трус, — сказал Вафлин. — Обалдеть, какой трус. С первого этажа, из туалета, побоялся прыгнуть. Вот ты бы, Мойдодырчик, конечно, смог, а? Выпрыгни-ка из класса.
Митя растерялся.
— Первый же этаж! — закричал Вафлин и стал подталкивать Митю к окну.
Делать было нечего. Митя встал на самый краешек подоконника. «Если бы сейчас вернулась Филимонова», — с надеждой подумал Митя. Но Филимонова не возвращалась.
И Митя прыгнул.
— Махай, махай руками,— закричал Вафлин. — Как стрекоза.
Митя взмахнул руками.
И земля перевернулась.
ПЕРВАЯ ПЯТЁРКА
На следующий день Митя пришёл в школу в гипсе. Его привела Татьяна Александровна за левую руку. Правая рука у Мити была сломана. Портфель несла бабушка. Она всё время плакала. Татьяна Александровна её успокаивала и обещала, что теперь всегда будет Митю водить. Даже в туалет.
Митя молчал.
Весь класс встречал его у дверей. Филимонова выхватила портфель из рук бабушки. Беганский постучал пальцем по гипсу и с завистью спросил:
— Настоящий?
Когда прозвенел звонок, Митя услышал шёпот Вафлина:
— Бриллиантовая рука...
Филимонова тут же треснула Вафлина по голове «Чтением».
— Будем писать сочинение, — сказала Татьяна Александровна. — Оно называется: «Чего я хочу больше всего на свете?»
Вафлин наморщил лоб. Монтикова положила в рот косу. Филимонова нечаянно мазнула себя по щеке шариковой ручкой.
1-а задумался. Он писал первое в своей жизни сочинение.
«Я хочу сто порций мороженого. Хочу, чтобы ребята и люди дружили. И в конце концов, чтобы я учился на пятёрки»,— корявыми большими буквами выводил Стулов.
«Я бы стёр с лица земли всех плохих людей. А ещё я бы устроил так, чтобы все дети помогали мамам. Потому что мамы родили всех нас, 250 тысяч ребят», —фантазировал Крыськин.
Филимонова писала: «Я хочу, чтобы Татьяне Александровна стало с нами легче. И хочу, чтобы во всех странах женщины стали равноправными с мужчинами».
Митя ничего писать не мог. У него правая рука была в гипсе. Митя сидел и представлял, что он волшебник. Он — волшебник и умеет сочинять стихи. Мите сделалось так легко, как будто он побежал с горы.
Когда прозвенел звонок, все заторопились сдать свои листочки. А Митя встал и поднял левую руку.
— Ты что, Караськов? — встревожилась Татьяна Александровна.
— Я — волшебник и вот я сочинил:
Ах, стрекоза! Ты странный самолёт!
Летишь над лилипутским
Лесом травяным.
Летаешь над водой —
Над лилипутским морем.
Ах, стрекоза, мой странный самолёт!
Куда же ты летишь?!
— Караськов, да ты же не Караськов, ты просто Пушкин! — радостно воскликнула Татьяна Александровна. И поставила Мите большую красивую пятерку. В журнал.
Все сидели потрясённые. А потом как закричат:
— Он — Пушкин, Пушкин!!!
— Подумаешь, Пушкин, — сказал Вафлин и с грохотом открыл форточку.
ПЕРВЫЕ КАНИКУЛЫ
Выпал снег. В городе появились деревянные заборы, за которыми летом продают арбузы, а зимой — ёлки.
У 1-а начались каникулы.
Первоклассники сразу встали на лыжи. Все, кроме Митя. Митя был освобождённый.
— Ты не горюй, — сказала ему Татьяна Александровна. — Мы с тобой будем болельщиками. Это ещё лучше. — И взяла Митю за руку.
А у лыжников получились разноцветные рельсы. Потому что у кого лыжи были зелёные, у кого голубые, у кого — жёлтые. Первоклассники выстроились в поезд, как вагончики.
И вагончики были похожи. Они не могли стоять спокойно, наезжали друг на друга. Волновались.
Монтикова сказала:
— У меня от волнения даже руки замёрзли.
И у всех руки тоже стали мерзнуть.
Но вот — команда:
— На старт!
Ребята заторопились, а кто-то, кажется Яблокова, успел крикнуть:
— Ура!
И поехали.
Первой Таня Филимонова.
Снег — белый, хрустящий, как полотенце. А солнце — красное, огромное.
Октябрята мчались быстро, как только могли.
А рядом с лыжней бежали бабушки, папы, вожатая Света.
