Происхождение своей фамилии Михаил Пришвин (1873-1954) объяснял так: «...предки мои торговали пришвами (часть ткацкого станка), за что и получили сначала прозвище, а потом и фамилию».
Имя Пришвина стало известно благодаря рассказам о природе. Помните «Лисичкин хлеб», «Дедушкин валенок», «Кладовую солнца»? Казалось бы, незатейливые сюжеты не будут так увлекательны, как приключения сказочных героев, но простодушие и наблюдательность рассказчика, доверительно обращающегося к читателю, превращает самое обычное в незнакомое и очень интересное.
Вот луг за окном, жёлтый от множества растущих одуванчиков, а утром и вечером ярко-зелёный. Что за диво? Эти цветы нарочно ребятишки срывают, чтобы сдуть белую шапку с одуванчика для весёлой забавы над кем-нибудь из сверстников. И Пришвин пишет о своём удивительном открытии:
«... когда солнце взошло, я видел, как одуванчики раскрывают свои ладони, и от этого луг становился опять золотым. С тех пор одуванчик стал для нас одним из самых интересных цветов, потому что спать одуванчики ложились вместе с нами, детьми, и вместе с нами вставали».
В детстве Миша и три его одноклассника решили убежать из родного города на лодке, захватив с собой ружьё: «Мы странствовали несколько дней, много стреляли. Изловил нас знаменитый тогда в Ельце истребитель конокрадов — становой пристав... сам поохотился с нами, похвалил нашу стрельбу и, между прочим, доказал, что вернуться нам всё-таки необходимо: Азии мы до зимы всё равно не достигнем».
Этот побег выявил две основные черты его личности: особую склонность к путешествиям и стремление соединить жизнь и сказку.
В четвёртом классе мальчика исключили из Елецкой гимназии, где основное внимание уделялось языкам, литературе и истории, за дерзость, сказанную учителю географии Василию Розанову, ставшему позднее знаменитым религиозным философом и публицистом.
Михаил Михайлович изучал естественные науки в Тюменском училище, из Рижского политехникума его исключили за участие в марксистском кружке. Он закончил агрономическое отделение университета в Лейпциге: «Из-за всякого рода бунтов я оставался, в сущности, полуобразованным человеком и, болезненно чувствуя это, набросился в Германии на разного рода науки».
В 29 лет начал работать скромным агрономом в Клину, потом увлёкся фольклором, этнографией, в 34 года написал свою первую книгу и с тех пор решил связать свою жизнь с русской литературой.
Он пережил три войны и революцию, успел многое повидать и запомнить, побывать в Сибири и Средней Азии, на Дальнем Востоке, на Севере и Кавказе. Его спутниками были записная книжка да ружьё. Сколько тропинок в лугах и лесах истоптал, сколько узнал больших и малых озёр и рек! Прекрасно понимал жизнь и быт простых людей: помора, раскольника, пахаря, охотника, рабочего, мастерового. Ощутил всё богатство и прелесть родного слова.
Что же вело писателя в край непуганых птиц? Любовь ко всему новому и неизведанному? Жажда необыкновенных приключений и встреч? И да, и нет. Михаил Пришвин принадлежал к тем правдоискателям земли русской, «очарованным странникам», кто всерьёз задумался о своём предназначении на земле. Для того чтобы понять себя, ему понадобились долгие годы путешествий и наблюдений, испытаний и открытий.
В его книгах много лирических отступлений и взволнованных рассуждений по самым разным поводам. Вот, например, размышление о птицах небесных:
«... вы думаете, легко им жить? Летят — шишки под крыльями, повеселятся денёк весной — и в гнездо, сиди, не шевелись, а потом вывели — таскай весь день червей. Выкормили — опять в дорогу, опять шишки под крыльями. И попить и поесть ей не в радость, кругом враги: клюнет и оглянется, клюнет и оглянется».
Но ничего нет, по мнению писателя, краше и свободнее на земле, чем птицы!
Любимыми жанрами Пришвина были очерк, рассказ, повесть, роман, сказка-быль, миниатюра, дневник. В своих произведениях он добрый и мудрый собеседник, ведущий диалог с читателем о важных нравственных проблемах в самой разной художественной форме.
«Чтобы описать дерево, скалу, реку, мотылька на цветке... нужна жизнь человека, и не для сравнения и очеловечивания... а как внутренняя сила движения», — объяснял он суть своего творческого метода.