Татьяна Александровна с Митей стояли на место, но дышали так быстро, как будто тоже ехали — болели.
Всё у Филимоновой сначала шло замечательно. Её красный костюм мелькал впереди всех. Она была, как огонёк. И вдруг у самого финиша — лыжа на лыжу, а Филимонова вбок и вниз. Упала в сугроб.
Яблокова обогнала Филимонову. Все сразу замахали руками:
— Яблокова! Яблокова!
— Филимонова! Филимонова! — закричал Митя.
Яблокова подкатила к Филимоновой, улыбнулась ей и взяла за руку. Все решили, что они — обе чемпионки.
А Филимонова обернулась и посмотрела на Митю.
Ресницы у Мити были белые, пушистые. Это на них, наверное, налипла снежники. А одна даже сидела на лбу. И не таяла. Потому что Мите было очень холодно.
Филимонова подъехала к нему.
— Какой ты красивый, Караськов... Как Снежная Королева.
И вдруг засмеялась:
— Здравствуй, Митя!
— Здравствуй, Таня, — сказал Митя.
Так они назвали друг друга по именам.
Это было в первый раз.
М. Гордин
Чёрная шляпа
Иду я однажды по улице и вдруг вижу: мне навстречу идёт наш учитель математики Павел Семёнович. Он ещё далеко был, в другом конце улицы, но я его узнал — он всегда в чёрной шляпе ходит, в синем пальто и с портфелем.
Я думаю: «Надо лучше свернуть». Потому что если Павел Семёнович меня увидит, так придётся здороваться, улыбаться или даже о чём-нибудь разговаривать.
Я взял и повернул обратно. Потому что я просто гулял и мне было всё равно, куда идти.
Но тут я подумал: «А вдруг Павел Семёнович меня тоже заметил?» Тогда ведь он поймёт, что назад я повернул нарочно, чтобы с ним не здороваться. Он же обидится. А завтра ещё на уроке меня спросит — почему это я с ним не поздоровался?
«Лучше, — подумал я, — сделаю вид, что я тут ищу номер дома и поэтому хожу взад-вперёд».
И я стал сильно задирать голову кверху. Походил я так немножко с задранной головой, а потом взял и зашёл в одну парадную.
«Пускай, — думаю, — Павел Семёнович мимо пройдёт, а тогда уж я спокойно выскочу и пойду дальше».
И я стал в парадной около двери так, чтобы мне видно было, кто по улице идёт, а меня с улицы чтоб никто не видел.
Стоял я так, стоял и вдруг вижу в дверном стекле чёрную шляпу и синее пальто.
Но только они не мимо проходят, а — прямо в эту дверь. Павел Семёнович идёт медленно, задумавшись. Пока он дверь открывал, пока ноги вытирал, я стал быстро-быстро по лестнице подниматься. На всякий случай опять голову задираю, будто смотрю номер квартиры. А сам думаю: «Наверное, Павел Семёнович как раз здесь живёт. Или, может, какие-нибудь его знакомые здесь живут, — именно в этой парадной. Что если он вдруг меня окликнет и спросит: к кому это я иду? А я возьму и случайно назову ему номер квартиры как раз его знакомых или, может, его самого, если он здесь живёт. А он тогда спросит: зачем я иду к нему или к его знакомым? Что я скажу?»
Я так и ждал — вот он меня окликнет!
Но Павел Семёнович меня не окликнул.
Я поднялся на второй этаж, там он меня уже не мог видеть, и я как пустился по лестнице, так до верхней площадки без остановки... Добежал и смотрю вниз.
Вижу — чёрная шляпа начала по лестнице подниматься.
Первый этаж, второй, третий... «А что если Павел Семёнович именно сюда идёт? Вот на верхнюю площадку, а?»
А шляпа уже за один этаж от меня.
Что делать?
Подошёл я к одной двери на площадке. Возле звонков разные фамилии, но Павла Семёновича фамилии нету. Я взял и... позвонил. Какая-то тётенька из-за двери спрашивает:
— Вам кого?
А я и сам не знаю — кого мне! Никак не могу понять, какая фамилия к какому звонку относится. Первую попавшуюся прочитал. Тётенька мне из-за двери говорит:
— Сейчас узнаю.
Я думаю: «А что если это именно знакомый Павла Семёновича, к которому он идёт? И мы тут как раз и встретимся?»
А шляпа уже у меня за спиной — совсем близко. Я обернулся, говорю: «Здра...»
И тут вижу, что это совсем и не Павел Семёнович. Просто похож. И в шляпе, и в пальто, и с портфелем. И он, этот не Павел Семёнович, мимо прошёл, вынул из кармана ключ, отпер дверь напротив. И всё. Я так обрадовался, что это не Павел Семёнович, и что это не он здесь живёт, и не его знакомые, что про всё забыл и побежал вниз.
Но тут открылась дверь, у которой я звонил, и оттуда кто-то вышел. Он увидел, что я бегу вниз, и закричал: «Подожди!» И за мной.
Ясно, этот дяденька, которого я вызвал, рассердился на меня. Если догонит, так и в милицию отвести может. А что? За хулиганство.
Ну я и припустил! Через пять ступенек, наверное, прыгал. Внизу, уже у самой парадной, растянулся. Брюки порвал.
Весёленькое приключение!..
И всё из-за чего? Поздороваться постеснялся. Вот дуралей-то!
Ещё дома за брюки попадёт...
Ю. Калинин
Учитель математики
Много лет прошло с тех пор. Многое забылось. Но Николая Васильевича Семёнова — школьного учителя математики — я запомнил так, будто видел только вчера. Коренастый, седой, какой-то весь крестьянского мешковатого вида, крепкий, с большими пальцами натруженных рук и удивительно голубоглазый. Таким увидел я его впервые, таким запомнил на всю жизнь.
Знакомство с ним началось неожиданно. Перевёлся в другой город прежний преподаватель математики. Мы его... ну, можно считать, что любили, хотя и обманывали напропалую. Был он добрым и немного рассеянным. Мог дважды объяснить одно и то же, если мы дружно объявляли, что на прежнем уроке этого ещё не проходили. Двойки он не ставил, как-то стеснялся ставить. Выяснив с очевидностью, что ученик урока не знает, он смущённо просил его непременно выучить к следующему разу и в следующий раз спрашивал именно тот материал. И после удовлетворительного ответа торжественно и с удовольствием выставлял в классном журнале четвёрку. И каждый раз извинялся, что не поставил пятёрку, что со второго раза пятёрку ставить не может, так как это все же второй раз...
Словом, перевёлся он в другой город и исчез из нашей жизни. И вдруг мы узнаём, что к нам назначен Семёнов, о котором в школе ходил слух, что он — зверь!
— Сегодня, — начал он урок, — мы будем проходить равнобедренные треугольники. Понятие равнобедренности и доказательство продемонстрирует нам у доски... — Он наугад ткнул крепким пальцем в список и поднял на нас глаза: — Курочкин.
У Курочкина от неожиданности выпучились глаза. Он встал, поперхнулся и разом потерял дар речи. Минуту он стоял, краснея и надуваясь, как шар, перед тем, как лопнуть.
— А нам ещё не объясняли! — наконец фальцетом крикнул он.
— Я знаю,— спокойно согласился Семёнов.— Ну и что?
—Как что? — возмутился Курочкин. — Раз не объясняли, значит, я не знаю!
— Садись,— просто согласился Семёнов,— двойка.
В классе стало так тихо, что через форточку мы услышали, как на лёгком осеннем ветерке шумит недалёкий сосновый лесок.
Семёнов снова ткнул пальцем в список.
— Объяснять нам будет...
В тот день журнал украсился четырнадцатью двойками.
На следующий день директора школы осаждали возмущённые родители. Но начался очередной урок математики, и мы, к ужасу своему, узнали, что сегодня будем проходить не прежнюю, а следующую тему.
— Доказывать пойдёт...
Семёновский палец повис над нашим списком.
Не знаю, правильно ли всё это было с точки зрения педагогической науки, но вначале это привело к тому, что благополучный до того наш класс стал не просто отстающим, а поголовно двоечным, отчего мы — деваться было некуда! — принялись лихорадочно читать учебник наперёд и к концу полугодия двойки сумели кое-как выправить, а уже экзамены за год сдали без единой тройки. Годы спустя почти все мы блестяще сдали экзамены в технические институты.
Много позже мы разобрались, в чём дело. Николай Васильевич научил нас самостоятельно работать. Одного этого было достаточно, чтобы быть благодарным учителю на всю жизнь.
Но он удивил нас ещё раз.
— Сегодня,— начал очередной урок Николай Васильевич,— мы попытаемся решить... ну, скажем так—географическую задачу. Определим расстояние от нашей школы до пустыни Сахары.— Он посмотрел на нас серьёзно и немного печально.— Только не в километрах, а в сантиметрах.
— Почему в сантиметрах? — крикнули из класса.
— Сами догадаетесь. Задача географическая. Следовательно, наглядная.