И действительно, под пером Пришвина природа предстаёт во всём великолепии красок, звуков и ароматов! Мы угадываем весну в едва уловимой мелодии тающих сосулек, наслаждаемся прохладой и переливами лесного ручья, видим слияние капелек дождя в неисчислимые миллионы. Писателя всегда привлекала вода, в ней он видел аналогии с жизнью человека, ценил её живительную силу:
«В лесах я люблю речки с чёрной водой и жёлтыми цветами на берегах; в полях реки текут голубые, и цветы возле них разные. Иду тихо по берегу реки, разглядываю подводные чудеса и плавающих между зелёными растениями рыб… Блюдца лилий и нити, идущие от них в глубину, так грациозны, что представляется, будто возникли они от удара тонкого музыкального пальца по клавишам фортепьяно. С одной переходишь глазами по всей реке, и кажется тогда, что все эти подводные растения с их чудесными рыбками вышли из музыки; песенка отзвучала когда-то, а они все тут остались... Там, где тогда мчались весенние потоки, теперь везде потоки цветов. И мне так хорошо было пройтись по этому лугу... значит, недаром неслись весной мутные потоки».
В военное лихолетье под Переславлем-Залесским, в старинной деревне Усолье пожилой Пришвин — ему уже исполнилось 68 — работал над созданием произведений: «Родники Берендея», «Кащеева цепь», «Корабельная чаща», «Охотничьи рассказы», «Кладовая солнца». Здесь было красиво и тихо: сосновый лес и речка Вёкса, знаменитое Блудово болото и сладкая клюква. Отсюда родом старик Антипыч и дети-сироты, ставшие прототипами Насти и Митраши из известной всем ребятам и взрослым сказки-были «Кладовая солнца».
Писателя часто упрекали в аполитичности, в отходе от современности, в излишней увлечённости «цветками и листиками». Он же не сомневался, что только спасти человека от зла может только тесная связь с миром природы. Последние свои годы Михаил Михайлович провёл в деревне Дунино, не переставая трудиться над дневниками, и дожил до 81 года...
Михаил Пришвин
Журка
Раз было у нас – поймали мы молодого журавля и дали ему лягушку. Он её проглотил. Дали другую – проглотил. Третью, четвёртую, пятую, а больше тогда лягушек у нас под рукой не было.
– Умница! – сказала моя жена и спросила меня: – А сколько он может съесть их? Десять может?
– Десять, – говорю, – может.
– А ежели двадцать?
– Двадцать, – говорю, – едва ли.
Подрезали мы этому журавлю крылья, и стал он за женой всюду ходить. Она корову доить – и Журка с ней, она в огород – и Журке там надо, и тоже на полевые, колхозные работы ходит с ней, и за водой. Привыкла к нему жена, как к своему собственному ребёнку, и без него ей уж скучно, без него никуда. Но только ежели случится – нет его, крикнет только одно: «Фру-фру!», и он к ней бежит. Такой умница! Так живёт у нас журавль, а подрезанные крылья его всё растут и растут.
Раз пошла жена за водой вниз, к болоту, и Журка за ней. Лягушонок небольшой сидел у колодца и прыг от Журки в болото. Журка за ним, а вода глубокая, и с берега до лягушонка не дотянешься. Мах-мах крыльями Журка и вдруг полетел. Жена ахнула – и за ним. Мах-мах руками, а подняться не может. И в слёзы, и к нам: «Ах, ах, горе какое! Ах, ах!» Мы все прибежали к колодцу. Видим – Журка далеко, на середине нашего болота сидит.
– Фру-фру! – кричу я.
И все ребята за мной тоже кричат:
– Фру-фру!
И такой умница! Как только услыхал он это наше «фру-фру», сейчас мах-мах крыльями и прилетел. Тут уж жена себя не помнит от радости, велит ребятам бежать скорее за лягушками. В этот год лягушек было множество, ребята скоро набрали два картуза. Принесли ребята лягушек, стали давать и считать. Дали пять – проглотил, дали десять – проглотил, двадцать и тридцать, да так вот и проглотил за один раз сорок три лягушки.
Рассказ М. Пришвина про Журку читает Юрий Рудник (формат mp3; размер 1,69 МБ; продолжительность 00:02:27).