А надо сказать, что географию у нас в классе недолюбливали. У меня лично неприязнь к предмету началась с того дня, когда учительница принесла на урок проектор с диапозитивами о пустыне Сахаре. На ярком цветном экране в затемнённом классе мелькали отвратительные морды ящериц, разинутые пасти змей с раздвоенными жалами, мохнатые лапы пауков, панцири жуков-скарабеев и прочая нечисть.
— А в очень древние времена,— пояснила учительница,— это была цветущая плодородная страна. Но скотоводство погубило растительность, почва оскудела, и пришли пески. Теперь это практически необитаемая часть суши.
Откуда пришли эти злополучные пески, она не сказала. А мы не спросили. Нас это касалось мало. Кругом бушевали глухие леса. До ближайших песков, судя по учебнику географии, были тысячи километров. Они были далёкими, эти пески. А вот лес свой мы знали хорошо. Были тому причиной и грибы, и ягоды, и лесные походы. Но больше всего — близость его к школе. Через луг перемахнуть — и вот он, лес!
После уроков мы никогда не торопились домой. Бежали в лес. Там, на большой поляне, сваливали в кучу портфели и сумки и предавались разбойничьим играм. Лазили по деревьям, кидались сосновыми шишками, сшибали палками гроздья спелой рябины, срезали на дротики поросль прямостойного ольшаника и состязались в точности и дальности метания.
Однажды кто-то придумал новую затею. Называлась она «парашют». Нужно было выбрать молодое деревце, забраться на него повыше и схватиться за вершинку руками. Тонкий ствол тут же сгибался под тяжестью тела и плавно опускал тебя на землю. Ощущение парения на парашюте было полным и восторженным. Спуски эти мы продолжали до темноты...
С того дня в лесу беспрерывно раздавался треск ломаемых берёзок, ольшинок и топольков. В поисках нетронутых деревьев мы всё дальше и дальше разбредались по опушке.
— Непременно в сантиметрах! — повторил Николай Васильевич. Далее он повёл себя странно. Вместо того чтобы вызвать кого-то из нас к доске, он вывел класс во двор, раздал приготовленные заранее лопаты и зашагал к лесу. Мы цепочкой поторопились за ним.
Стояло прозрачное утро. Почва влажно пружинила под ногами. Далеко в лесу металлическими голосами кричали галки. Николай Васильевич завёл нас в сосняк и выстроил цепью.
— Идите вперёд, — приказал он,— и через каждые десять шагов копайте на глубину штыка. Идите до тех пор, пока не решите задачу.
Мы весело навалились на лопаты. От нашего дыхания шёл пар...
Вернулись мы скоро.
Смущённые, сгрудились вокруг Николая Васильевича и, опираясь на лопаты, пришибленно молчали. Почти в каждой из вырытых ямок, под тонким слоем перегнившего хвоистого настила светился мокрый песок. Он был тут, под ногами, в каких-то двадцати сантиметрах от наших ног. Вот каким коротким оказалось расстояние до пустыни!..
Я до сих пор благодарен Николаю Васильевичу, что он ни слова не сказал нам. Просто дождался, когда последний из нас подойдёт, встал, отряхнул брюки и пошёл к школе.
Не знаю, откуда узнал он про наши «парашюты». Сам ли случайно увидел или услышал от кого, не в том суть. Важно, что и этот вопрос он решил как-то по-своему...
Вот уже много лет, как я, с лёгкой руки Николая Васильевича, стал инженером. Всё своё время отдаю технике, изобретаю, пишу статьи по вопросам механики, но с того самого дня, как вывел он нас на урок математики в лес, каждая бездумно сломанная ветка отдаётся во мне болью, будто кто у меня самого отламывает ребро.
Итак, рассказы прочитаны! Давайте проверим ответ на вопрос: "О каком времени повествуют авторы?" В первом рассказе "Лиха беда почин" Н. Васин сообщает о Курской губернии, где герой провёл свои летние каникулы. Губернией называли Курскую область до революции 1918 года. Во втором рассказе Т. Кудрявцева знакомит нас с жизнью неразговорчивого первоклассника Мити Караськина, который мечтает стать октябрёнком. Конечно, действие рассказа можно отнести к советскому времени. В перестроечные годы проявилась тенденция стесняться своих строгих учителей, ребята даже избегали встречи с ними, чтобы не здороваться. В последнем рассказе "Учитель математики" автор-повествователь с благодарностью вспоминает своего требовательного учителя Николая Васильевича, благодаря которому он стал инженером-изобретателем.